Ночные всадники (сборник) - Николай Свечин

– Как вы осведомлены, я дознаю убийство городового. По просьбе господина губернатора.

– А мы слышали, что там тупик и вы переключились на проститутку, – съязвил коллежский асессор.

– Полагаете, их дозволено убивать?

– Нет, но…

– Смерть Угодниковой может быть связана со смертью городового.

– А может и не быть! – радостно парировал пристав.

– Может. Но решать этот вопрос только мне. Как руководителю дознания. И я такую связь допускаю.

Воскресенский хмыкнул, но промолчал.

– Губернатор разрешил мне пользоваться его полномочиями согласно Положению об усиленной охране. В пределах этих полномочий я намерен арестовать трактирщика.

– Да за что, черт возьми?

– По подозрению.

– По какому? В чем вы его подозреваете? Вы, приезжий человек. Я тут пристав и не знаю его подноготную, а вы приехали и узнали?

На крики начальника к дверям его кабинета стали сходиться подчиненные. Подтянулись и просители. Сыщик закрыл дверь и спокойно ответил:

– Чем голосить, дайте мне лучше околоточного поумнее и пару городовых. Итоги обыска я в первую очередь предъявлю вам.

– А ежели ничего преступного не отыщите?

– Была бы шея, а хомут найдется. Хотите, поспорим на десять рублей, что у Солныченко нечисто?

– Хочу!

Коллежский асессор тотчас вызвал из приемной своего помощника отставного подполковника Чеховского. И попросил «разбить». Чеховский ударил по сомкнутым рукам, даже не поинтересовавшись предметом спора. Дальше дело пошло быстрей: Воскресенский очень хотел выиграть червонец, а еще более – утереть нос столичному франту.

Алексей телефонировал Прозорову и попросил прислать агента. Коллежский регистратор явился сам. Так и пошли в трактир: пристав, начальник сыскного отделения, Лыков, околоточный и трое городовых.

Трактир Солыченко находился на углу Первой Сибирской и Мурашкинской улиц. Городовые закрыли все входы и выходы и начали проверку документов. Сразу же начались находки. У парня с всклокоченной шевелюрой в кармане оказался нож. Еще двух замели за бесписьменность[19]. Но самое интересное ожидало сыщиков в кладовке. Там, за печной трубой, надворный советник ловко разыскал тайник. В нем сверху лежали глухие золотые часы фирмы «Тобиас» с надписью «Помни Киев. 1 июля 1895 года». Прозоров, как увидел их, сразу воскликнул:

– Попался! Это же Заусайлова часы. Мы их третью неделю ищем!

В тайнике оказалось еще много интересного. Например, талон к ассигновке на сумму в двести сорок рублей, похищенный из канцелярии выставочной администрации. Или купонный лист Второго внутреннего займа, украденный у бежецкого купца Израилова. Билет ратника на имя крестьянина Попова указывал на связь трактирщика и с ограблениями! Документ отобрали у несчастного мужика еще в начале июля, а самого сильно избили. Так сильно, что тот умер в больнице, не приходя в сознание. Одна эта улика уже сулила трактирщику большие неприятности.

Пристав был подавлен. Алексей добил его, протянув руку со словами:

– Деньги давайте!

Воскресенский долго рылся в портмоне, потом сказал:

– У меня нет при себе такой суммы.

– Зачем же спорили?

Сыщик не собирался щадить коллежского асессора. Нечего палки в колеса вставлять! И дело было не в жалком червонце. Очевидно, что пристав Макарьевской части плохо знал криминальную обстановку в ней. А ведь сам – бывший начальник сыскного отделения! Если дойдет до полицмейстера, стыда не оберешься. А до губернатора?

Солныченко отвезли в пустое, по случаю ярмарки, здание полицейского управления в кремле и посадили там в секретную камеру. Через час Лыков вызвал арестованного на допрос. Он по-хозяйски расположился в хорошо памятном ему кабинете полицмейстера. При Каргере Алексей бывал здесь через день. Вид на Волгу оставался таким же дивным, как и прежде. И вот опять сидит напротив него негодяй и не хочет говорить…

– Ну что? Будем признаваться или упорствовать?

– Мне каяться не в чем, – ответил трактирщик. – Разве вот в жадности. Приносит человек хорошую вещь и просит недорого. Иной раз не удержишься и купишь.

– А кто приносит?

– Паспортов они мне не показывают, а я и не спрашиваю.

– Воры носят?

– Кто ж их знает? Чем меньше вопросов, тем ниже цена.

– То есть вы признаетесь, что скупали заведомо краденое?

– Э, нет! Насчет заведомого я возражаю!

– Откуда же, по-вашему, брались эти вещи?

– Так народ у нас пьянь! За косушки, когда запой, душу отдадут. Не то что хорошую кле[20] за полцены.

