Крепкий Турок. Цена успеха Хора Турецкого - Михаил Марголис

О гонораре с Кобзоном, точнее с его менеджментом, я, разумеется, сильно не торговался. Озвучил определенную сумму, мне ее процентов на 20 уменьшили, и на том сошлись. Мы получали 800 долларов за концерт. Ребятам я раздавал по 60, что было для нас тогда вполне нормально, и 200 оставлял себе — на развитие проекта. Выступлений в туре хватало, так что у каждого из нас „на кармане“ что-то осталось, тем более питание и проживание в поездке были бесплатными».

Насколько своевременной и отчасти спасительной стала для хора интеграция в кобзоновскую затяжную «лебединую песню», можно понять хотя бы на примере Евгения Кульмиса. Старожил коллектива, по сей день являющийся одним из его фронтменов, наблюдал тогда, как его товарищи поют с Кобзоном в качестве зрителя. Он временно покинул коллектив незадолго до судьбоносного турне, видимо, перестав верить в перспективность проекта. «Мой приятель Николай Шилин в ту пору возглавил торговый дом „Три толстяка“ и всех людей из своей бывшей тусовки звал туда работать, — говорит Кульмис. — В какой-то момент там чуть ли ни весь штат из выпускников Гнесинки состоял. Меня он тоже пригласил и сразу положил очень приличный оклад. Деньги мне были нужны, а хор их не приносил. Я поразмышлял и честно сказал Турецкому: „Извини, Миш, я пойду“. Он ответил: „Это твое право“. Мы совершенно мирно и честно расстались. Поэтому в туре Кобзона я не участвовал. Но побывал на одном из его концертов, в Питере, где оказался в то время в командировке. Мне вообще, кажется, что тогда (не знаю, как сейчас) Турецкий особо не дорожил моим вокалом. В хоре были и другие басы, не хуже меня».

Если от тебя уходят в бизнес солисты, проработавшие в коллективе столько лет, если ты в который раз вынужден доказывать себе и соратникам, что следуешь верным маршрутом (как уже приходилось делать в момент расставания с «Джойнтом», при «подавлении бунта» или разделении хора на две части), нужно быть действительно крепким и психологически устойчивым, чтобы не махнуть на все рукой и не согласиться на что-то попроще и понадежнее. Турецкий, однако, гнул свою линию и «получил то, чего хотел». Мэр Лужков заметил «яркий, молодой коллектив с большим потенциалом», выслушал положительные рекомендации Кобзона и «обратил внимание московского департамента культуры» на проект Турецкого. Вскоре еврейскому хору присвоили статус «муниципального учреждения». «После чего нам выделили какое-то помещение под репетиционную базу, куда, правда, нельзя было въехать по причине его непригодности, — говорит Михаил. — Через несколько лет дали взамен другое, но тоже в аварийном состоянии, и мы до сих пор ждем денег на ремонт». Информационное агентство «Интерфакс», ссылаясь на «источник в городской администрации», в свое время сообщило об этом так: «Распоряжением мэра Москвы Юрия Лужкова мужскому камерному еврейскому хору под управлением Михаила Турецкого переданы в безвозмездное пользование сроком на 25 лет два строения по адресу: проспект Мира, 25 общей площадью около 2 тыс. кв. метров».

И действительно на проспекте Мира жизнь «холдинга Турецкого» тоже сейчас частично происходит. Там, например, обитает проект «Сопрано 10». Но все же база хора и его офис, по-прежнему, расположены в другом, не совсем профильном месте. «15 лет прошло, а мы все равно сидим в здании типографии „Наука“, — сетует Турецкий, — куда нас „из любви к искусству“ пустил Акрам Джапарович Бобрович, когда мы были, по сути, никем. Но ему понравилось, кем мы стали. Сегодня мы здесь культовые люди. Но в „Науке“ нам не очень неудобно. Во-первых, приходится делить здешний актовый зал, где у нас проходят репетиции, с разными конференциями. Во-вторых, в нашем офисе все сотрудники уже нормально не размещаются, там негде даже сесть, спокойно поговорить…»

На излете 1990-х данный офис, где еще не обитало столько народа, взялся благоустраивать вернувшийся в хор Тулинов. Он, как и Кульмис, покинул коллектив в 1997-м только после турне с Кобзоном. «Я лет шесть совмещал участие в хоре с ремонтным бизнесом, — говорит Евгений. — А тут накопились деловые обязательства, разные личные потребности, возникла необходимость сидеть в офисе фирмы, и я ушел. Сразу после тура с Кобзоном у хора ведь еще никаких интересных предложений не появилось. Да, и не казалось мне, что таким образом мы прорвались на эстраду, сделали себе пиар. Что мы там с Кобзоном пели? Пять-шесть песен в конце первого отделения, и потом в ресторан. И окружение тоже было спорное: хор МВД и т. п. Возможно, для выхода на поп-пространство это даже антипиар…

Хотя, когда я вернулся, „Хор Турецкого“ уже четко ориентировался на эстраду. Попсовые аранжировки делали, записывали „минусовки“, исполняли все больше шлягеров. Я тогда придумал в коллективе градацию на „фрукты“ и „овощи“. Последними являлись мы с Кульмисом, повторно пришедшие в хор, „фруктами“ — все остальные. Такое деление у нас и сейчас бытует».

Возвращение Тулинова и его «овощного» собрата Кульмиса можно считать еще одной точкой отсчета в летописи «Хора Турецкого». После них уже никто из солистов не покидал данный коллектив исключительно по материальным причинам, в надежде найти вне хора более достойный заработок. Другие резоны для ухода у отдельных участников проекта еще иногда находились. Взять хотя бы Валентина Суходольца, сосредоточившегося на сольной карьере, или Артура Кейша, посвятившего себя хмельному гедонизму. Но чтобы кто-то усомнился в гарантированной успешности брэнда Турецкого, такого больше не случалось.

«И после моего ухода мы с Мишей периодически общались, — рассказывает Кульмис. — А в 1999-м он мне как-то позвонил и сказал: „Жек, у тебя есть опыт офисной работы.

А мне нужен администратор. Возвращайся. И петь будешь заодно“. В тот период начался поворот хора в шоу-бизнес, мне, как человеку с классическим образованием, этот крен не очень импонировал. Но я оправдывался так: какая, в сущности, разница — главное, что мы продолжаем заниматься музыкой, а не чем-то другим. Большинство моих институтских знакомых давно сменили профессию. А я, и работая в „Трех толстяках“, оставался в душе музыкантом и, когда Турецкий вновь меня позвал, с удовольствием вернулся».

Хору пригодились не только администраторские и, естественно, вокальные, но и сочинительские способности Евгения. Чем больше заказов поступало коллективу, тем активнее Кульмис слагал рифмы для эксклюзивных песен «Хора Турецкого». «Да, я — слагалище, — басом-профундо заявляет Женя. — Турецкий ценит, что я буквально за пять минут могу сочинить стихи на заданную тему, и порой обращается ко мне, когда требуется написать что-то к чьей-то праздничной дате. Для „Мегафона“ я писал, для прокуратуры, даже для питерских коммунальщиков. У Кузи, то бишь Миши Кузнецова, скопилось килограммов пять бумажек с моими опусами. Сейчас он их каталогизирует. Потом книгу издадим».