«Лав – из» (сборник) - Таня Малярчук

Проходим хату Камайкиной. Я подгоняю свою корову, потому что боюсь с ней, с Камайкиной, встречаться. Она – старая маразматичка, которая два года уже как на меня охотится. Ласькина мать распотрошила в поле ее копну сена, пока я читала «Отверженных» Гюго.

Еще одна хата, за ней моя, а потом сельмаг, в котором ничего не продается, кроме сладкой сильногазированной воды «Яблоко», жвачки «Turbo» и спичек.

– Ох, как же я тебе задам! Аж дубрава зашумит!

Корова встревоженно хлопает на меня своим большим черным глазом и низко опускает голову, словно хочет пощипать на дороге травку.

– Нечего бить на жалость! Я уже сколько раз тебя жалела, а ты – опять за свое?!

Калитка дома моей бабы распахнута настежь и, чтоб не закрывалась, подперта кирпичом. Ласька сейчас нырнет в калитку, попьет под ясенем воды (хотя я буду кричать, чтоб баба дала ей не воды, а дуста, потому что она уже успела нахлебаться какой-то дряни из лужи), Ласька посмотрит на бабу жалобно-жалобно, словно я ее не пасла, а пытала раскаленным железом, а я буду кричать, чтоб баба спутала ей ноги и привязала, потому как она, корова, – дурноватая.

Ласька замедляет шаг, немного раздумывает. До калитки несколько метров. Отсюда хорошо видно подворье Васильковских: высокая худющая мама и три рыжие, как мыши, девочки. Они сидят на ступеньках крыльца и ждут, когда помрет их старая тетка.

– Иди-иди, не бойся, я буду тебя бить не очень сильно!

Но Ласька внезапно принимает кардинальное решение и скорым ходом, в одно мгновение, проносится мимо калитки, галопом мча дальше.

– Ах ты ж и сука! – кричу я и бегу за ней. – Вернись! Куда ты летишь! Все равно никуда от меня не денешься!

Корова знает, куда ей деться. Она устремляется прямиком к магазину, и я не успеваю в очередной раз обозвать ее сукой, так как она вбегает в открытые железные двери и исчезает внутри.

Сельмаг когда-то был начальной школой. Моя баба отучилась здесь два года, а потом стала пасти корову. Все, что случается, происходит не просто так. Ласька забежала в бывшую школу, по-видимому, для того, чтобы отмолить грехи бабиных коров, и особенно той, из-за которой баба так и осталась неграмотной.

За прилавком сидит Мурашка – старшая продавщица, для которой дело чести – отсидеть до конца положенное время в пустом магазине. Она меланхолически смотрит на мою корову, а корова умоляюще – на нее. Если бы за коровой не влетела я, Мурашка точно сказала бы Лаське:

«Я вас слушаю. Что вы хотели?»

– Ласька! Пойдем домой! Обещаю, что не буду тебя бить, – устало говорю я. – А хотите, – обращаюсь я к Мурашке, – давайте зарежем эту корову, и у вас будет чем торговать.

Мурашка поначалу радуется, но вовремя спохватывается:

– А баба не будет против?

– Бабе мы не скажем. Я навру, что корову забрали в дурдом…

Наконец мы – две псишки – приходим домой.

Баба встревоженно выглядывает из-за ворот.

– Где ж вы так долго? – говорит она и дает Лаське пить из ведра холодную колодезную воду.

– Дайте ей лучше дуста, а не воды, – еле хватает меня на хоть какую-то защитную реплику.

Ласька трется о худенькое бабино плечо, словно домашний пес.

– Маленькая моя, – гладит корову баба, – устала? Хочешь питеньки?

– Очень устала, – отвечает Ласька. – Больше всего из-за нее, – кивает она в мою сторону, – как она меня мучает! Когда уже наконец за ней родители приедут?!

Родители приедут через несколько дней. Немного осталось. Меня перед школой нужно как следует отмыть, особенно отскрести грязь, въевшуюся в пятки, и вывести вшей. Нужно купить тетрадки и дневник. Так что они могут приехать вот-вот, сука ты паршивая, Ласька.

Люба Вулан не всегда была глухонемой. В детстве она упала с чужой черешни, когда хозяин застукал ее за кражей ягод. После этого, от перепуга, она больше не проронила ни слова.

Хотя некоторые говорят, что она родилась без верхнего нёба и вообще никогда не разговаривала.

Люба носит длинные потрепанные юбки и ходит босиком в любую погоду. С целью экономии ее всегда стригут наголо. Когда у нее месячные, она ходит заляпанная кровью.

Люба стала для своего брата первой женщиной…

Васильковские: худющая мама и три рыжие девочки сидят на ступеньках и ждут, когда умрет старая тетка.

