На восходе солнца - Николай Рогаль

— Садись. Зараз я кончу с ними разговор, и пойдем. Не могу, господа делегаты. Не в моей власти, — продолжал он, исподлобья глядя на сидевших перед ним крестьян. — Если хотите, перешлю вашу просьбу в канцелярию войскового атамана. Как там решат, так и будет.

— Э, ворон ворону глаз не выклюет! — Один из делегатов безнадежно махнул рукой.

— Нам земля эта до зарезу нужна, жить без нее нельзя, — упрямо настаивал Приходько. — Надо по всей справедливости... Войдите вы в наше положение.

— А шо тут толковать? Запашемо весной цю землю, та все. Бо воны, як та собака на сене, ни соби ни людям, — резко сказал старший из делегатов.

— То есть так — запашем? Казачью землю? — В голосе Архипа Мартыновича прорвалось давно сдерживаемое раздражение. — Ты, паря, больно прыток. Гляди! За таки штучки по головке не гладят.

— Та мы не малы диты, шоб нас гладить. Як потребуется, то и сдачи дамо. Не злякаемся. — Крестьянин поднялся, а вслед за ним встали и остальные делегаты.

— Архип Мартынович, лучше бы нам полюбовно договориться. По-соседски, — сказал Приходько, упорно ища пути к соглашению.

Тебеньков поглядел на них снизу вверх, — вставать он не стал, подчеркивая этим свое хозяйское положение.

— Закон не позволяет. Закон, — ответил он, решительно отсекая возможность дальнейших переговоров.

— Закон новый — о земле. Ленин писал. Як прикинуть на наше життя, то по всей справедливости бугор треба присоединить до нашего надилу.

— Я большевистских выдумок не признаю! — Архип Мартынович тоже вскочил, брызнул слюной. — Закон! Тьфу!

— А ты не плюй в колодец, пригодится воды напиться. Ишь развоевался. Это тебе не старый прижим. Поостерегся бы, — с мрачной угрозой сказал молчавший до сих пор четвертый делегат, судя по одежде бывший солдат, как и Приходько.

«Ну, теперь пойдет стучать-кричать, удержу не будет», — подумал Варсонофий, хорошо знавший неуемный характер отца.

У Архипа Мартыновича задергалась левая щека, что всегда служило признаком крайнего гнева. Но гром не грянул. Видимо, чернинский атаман уже усвоил ту простую истину, что в новой обстановке старорежимные привычки делу мало помогут.

— Идите, господа крестьянские делегаты. Идите. Ссориться нам ни к чему. Были мы соседями и останемся, — глухим сдавленным голосом выговорил он. — Вот сын из города приехал, тоже словом перемолвиться надо, — извиняющимся тоном добавил он, будто приезд Варсонофия что-то тут объяснял.

Варсонофий вышел на крыльцо вместе с Приходько.

— Устроился, Василий? Как жизнь?

— Тут устроишься...

— Ничего, наладится. Я поговорю с отцом.

Приходько с усмешкой поглядел на Варсонофия.

— Нет, видно, самим ладить надо. Самим, — убежденно повторил он. — Своя-то рубашка к телу ближе.

Он хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой и быстро сбежал по ступеням крыльца.

— Видал, как хохлы подняли тут головы? В городе что слышно нового? — спросил Архип Мартынович, запирая станичное правление на большой висячий замок.

Варсонофий знал, что отцу за пятьдесят. Но сейчас, глядя на него, он в который раз поражался тому, как мало влияют на него годы. Невысокий, поджарый с виду, с бритым широким лицом, на котором выдавались обтянутые смуглой кожей скулы, Архип Мартынович походил на строевого казака среднего возраста, втянувшегося в походную жизнь и способного дать сто очков вперед какому-нибудь желторотому казачишке, впервые севшему на собственного строевого коня. Такое впечатление усиливалось благодаря ладно пригнанному на нем форменному казачьему обмундированию и шашке, нацепленной ради того, чтобы придать больше официальности разговору с делегатами соседней деревни.

— Да отдали бы вы им этот бугор. Действительно, он у нас на отшибе. Кто поедет пахать за реку? — сказал Варсонофий, припоминая, что он сам был в том краю один-единственный раз, разыскивая отбившуюся от табуна кобылицу.

Архип Мартынович, придерживая рукой шашку, бойко простучал сапожками по ступеням крыльца.

— Тут принцип прежде всего. Казачьи привилегии надо отстоять, — возразил он, догоняя сына, чтобы идти с ним рядом. — Я им предлагаю землю в аренду брать — не желают. Дай им волю, — сегодня они бугор просят, а завтра, гляди, хохлы на одну доску с казаками станут. Не могу я позволить, понимаешь.

— Тебе, батя, видней. Я не настаиваю.