– И вы беретесь убедить в этом присяжных заседателей? – насмешливо спросил Лыков. – Вот еще два прежних протокола о выемке у вас ворованного имущества. Это называется рецидива. Усиливает наказание!

– Стало быть, так бог решил, – вздохнул Солныченко.

– Вам по паспорту сорок семь лет. Поплывете на Сахалин. Условия на острове тяжелые. Поверьте! Я был в тех краях, знаю, что говорю. Сопка есть в окрестностях Корсакова, вся в крестах. Каторжные мрут как мухи. А начальники у них бессердечные.

– За скупку заведомо краденого, господин надворный советник, мне полагается три месяца ареста, – спокойно поправил сыщика трактирщик. – Или штраф в триста рублей. Патент еще можете отнять на торговлю спиртными напитками. Неприятно, конечно. Но как-нибудь переживу. А про Сахалин это вы сболтнули!

Сыщик грозно нахмурился:

– Сболтнул?

– Точно так! Я законы знаю.

– Не все ты знаешь! Пойдешь не как барыга, а как укрыватель! По статье сто двадцать четвертой Уложения.

– Кого это я укрывал? И где? В трактире? Смешно, право слово! Вы попробуйте докажите.

– Укрыватель тех, кто напал на крестьянина Петрова и нанес ему побои, повлекшие смерть. Им каторга второй степени, а тебе годика четыре тоже перепадет.

– Вы их сначала поймайте, – рассмеялся в лицо Алексею трактирщик. – А я знать ничего не знаю. Никаким Сахалином тут не пахнет, и дело мое будет разбирать мировой судья, а не присяжные.

– Знаешь, дурень… Я, ежели взялся за дело, всегда довожу до конца. И гайменников тех поймаю, и тебя к ним присоединю. Так что, считай, Сахалин у тебя уже на лбу написан. Четыре года на Мертвом острове – не сахар. Ох, не сахар! Плыть дотуда два с половиной месяца, в жарких широтах. В трюме, как в парном отделении. Некоторые не выдерживают. Те, кто постарше! В сорок семь лет сердце уже не то. А если даже и доплывешь? Лес заставят валить! Вокруг тюрьмы все давным-давно сведено, приходится углубляться далеко в тайгу, на морозе…

– Для чего вы мне рассказываете такие ужасы? – нехотя поинтересовался арестованный. В нем угадывался опытный человек. Может, и он был на Сахалине? А потом оказался в Нижнем Новгороде. Чем такого пронять?

– Хочу, чтобы ты задумался и сам смягчил свою судьбу.

– Каким же образом?

– Рассказал мне о своем начальстве.

– Какое же у трактирщиков начальство? – ухмыльнулся Солныченко. – Акцизных чиновников имеете в виду?

– Нет, Прова Провыча Голяшкина.

– Эвона вы куда! Голяшкина я знаю, почтенный человек. В бога верует. Перед законом чист, хоть у пристава спросите! А намеков ваших я совсем не понимаю.

– Ну, – зловеще сказал Лыков, – тогда поехали.

Он лично отвез упорного человека в тюремный замок. Провел сразу к смотрителю 1-го корпуса Дуракову, знаменитому своей жестокостью.

– Аполлон Иваныч, есть у вас в корпусе такие камеры, где особенно худо сидеть?

– Найдем! – рявкнул тот, сразу поняв, чего хочет сыщик. – Молчать изволят? Ну, это нам не в новинку. На то имеются рецепты.

– Какие, к примеру? – спросил надворный советник, косясь на Солныченко.

– А вот хоть в третьей камере сидит у меня чудак. Налетчик известный, Лука Лещев. Слыхали?

– Нет. Шибко буйный?

– Не то слово! Он теперь психованным прикидывается. Чтобы, значит, от каторги отлынить. Не поверите: на людей бросается! Чуть не задушил давеча соседа.

– Годится, – резюмировал сыщик и повернулся к арестанту. – Жду от тебя признания. В твоих же интересах. А то мало ли народу не доживает до суда… Как надумаешь, стучи в дверь. Если успеешь.

Прошло еще два дня. Лыков облазил все Кунавино. Оно не очень велико: на востоке поджимает ярмарка, на западе – выставочный городок, на севере – железная дорога, а на юге – Ока. Застройка поэтому плотная – ни пустырей, ни огородов. Вдоль реки тянутся девять улиц: Напольно-Вокзальная, Новинская, Песочная, Кузнечная, Пирожниковская, Елизаветинская, Александровская, Владимирская и Набережная. Их нарезают на аккуратные кварталы девять поперечных линий. Стоят два храма: Владимирский и Спасо-Преображенский. Высится у реки огромная мельница Якова Башкирова. Лицом к Выставочному шоссе красуется Бабушкинская больница. На Елизаветинской есть еще начальное училище. Остальные дома – либо кабаки, либо бордели. Ну, не все, конечно, но многие.