Его счастье (СИ) - Энжи Вэс

Саймон. Сердце Оливии внезапно дернулось. Глазами он нашел ее и широкими шагами быстро оказался рядом. Его волосы приобрели взъерошенный образ, а выражение лица было спокойным точно холодный камень.

— Я опоздал, миледи. Прошу прощения, — обратился он к Оливии и только потом обратил внимание на рядом стоящих девушек.

Закончив с ними, Саймон снова переключил внимание на Оливию, предложив ей руку. Она заметила его возбужденность. Что-то произошло. И все-таки Оливия, недавно беспокоившаяся о его отсутствии, с невозмутимым видом приняла его руку, и они вместе пошли танцевать.

За танцем Оливия также заметила задумчивость Саймона, что на него было не похоже. Это еще раз подтверждало ее подозрения. Взгляд его стал туманным. Казалось, что перед ней совершенно другой человек.

Кружась в его крепких руках, Оливия решила подбодрить Саймона и впоследствии выяснить, что так повлияло на недавно страстного и вечно уверенного в себе герцога:

— Ваша светлость, не будьте таким рассеянным, вам это не к лицу.

Он посмотрел на нее. В глазах герцога заиграл свет.

— Вы беспокоитесь о моем настроении? Очень приятно слышать, что вам не все равно, но этого следовало ожидать, — парировал он.

Вновь своей самоуверенной натурой он все испортил. Оливии действительно было не все равно, но когда он ведет себя так, что весь мир крутится вокруг него одного, ее начинает это дико раздражать.

— Самолюбие не всегда играет вам на пользу. — Ее милость сменилась на презрение. — Не удивляйтесь потом, что в вас видят лишь титул со всеми его преимуществами, а не личность.

Вот так да! Только что на его глазах лед, казалось, начал таять. Ее легкая заинтересованность его настроением куда-то исчезла, и на смену пришло дерзкое желание съязвить объекту с толикой злобы. Саймон не понимал, чем только спровоцировал ее.

— Разве я что-то сказал не так, что заслужил этот укор? — сказал он с чувством уязвленности.

— До вас действительно не доходит? Ваша светлость, вы, конечно, герцог. Но это не значит, что нужно вести себя так самоуверенно и надменно. — Она сделала паузу. — Поймите, что если вы хотите, чтобы вас в первую очередь уважали и видели человека, то вам надо и вести себя соответствующе: скромнее, учтивее и на равных.

Саймон свел брови к переносице. Да, он знал, что аристократы всегда ставят себя выше прочих, но не знал, что со стороны он тоже относится к их числу. Ее заявление его удивило. К своим слугам Саймон был, на его взгляд, достаточно милосерден и внимателен. Например, с тем же Фредди. Его люди всегда были хорошо накормлены, содержаны и имели неплохой доход, в отличии от прислуги многих других аристократов. А если говорить об обращении к ним, то их труд был всегда уважен. В остальном Саймон вел себя так, как должно, и, на его взгляд, никогда не переступал черту.

— Герцогам и положено себя вести соответственно статусу, — сказал Саймон спокойно, плавно передвигаясь в танце, — в ином случае подчиненные просто сядут на шею безо всяких зазрений совести. Можете не сомневаться, скоро сами это поймете. А если затрагивать излишнюю, на ваш взгляд, самоуверенность, то это всего на всего черта моего характера.

У Оливии не было слов: они буквально сейчас дискуссировали о его слишком напористой уверенности, и тут же он так спокойно говорит о ее новом будущем статусе в качестве жены, как будто она уже согласилась выйти за него. Поразительно! Есть только одна проблема: Оливию придется спросить, и ее ответ будет «нет».

— Продумывать все за других тоже герцогская черта? — продолжала она, кружась под его рукой. — Почему вы говорите так, словно я прямо на этом месте скажу «да», стоит вам только меня спросить? Ах, точно! Это же лишь формальность! Будь у вас возможность, вы бы избавились от такой моей мелочи, как язык.

Саймон ничего не ответил, потому что танец закончился раньше. Оливия в гневе сорвала свою руку и ушла, что он не успел и рта открыть. Саймон оглянулся вокруг. Убедившись, что никто ничего не заметил, и, подождав немного, он пошел за ней.

Возможно, Саймон немного перегнул палку, открыто говоря о ней как о своей герцогине, своей жене. Но от этого всем будет лучше: ему, ей и их семьям. Он уверен, что она полюбит его, если бы только Оливия не противилась желанию узнать его поближе. Если бы только она посмотрела на картину под другим углом.

Выйдя в темно освещенный канделябрами холл, Саймон заметил знакомо мелькающую фигурку в углу под лестницей. Медленно подходя, тень поглотила и его. Оливия стояла с сомкнутыми руками, испуганно посмотрев на него.

— Ты напугал меня, — выдохнув, сказала она. — Что тебе надо?

— Опять прячешься от меня, малышка? — произнес Саймон тихо, опираясь рукой на лестницу и нежно поглаживая выбившиеся кудри из прически у ее щеки. — Почему ты это делаешь?

Оливия посмотрела на него с досадой.

— Потому что ты снова загоняешь меня в угол. Я не знаю, куда мне деваться, чтобы меня оставили в покое. Ты словно не слышишь меня. Однажды ты испортил мои любимые краски, а теперь дошла очередь и до меня? Но, в отличие от них, у меня хотя бы есть голос и разум. И даже они не спасают меня от тебя.

Саймон увидел в ее глазах печаль. Он почувствовал безысходность от того, что не может ей помочь, не может успокоить и исправить эту детскую обиду. Ему хотелось обнять ее, чтобы Оливия забыла обо всем на свете, что заставляет ее грустить и злиться. Но Саймон понимал, что сделает только хуже, потому что причиной ее негодования был он сам.

— Я думал, тогда ты простила меня, — с грустью сказал он. — Разве новые краски были так плохи?

— Новые краски были лучше прежних, но только подарил мне их не ты, а отец.

Услышанное привело Саймона в замешательство. Краски были самые лучшие, которые только могли быть в то время, и именно он, Саймон, написал письмо отцу, чтобы тот их заказал. И все эти годы она думала, что это ее отец сделал ей утешительный подарок и злилась на него. Лишь сейчас Саймон осознал, что не оставил ей тогда ничего хорошего, а только обидный след его шуток с испорченными вещами.

Желая всем сердцем объясниться, Саймон успел произнести лишь ее имя прежде, чем услышал позади шорох. С подозрением он оглянулся: никого не было. Почувствовав тревогу, Саймон решил не терять времени и сначала рассказать то, что собирался, пока никто не появился. А уж потом они разберутся со своим детским