— А хоть бы и настаивал. Я, паря, всегда по-своему делаю, знать должен. Смени ногу, слышь, — строго заметил он, и Варсонофий тотчас же наладился под его шаг. — Давеча у меня с мужиками спор был из-за расценок на дрова. Тоже надбавки просят. Со всех сторон смотрят, чтоб урвать. А я из какого интересу хлопотать должен? Пятьсот кубов нынче ставлю железной дороге да товариществу Амурского пароходства.

Архип Мартынович одним глазом покосился на сына: произвел ли на него впечатление размах его подрядной деятельности? В последние годы Архип Мартынович быстро шел в гору — построил паровую мельницу, открыл лавку, торговал вином (больше, правда, разведенным контрабандным спиртом), брал подряды на поставку дров и перевозку грузов, во время хода осенней кеты выставлял на Уссури и Чернушке более десятка неводов, держал даже собственного мастера-засольщика, умевшего и икру засолить и копчености приготовить. Подумывал он и о том, чтобы откупить по случаю в городе подходящий участок, построить свой дом с магазином внизу, со складом и хорошим ледником, чтобы можно было в летнее время торговать свежей рыбой, доставленной в садках с Уссури. Широкие были у него планы.

— Пятьсот кубов? Ты, батя, однако, развернулся, — Варсонофий угадал тщеславную мысль отца.

— Не пятьсот, а всего считай — полторы тыщи, — поправил Архип Мартынович. — Полторы тыщи кубов в сезон, вот как мы шагнули. — Ударом сапога он отбросил с дороги мерзлый катыш. — Что, Алексей Никитич много нынче собирается грузов отправлять на Незаметный? Тоже ведь заработок верный.

— Кто его знает. Ему, видно, и хочется и колется. Деньги-то затратить надо нешуточные, — ответил Варсонофий.

— Скажи на милость, развелась эта зараза скрозь. Куда ни кинь — всюду клин. — Архип Мартынович со злобой сплюнул, провел ребром ладони по острому кадыку. — Мне новые порядки — вот так поперек горла встают. Хуже, чем кость! Не знаю, что дал бы, чтобы вернулась старая власть.

— Вернется, батя! Вернется, — с беззаботной легкостью воскликнул Варсонофий. — Уже недолго ждать.

Архип Мартынович, нахмурясь, поглядел на него.

— Ни черта ты не понимаешь, балбес!

Обидевшийся Варсонофий несколько поотстал.

Архип Мартынович, твердо печатая шаг, шел посреди улицы, высоко подняв голову и поглядывая по сторонам зоркими, все подмечающими глазами. Когда ветер завертывал полу его шинели, на солнце сверкал желтый лампас. И Варсонофий опять невольно позавидовал отцовской самоуверенности и хватке.

Кауров, видимо, пришелся по душе Архипу Мартыновичу.

— Ну, слышал. Слышал. Доброе дело затевается, — поощряюще заметил он, отстегивая шашку и вешая ее на вбитый в стену крюк.

Пока хозяйка собирала на стол, Архип Мартынович выспрашивал Каурова о планах намечавшегося в городе переворота.

— Тут, паря, шибко много людей не соберешь, не рассчитывай, — предупредил он, довольно трезво оценивая настроение основной массы казаков. — Нынче каждому своя программа нужна. Такой программы, однако, чтобы и меня и Микишку устроила, — нет и быть не может. — Микишка был сосед Тебеньковых, многосемейный казак, вечно бившийся в нужде. — А раз нет, оно так и пойдет — кто в лес, кто по дрова. Значит, налетом брать надо. Налетел, шашку вон, размахнулся — голова с плеч. Потом уж разобраться, что переложить к себе в переметную суму, а что и вовсе зарыть. Как такая моя программа — подойдет?

Щуря хитроватые глаза, чернинский атаман пристально посмотрел на Каурова.

— Подойдет, подойдет, — сказал тот, впуская на лицо улыбку, как редкую гостью. «Вот старик, едреный корень!» — думал Кауров не без некоторого, впрочем, уважения.

Архип Мартынович не любил откладывать свои решения.

— Ты беги, Егоровна, покличь стариков. Пусть зараз же идут, — сказал он жене и назвал несколько фамилий. — Сама тут не мешай, разговор будет сурьезный. Проследи лучше, чтоб баньку как надо истопили. Им с дороги помыться следует. И мне белье приготовь. Да пусть овса зададут коням. — Сдвинув брови, он подумал немного. — Обе наши упряжки пойдут. Выедем завтра пораньше, на заре. Путь не ближний. — Перехватив тревожный взгляд жены, обращенный на сына, атаман усмехнулся. — Ничего не случится. Я тоже еду.

После бани и позднего обеда Варсонофий ушел к приятелю. Вместе они выпили полбутылки вина и отправились на посиделки. Слушали песни, лузгали семечки. Варсонофий захватил фунта два конфет и угощал девушек. Старинные казачьи песни, которые они пели, растрогали его почти до слез. Вспомнились детство, невинные ребячьи шалости.