Алхимики - Наталья Дмитриева

— Слова лжи и притворства! Они смердели у тебя на языке, а я и вправду был так глуп, что не учуял обмана…

— Коли ты был обманут ею, — едва сдерживаясь, произнес Ренье, — причем здесь я?

Андреас смертельно побледнел, его глаза сверкнули. Он яростно стиснул посох, направив один концом на приятеля — рука у него дрожала.

— Поистине вы с ней стоите друг друга. Женщина трещит, как сорока; ты шипишь, как змея. У обоих не языки, а ядовитые жала. Но я не стану верить ни ей, ни тебе! Никому, никому больше не верю!

— Опомнись! — крикнул Ренье. — Как можешь ты говорить такое мне, своему брату?!

Они стояли друг против друга, задыхаясь от гнева, словно два пса, изготовившиеся к поединку — тяжеловесный мастиф против изящной легавой. Им случалось схватываться и раньше, но теперь ни один не решался поднять руку на другого; первый же удар расколол бы их дружбу, как ореховую скорлупу, и ни пикардиец, ни его товарищ не знали, что окажется под ней — твердое ядрышко или пустота. И оба оставались недвижимы, смутно ощущая, что перешагнули рубеж, за который не будет возврата.

Среди шума и беспрестанного движения две фигуры пугали своей неподвижностью. Вокруг них стал собираться народ.

Ренье опомнился первым.

— Вот что, — тихо сказал он Андреасу, — не станем расписывать друг другу рожи на потеху зевакам. Дождемся удобного случая. Теперь же ступай с миром, брат мой, я тебя не трону.

— А ты иди к черту, — ответил школяр, поворачиваясь к нему спиной.

— На закате я буду ждать тебя у городской заставы, — произнес пикардиец вдогонку, но Андреас уже скрылся в толпе.

XVII

В полдень зазвонил колокол, молчавший два дня, и горожане потянулись в церковь.

Возбуждение, охватившее прихожан, достигло пика. При виде священника, входящего в храм с пасхалом в руках, многие падали на колени и, заливаясь слезами, раздирали на себе одежды; иные кричали «Огонь! Огонь!» и теряли сознание. Ни один не оставался спокойным: люди рвались к алтарю, как к райским вратам, каждый желал раньше другого зажечь пасхальную свечу. Порядок и благочиние были позабыты, в проходах образовалась давка.

Отцы города со стыдом глядели на это непотребство, а приезжий дознаватель, словно летучая мышь, держался в тени.

А Андреас в одиночестве бродил по Ланде.

Подул сильный ветер, предвестник грозы, но солнце продолжало тревожно светить с небес. Улицы, залитые белесым светом, казались выцветшими и пыльными. Огромные тучи сора перекатывались по ним, а над крышами, пронзительно крича, металась воронья стая.

Ветер сбивал школяра с ног, трепал его мантию, не давал ему поднять глаза.

Временами Андреасу чудилось, будто он ослеп и оглох; и тогда школяр останавливался в растерянности, не узнавая знакомые места. Вдруг он увидел светлую женскую фигуру, которая манила его за собой. Сердце Андреаса забилось чаще, он ускорил шаг, но видение все двигалось впереди, то подпуская его ближе, то вновь удаляясь. Он почти догнал ее, и тут она снова ускользнула. Так они почти дошли до церкви, и тогда школяр прыгнул вперед, хватая ее за полу плаща. Она откинула капюшон и улыбнулась знакомой манящей улыбкой. Это была Барбара.

У Андреаса закружилась голова. Он хотел заговорить с ней, но она закрыла ему рот надушенной мускусом ручкой; потом, нежно поцеловав его, шепнула «До вечера…» и скрылась за дверями церкви.

Андреас вошел следом.

В храме было невообразимо душно и жарко от множества горевших свечей. Прижатые друг к другу потные разгоряченные тела издавали резкий запах. Под сводами висел мутный чад. Священник заканчивал чтения. Торжественно вступил орган, и певчие затянули «Gloria», подхваченный прихожанами. Среди сотен голосов, звучавших для школяра ревом ослиного стада, один, выделяясь пронзительной чистотой, отдавался щемящей болью в груди Андреаса. Чарующий и протяжный, как пение русалки, он властно хватал за сердце и тянул за собой. Ему невозможно было противиться.

Не обращая ни на кого внимания, школяр протолкался вперед и увидел Барбару — она сидела на передней скамье рядом с отцом и тощей родственницей, в руке у нее была свеча. Ей ли принадлежал этот влекущий голос, или он звучал лишь в воображении Андреаса? Школяр и сам не мог бы на это ответить. Он прислонился к колонне, пристально глядя на женщину. Весь мир для него погрузился в туман: стены церкви сузились, люди стали призрачными тенями, сияние огней померкло. Отчетливо виделась лишь светлая фигура на передней скамье.

Так он простоял всю праздничную службу, не спуская глаз с Барбары, и во время крестного хода следовал за ней, точно привязанный. Она же будто не видела его вовсе.

Потом женщина вместе с отцом и родственницей отправилась домой — они несли с собой благословенный огонь и воду. Пламя их свечей было путеводным созвездием, указывавшим Андреасу путь в непроглядной тьме.

Они вошли в дом, а школяр остался стоять под дверью в ожидании обещанного свидания.

Ветер завывал, как сотня грешников в адском пламени; огромные сизые тучи собрались над городом, и дневное тепло сменилось пронизывающим холодом. Вскоре пошел дождь. Андреас мигом промок и стал искать убежища; но он не хотел отходить от дома Барбары далеко. Ему чудился отблеск свечи в окне и нежный голос, зовущий его по имени — женщина в белом платье кивала ему, протягивала руки и исчезала, стоило школяру приблизиться. Он совсем продрог, измучился и пал духом; голова у него пылала.

Вдруг ему вспомнились последние слова Ренье, и воспаленный разум Андреаса решил, что они были обращены к Барбаре. Он вообразил, что друг и возлюбленная сговорились против него, услышал их смех, и неистовый гнев овладел школяром. Не помня себя от ярости и унижения, он стал ломиться в дом женщины, крича, что его обманули. Поднятый с постели хозяин послал слуг; те выскочили под дождь с палками в руках и набросились на школяра. Отбиваясь, Андреас крепко приложил одного посохом, но другие окружили его, нанося удары без разбору по его спине, плечам и голове. Тогда он бросился бежать, и слуги гнались за ним до конца улицы. Боль придала школяру прыти: ему удалось оставить их позади, и они прекратили погоню. Напоследок один запустил в него палкой.

А Андреас бежал, не разбирая дороги, пока не кончились силы. Когда это случилось, он упал и остался лежать под деревом — по его лицу тела кровь, смешанная с дождевой водой.

К рассвету холод привел школяра в чувства. Он хотел встать, но ноги не слушались; тело было точно каменное, ушибы отчаянно ныли. Но куда злее была боль, раздиравшая его изнутри; сердце превратилось в кусок угля, прожигавший грудь и причинявший ужасные мучения. Он глухо зарыдал, кусая стиснутые кулаки, катаясь по раскисшей земле, потом затих и вытянулся, глядя в светлеющее небо. Мало-помалу им овладела апатия, на смену ей пришел сон, тяжелый, как смерть.