Сборники стихотворений - Владимир Маяковский

Одесса - Одесса-мама, то Нью-Йорк

Одесса-отец.

1925

БАРЫШНЯ И ВУЛЬВОРТ

Бродвей сдурел.

Бегня и гулево. Дома

с небес обрываются

и висят. Но даже меж ними

заметишь Вульворт. Корсетная коробка

этажей под шестьдесят. Сверху

разведывают

звезд взводы, в средних

тайпистки

стрекочут бешено. А в самом нижнем

"Дрогс сода, грет энд феймус компани-нейшенал". А в окошке мисс

семнадцати лет сидит для рекламы

и точит ножи. Ржавые лезвия

фирмы "Жиллет" кладет в патентованный

железный зажим и гладит

и водит

кожей ремня. Хотя

усов

и не полагается ей, но водит

по губке,

усы возомня,дескать

готово,

наточил и брей. Наточит один

до сияния лучика и новый ржавый

берет для возни. Наточит,

вынет

и сделает ручкой. Дескать

зайди,

купи,

возьми. Буржуем не сделаешься с бритвенной точки. Бегут без бород

и без выражений на лице. Богатств буржуйских особые источники: работай на доллар,

а выдадут цент. У меня ни усов,

ни долларов,

ни шевелюр,и в горле

застревают

английского огрызки. Но я подхожу

и губми шевелю как будто

через стекло

разговариваю по-английски. "Сидишь,

глазами буржуев охлопана. Чем обнадежена?

Дура из дур". А девушке слышится:

"Опен, опен ди дор". "Что тебе заботиться

о чужих усах? Вот...

посадили...

как дуру еловую". А у девушки

фантазия раздувает паруса, и слышится девушке:

"Ай лов ю". Я злею:

"Выдь,

окно разломай,а бритвы раздай

для жирных горл". Девушке мнится:

"Май,

май горл". Выходит

фантазия из рамок и мерок и я

кажусь

красивый и толстый, И чудится девушке

влюбленный клерк на ней

жениться

приходит с Волстрит. И верит мисс,

от счастья дрожа, что я

долларовый воротила, что ей

уже

в других этажах готовы бесплатно

и стол

и квартира. Как врезать ей

в голову

мысли-ножи, что русским известно другое средство, как влезть рабочим

во все этажи без грез,

без свадеб,

без жданий наследства.

1925

БРУКЛИНСКИЙ МОСТ

Издай, Кулидж, радостный клич! На хорошее

и мне не жалко слов. От похвал

красней,

как флага нашего материйка, хоть вы

и разъюнайтед стетс

оф Америка. Как в церковь

идет

помешавшийся верующий, как в скит

удаляется,

строг и прост, так я

в вечерней

сереющей мерещи вхожу,

смиренный, на Бруклинский мост. Как в город

в сломанный

прет победитель на пушках - жерлом

жирафу под рост так, пьяный славой,

так жить в аппетите, влезаю,

гордый,

на Бруклинский мост. Как глупый художник

в мадонну музея вонзает глаз свой,

влюблен и остр, так я,

с поднебесья,

в звезды усеян, смотрю

на Нью-Йорк

сквозь Бруклинский мост. Нью-Йорк

до вечера тяжек

и душен, забыл,

что тяжко ему

и высоко, и только одни

домовьи души встают

в прозрачном свечении окон. Здесь

еле зудит

элевейтеров зуд. И только

по этому

тихому зуду поймешь

поезда

с дребезжаньем ползут, как будто

в буфет убирают посуду. Когда ж,

казалось, с-под речки начатой развозит

с фабрики

сахар лавочник, то под мостом проходящие мачты

размером

не больше размеров булавочных. Я горд

вот этой

стальною милей, живьем в ней

мои видения встали борьба

за конструкции

вместо стилей, расчет суровый

гаек

и стали. Если

придет

окончание света планету

хаос

разделает в лоск, и только

один останется

этот над пылью гибели вздыбленный мост, то,

как из косточек,

тоньше иголок, тучнеют

в музеях стоящие

ящеры, так

с этим мостом

столетий геолог сумел

воссоздать бы

дни настоящие. Он скажет:

- Вот эта

стальная лапа соединяла

моря и прерии, отсюда

Европа

рвалась на Запад, пустив

по ветру

индейские перья. Напомнит

машину

ребро вот это сообразите,

хватит рук ли, чтоб, став

стальной ногой

на Мангетен, к себе

за губу

притягивать Бруклин? По проводам

электрической пряди я знаю

эпоха

после пара здесь

люди

уже

орали по радио, здесь

люди

уже

взлетали по аэро. Здесь

жизнь

была

одним - беззаботная, другим

голодный

протяжный вой. Отсюда

безработные в Гудзон

кидались

вниз головой. И дальше

картина моя

без загвоздки по струнам - канатам,

аж звездам к ногам. Я вижу

здесь

стоял Маяковский, стоял

и стихи слагал по слогам. Смотрю,

как в поезд глядит эскимос, впиваюсь,

как в ухо впивается клещ. Бруклинский мост да...