Когда она умрет, ее хата достанется им, а пока им жить негде. Сейчас они вчетвером живут в старенькой летней кухне. Рыжие девочки ждут с огромным нетерпением, когда же наконец смогут перебраться в роскошные, покрытые мохом и цвелью, как и сама тетка, хоромы и будут прыгать на затхлых, но вышитых подушках, а спать – на перинах, набитых куриными перьями.

Первыми словами самой младшей было:

– Тетенька, а когда вы умрете?

На что тетенька ответила:

– Умру, доченька.

Девочки по очереди носят в дом для старухи еду и питье. Они тихонько заходят в комнату, встают возле кровати и какое-то время молчат – в надежде, что тетка уже не отзовется. Она живет целое столетие.

Васильковская-старшая каждый день ездит на поезде на работу в Коломыю. Она служит вахтершей в Историческом музее. Когда работники музея не выходят на работу, а такое случается почти всегда, Васильковская закрывается внутри и никого не впускает. Редкие посетители – любители старины или подвыпившие польские туристы – тарабанят в дверь, просят впустить (ведь сегодня не выходной и музей должен быть открыт), а Васильковская выглядывает в маленькое оконце, как испуганное привидение, как музейный экспонат XVI столетия, и отрицательно качает головой – мол, сегодня История недоступна, у нее депрессия, а я всего лишь Васильковская, у которой три рыжие дочки и бессмертная тетка.

Маленькие Васильковские ходят вечно голодные, в разноцветных ярких платьицах, подаренных им жителями села, с бантиками в волосах, но без трусов. Из носа у них постоянно течет, и девочки смачно слизывают свои сопли. Ноги по колено в грязи.

Васильковские такие рыжие, и веснушки на их лицах такие яркие, что иногда они напоминают мне большой цветок подсолнуха, в котором спрятался замурзанный чертенок.

Когда корова заболела, баба стала ее выводить каждую ночь на прогулку.

Ласька начала доиться молоком с кровью и тоскливо мычать.

Я сижу у ворот и высматриваю родительский автомобиль, баба водит корову кругами по двору.

– Доча, ты не сиди там, – говорит мне баба, – уже поздно. Видать, они ноне не приедут.

– Они могут приехать и поздно ночью. Им не страшно на машине.

– А может, у них срочная работа, – продолжает размышлять вслух баба.

– Тяжко, ох, тяжко, – добавляет от себя Ласька, – кровь в молоко пошла.

Я очень жду маму и в то же время боюсь ее. Представляю, как она прижмет мою голову к груди, а потом вдруг отпрянет:

– Таня! У тебя вши в волосах!

Я притворюсь удивленной:

– Что ты говоришь? Какие вши?

– Они скачут по твоей голове, как кони! Как ты довела себя до такого?!

– Мама, у меня нет вшей!

– А это что?! – Она вытаскивает из моих волос большую толстую вошку. – Ты что, вообще не расчесываешь волосы?! Не моешь голову? Ну как их могло расплодиться так много?!

– Мама, здесь у всех детей есть вши! Я не виновата. Они перескакивают!

Я очень боюсь маминого приезда. Когда-то она так же отреагировала, обнаружив у меня острицы. Потом я сидела за сараем и выколупывала остриц палочкой из собственных какашек, чтобы убедить маму в их полном отсутствии.

– Не нужно оставлять меня у бабы так надолго! Скоро я буду не только пасти корову, но и доить ее!

Баба гладит Лаську по голове и медленно водит ее по двору. Ласька смирно топает туда-сюда.

– Баба, зачем вы водите ее по двору?! – кричу я от ворот.

– Она хочет погулять. Ты хочешь погулять, правда, Лася?

– Правда, – отвечает Ласька.

У Камайкиной есть молодая красивая дочь Люда, которая когда-то была активным инициатором превращения детской сельской библиотеки в бильярдный клуб. Старая толстая библиотекарша вынуждена была отдать часть книжек в филиал соседнего села, а часть просто раздарить местным детям. Мне тогда перепали «Приключения Электроника» и «Маленькая Баба-яга», поэтому я искренне радовалась появлению бильярдного клуба.

Люда блестяще играла в бильярд, еще она играла на гитаре, и у нее была татуировка на левой руке. Ее парень приезжал к ней из Коломыи на мотоцикле. Осенью должны были сыграть свадьбу. А в конце лета Люда поехала с друзьями в Тлумач и выпрыгнула там с третьего этажа.

– Не подходи, а то я прыгну, – сказала Люда своему пьяному другу, стоя на подоконнике какого-то тамошнего общежития.

Друг не поверил и попробовал подойти.

Люда сломала позвоночник и навсегда осталась прикованной к инвалидному креслу, которое купили за счет сельсовета. Ее парень несколько раз еще приезжал, удостоверился, что Люда на ноги никогда не встанет, и свадьбу по обоюдному согласию отменили. Последнее, что он ей сказал, было: