Последняя остановка Освенцим. Реальная история о силе духа и о том, что помогает выжить, когда надежды совсем нет - Эдди де Винд

он делился своими знаниями с Хансом. Грюн служил примером поляка, который никого и ничего не боялся и никогда не принимал во внимание интересы других людей. Он был известен всему лагерю и всегда получал самую лучшую работу. У него имелось множество друзей, некогда подвизавшихся в политической сфере, которые по секрету сообщали ему о решениях комендатуры и телеграммах из Берлина. У него были особые отношения с девушками, работавшими в госпитале для эсэсовцев, и если бы его поймали, он не сложил бы голову в газовой камере, потому что и на этот случай имелся друг, работавший на эсэсовской кухне и способный притащить тому эсэсовцу, который слишком много знал о Грюне, литр шнапса, чтобы помочь ему забыть обо всем. Однако теперь, непонятно отчего, он выглядел несколько растерянным. Впрочем, он тотчас же поделился с Хансом:

– Ты знаешь, что такое Faulgas? [80]

– Нет.

– Это метан, болотный газ… А еще – команда из шестисот человек, они живут в Первом и во Втором бараках. Они ходят на работу каждый день за пять километров, а там, возле болот, строят огромную фабрику, которая будет добывать из болота метан, чтобы использовать его как источник энергии. На этой стройке работают даже Zivilarbeiter[81]. Метановая команда – самая крупная контрабандная команда Освенцима. Ребята, которые здесь работают, надевают под свою одежду рубашки и штаны и обменивают их потом на еду у «вольных» рабочих. Также часы или драгоценности. Все это они получают от тех, кто работает в Canada [82]. Туда попадают вещи арестантов, которые прибыли сюда на поезде; а те, кто работает в Канаде, делятся потом выручкой.

Два месяца назад я пытался провернуть выгодное дельце, но все пошло наперекосяк. Канада – такое место… Один паренек оттуда случайно нашел в кармане чьего-то пальто пару бриллиантов чистой воды. Он пришел с ними ко мне, потому что знал, что я связан с метановыми ребятами. За свои камни он хотел одного: свободы.

Сперва я занес в отдел распределения работ литр шнапса, чтобы его перевели к нам, на добычу метана. Потом мы попросили шофера-поляка пристроить под кузовом своего грузовика – то есть между коленчатым валом и днищем кузова – пару досок, чтобы мы могли на них поместиться. И вот тут-то я совершил непростительную ошибку, потому что именно этот поляк, как оказалось, был каким-то образом связан с одним из лагерных охранников. Мне-то повезло: я совершенно случайно увидел, как он стоит рядом с тем охранником и о чем-то с ним договаривается. И я тут же побежал к Kommandoführer[83] и сказался больным. Конечно, это стоило мне недешево, но он согласился немедленно отправить меня с сопровождающим назад в лагерь. Вот только дружка своего я не успел предупредить. Они убили его в тот же день. Но бриллиантов, как ни искали, так и не нашли, потому что я загодя их надежно спрятал.

Ты же понимаешь, что теперь я должен быть очень осторожен и держаться в тени, потому что слухи о бриллиантах уже дошли до некоторых эсэсовцев и они их вовсю ищут.

Ханс понимал и еще кое-что: Грюн, когда дела пошли плохо, бросил своего дружка на произвол судьбы, чтобы получить бриллианты в свое распоряжение.

– Если хочешь освободиться от тяжелой работы, – продолжал Грюн, – то госпиталь – самое надежное место. За пол-литра шнапса ты без труда станешь фельдшером.

Да уж, этот Грюн знал, как втереться в доверие к начальству.

Наконец явился роттенфюрер. Вместо машины он нашел повозку, и они должны были забрать мешки с поезда, погрузить в нее и привезти их сюда. Грюн тотчас же о чем-то поговорил с роттенфюрером и получил от него блокнот и карандаш: ему было поручено записывать, сколько в точности мешков они привезли.

Они отправились в путь по дороге, таща за собой повозку. Вокруг было тихо. Все спутники Ханса оказались в некотором роде медиками, это было видно по тому, что на левом рукаве у каждого красовалась черная нашивка с вышитыми на ней буквами HKB: Häftlins-Krankbau [84]. Синими буквами обозначали фельдшеров, красными – тех, кто принадлежал к техническому персоналу, а врачей – буквами белого цвета. Однако такое разделение было скорее теоретическим, потому что сейчас, к примеру, все они волокли одну и ту же повозку.

Буквы HKB оказались в каком-то смысле волшебными. При всем отвращении эсэсовцев к интеллектуалам они почему-то побаивались образованных людей. Невозможно поверить, что высокий процент выживаемости интеллектуалов в Вестерборке и то, что их в основном посылали в привилегированный Терезиенштадт, – всего лишь случайность. А случайность ли то, что врачи, особенно те, кто был ответственен за жизнь и смерть, во всех лагерях, включая Освенцим, имели весьма высокие шансы на выживание?

Конечно, нет. Человек примитивный живет в постоянном страхе перед духовным миром, ведь, по его понятиям, подобный мир частично состоит из душ умерших. Если ты убил человека, его душа становится твоим врагом, и такой враг тем опаснее, чем более умным и образованным был человек, которому принадлежал этот «великий дух».

И особенно опасными малообразованные эсэсовцы считали докторов, способных управлять возможностями, перенятыми ими от своих древних предшественников, весьма сильных в управлении духовной сферой, относящейся к жизни и смерти. Вот почему «идеальные», но примитивные германские Зигфриды до смерти боялись всяких врачей.

Они понимали, что с врачами надо обращаться с большой осторожностью. Даже самый жестокий эсэсовец никогда не забывает: «В один прекрасный день именно этот врач может тебе понадобиться». Потому-то докторов, фельдшеров и других медицинских работников очень редко преследуют и почти никогда не бьют.

Но работу необходимо было сделать, и то была неприятная работа. Они дошли до вагона, полного бумажных мешков, на которых было написано: «Токсично. Средство против малярийных комаров» и сложная химическая формула, в которой фигурировал какой-то сульфат. Многие мешки были надорваны, так что все вокруг было посыпано легкой зеленоватой пылью. Стояло взяться за мешок, как пыль эта облепляла вспотевшую шею и голову, поросшую коротенькими волосами. Она попадала в нос, из которого немедленно начинали течь сопли, и в глаза, откуда лились слезы.

Сперва они пытались, насколько возможно, пристраивать мешки на середину спины, чтобы не обсыпаться этой отравой, но мешки весили по пятьдесят кило, и по мере усталости приходилось сдвигать мешок на плечо, каждый раз сгибаясь под его весом. В конце концов их с ног до головы покрыла пыль: одежда и лица позеленели.

Хуже всего дело обстояло с глазами: они воспалились и