Это вещь!

1925

100%

Шеры...

облигации...

доллары...

центы... В винницкой глуши тьмутараканясь, так я рисовал,

вот так мне представлялся

стопроцентный американец. Родила сына одна из жен. Отвернув

пеленочный край, акушер демонстрирует:

Джон как Джон. Ол райт!

Девять фунтов,

глаза

пятачки. Ощерив зубовный ряд, отец

протер

роговые очки: Ол райт! Очень прост

воспитанья вопрос. Ползает,

лапы марает. Лоб расквасил

ол райт!

нос ол райт! Отец говорит:

"Бездельник Джон. Ни цента не заработал,

а гуляет!" Мальчишка

Джон

выходит вон. Ол райт! Техас,

Калифорния,

Массачузэт. Ходит

из края в край. Есть хлеб

ол райт!

нет ол райт! Подрос,

поплевывает слюну. Трубчонка

горит, не сгорает. "Джон,

на пари,

пойдешь на луну?" Ол райт! Одну полюбил,

назвал дорогой. В азарте

играет в рай. Она изменила,

ушел к другой. Ол райт! Наследство Джону.

Расходов

рой. Миллион

растаял от трат. Подсчитал,

улыбнулся

найдем второй. Ол райт! Работа.

Хозяин

лапчатый гусь обкрадывает

и обирает. Джон

намотал

на бритый ус. Ол райт! Хозяин выгнал.

Ну, что ж! Джон

рассчитаться рад. Хозяин за кольт,

а Джон за нож. Ол райт! Джон

хозяйской пулей сражен. Шепчутся:

"Умирает". Джон услыхал,

усмехнулся Джон. Ол райт! Гроб.

Квадрат прокопали черный. Земля

как по крыше град. Врыли.

Могильщик

вздохнул облегченно. Ол райт!

Этих Джонов

нету в Нью-Йорке. Мистер Джон,

жена его

и кот зажирели,

спят

в своей квартирной норке, просыпаясь

изредка

от собственных икот. Я разбезалаберный до крайности, но судьбе

не любящий

учтиво кланяться, я, поэт,

и то американистей самого что ни на есть

американца. 1925

КЕМП "НИТ ГЕДАЙГЕ"

Запретить совсем бы

ночи - негодяйке выпускать

из пасти

столько звездных жал. Я лежу,

палатка

в Кемпе "Нит гедайге". Не по мне все это.

Не к чему...

и жаль... Взвоют

и замрут сирены над Гудзоном, будто бы решают:

выть или не выть? Лучше бы не выли.

Пассажирам сонным надо просыпаться,

думать,

есть,

любить... Прямо

перед мордой

пролетает вечность бесконечночасый распустила хвост. Были б все одеты,

и в белье, конечно, если б время

ткало

не часы,

а холст. Впречь бы это

время

в приводной бы ремень, спустят

с холостого

и чеши и сыпь! Чтобы

не часы показывали время, а чтоб время

честно

двигало часы. Ну, американец...

тоже...

чем гордится. Втер очки Нью-Йорком.

Видели его. Сотня этажишек

в небо городится. Этажи и крыши

только и всего. Нами

через пропасть

прямо к коммунизму перекинут мост,

длиною

во сто лет. Что ж,

с мостища с этого

глядим с презрение Кверху нос задрали?

загордились?

Нет. Мы ничьей башки

мостами не морочим. Что такое мост?

Приспособленье для простуд. Тоже...

без домов

не проживете очень на одном

таком

возвышенном мосту. В мире социальном

те же непорядки: три доллара за день,

на

и отвяжись. А у Форда сколько?

Что играться в прятки! Ну, скажите, Кулидж,

разве это жизнь? Много ль

человеку

(даже Форду)

надо? Форд

в мильонах фордов,

сам же Форд

в аршин. Мистер Форд,

для вашего,

для высохшего зада разве мало

двух

просторнейших машин? Лишек

в М. К. X.

Повесим ваш портретик. Монумент

и то бы

вылепили с вас. Кланялись бы детки,

вас

случайно встретив. Мистер Форд

отдайте!

Даст он...

Черта с два! За палаткой

мир

лежит угрюм и темен. Вдруг

ракетой сон

звенит в унынье в это: "Мы смело в бой пойдем за власть Советов..." Ну, и сон приснит вам

полночь-негодяйка! Только сон ли это?

Слишком громок сон. Это

комсомольцы

Кемпа "Нит гедайге" песней

заставляют

плыть в Москву Гудзон.