Рассказ паломника о своей жизни - Игнатий Лойола

Конечно, фигура св. Игнатия Лойолы привлекала внимание не одних только иезуитов: в XX веке впервые появились популярные изложения его жизни, написанные литераторами вполне светскими. Некоторые из них представляют собою более или менее художественные произведения и пользуются известным успехом в разных странах мира. Одна из последних попыток такого рода — это книга испанской писательницы Марии Пунсель Иньиго де Лойола [283]. Автор, известная в Испании прежде всего как писательница для детей и юношества, остаётся верна себе и в повести о юности св. Игнатия. Она решила написать увлекательное повествование о юном рыцаре, о его приключениях, о пережитом им чуде обращения и о создании Общества Иисуса. Разумеется, новых биографических данных в книгах такого рода нет, зато смелые догадки и предположения в них — дело вполне обычное.

V. «Автобиография»: жанр, язык, стиль

Рассказывает отец точно так же, как он обычно делает всё прочее.

(Предисловие Луиса-Гонсалеса да Камары, § 3*)

В фундаментальной и весьма авторитетной Истории автобиографии немецкого учёного Георга Миша [284] рассказу св. Игнатия уделено некоторое внимание. Вот что он сообщает о том «узком» контексте, в котором возникла «Автобиография»:

«В эту эпоху <т. е. в XVI–XVII вв.> родиной религиозной автобиографии была Испания, что вполне отвечало духу католичества, проникавшему собою все явления культуры, политики и литературы. Целый ряд подобных сочинений появился здесь вплоть до середины XVII века [285], тогда как в других странах молчание царило, кажется, даже в монастырях. Один лишь Орден иезуитов оказался интернационален и в своих автобиографических произведениях» [286]. И действительно: кроме «Автобиографии» св. Игнатия Лойолы, можно указать на такие источники, как Духовный дневник блаж. Пьера Фавра, письма св. Петра Канизия и Автобиографию св. Роберто Беллармино.

Далее Миш даёт такую характеристику стиля св. Игнатия: «Процессы, происходившие в то же самое время в религиозной автобиографии в Испании, проявились сначала с односторонней остротой в исповеди Игнатия Лойолы, прежде чем найти своё полное выражение в Жизни св. Тересы [287].

<…> С характерным испанским реализмом в деталях и солдатской точностью Игнатий изображает процесс своего обращения <…>: от начального благоговения перед Богом через разнообразные самоистязания до обретения внутренней уверенности. На место средневекового преизбытка фантазии <…> здесь приходит характерное воинственно-католическое дисциплинирование жизненных порывов, которое остаётся господствующей точкой зрения в следующем далее повествовании о паломничестве, учёбе и об основании Ордена.

Однако это лишь одна сторона дела, которая — хоть и не в столь значительном объёме — налицо и у св. Тересы. Другое, более существенное — это та теоретическая объективность, с которой человек говорит здесь о своих внутренних состояниях, о своих преодолённых страстях и о своей борьбе. Метод, которого придерживался Игнатий, диктуя свою исповедь — урывками, равномерно продолжая после долгих перерывов — показывает абсолютное господство и ту предметную дистанцию, с которой он взирал на свою душевную жизнь. Почти в каждом сообщении о его обращении проявляется его метод психологического анализа».

Но можно, видимо, указать и на более «широкий» контекст «Автобиографии». Ведь для католических авторов духовных автобиографий основным источником вдохновения всегда была (и остаётся!), конечно, «Исповедь» св. Августина Гиппонского [288] (354–430 гг.). Она-то и была первым памятником высшего, «исповедального» типа автобиографии, исходной точкой той линии, которая тянется, постепенно приобретая всё более и более светские черты, от средневековых подражаний (Отлох Эммерамский, Гвиберт Ножанский и др.) через Петрарку, «Новую жизнь» Данте Алигьери и «Жизнеописание» Бенвенуто Челлини к «Поэзии и правде» Гёте, исповедям Жан-Жака Руссо и Льва Толстого.

В своём Предисловии (§ 3*) Луис-Гонсалес да Камара заявляет: «Я старался не вставлять ни единого слова кроме тех, что услышал от отца». Пожалуй, кое-кто усомнится в его правоте: пусть да Камара действительно обладал великолепной памятью — но не настолько же она была безупречна, чтобы запомнить всё дословно, особенно если учесть то, как именно он делал свои записи! Иными словами, речь идёт о достоверности передачи рассказов св. Игнатия в дошедшем до нас тексте «Автобиографии».

При чтении оригинала нетрудно заметить, что да Камара всё же произвёл (осознанно или нет) стилистическую обработку устного рассказа. Перед нами отнюдь не магнитофонная запись и не стенограмма: периоды порой слишком длинны, строятся они по законам сложноподчинённого предложения, синтаксис слишком разветвлён для устной речи… Текст, конечно же, составлен человеком, воспитанным на латинской риторике — разумеется, письменной. Даже если он и не рассчитывал «закруглять» фразы рассказчика, это получалось у него почти автоматически.

И тем не менее можно утверждать, что в основной части «Автобиографии» всё же можно почувствовать манеру рассказывать, свойственную самому св. Игнатию, а порой и услышать его ipsissima verba [289]. Например, одно и то же слово может связывать друг с другом события, далеко отстоящие друг от друга во времени и пространстве, невольно указывая на некое сродство этих событий в сознании рассказчика. Вот он говорит, что хирурги устроили ему «резню» (carneceria: § 2), а инквизиторы, по слухам, собирались учинить «расправу» (carneceria) над ним и его товарищами (§ 58). Это ясно видно и в § 33, где рассказчик, напрямую связывая друг с другом два случая, грозивших ему смертью, дважды почти дословно повторяет одну и ту же вводную фразу: «по его суждению и по мнению многих» [290].

Но, может быть, наиболее примечателен другой случай. Хорошо известен девиз Общества Иисуса: «К вящей славе Божией» (лат. Admaiorem Deigloriam, ucn. A la mayor gloria de Dios). С этим девизом лексически сопоставимы несколько мест из «Автобиографии». Вот в § 14 говорится, что Иньиго хотел совершать подвиги аскезы, «поскольку их совершали святые во славу Божию» (a la gloria de Dios); § 36: «что служило бы к вящей славе Божией» («1о que mas fuese gloria de Dios»); § 57: «Находясь в Алькале, он занимался преподанием духовных упражнений и разъяснением христианского вероучения, принеся тем самым <добрый> плод во славу Божию»; § 85: «это послужит к вящей славе Божией». В этих и подобных местах, несомненно, воспроизведены слова самого святого [291].

На первый взгляд может показаться, что стиль рассказчика «Автобиографии» безыскусен и однообразен. Так полагал, очевидно, Георг Миш — во всяком случае, именно это впечатление остаётся от его слов, приведённых выше. Однако при ближайшем рассмотрении выясняется, что это не совсем верно. Сухая регистрация событий перемежается в «Автобиографии» с попытками описать неописуемое (мистические видения и озарения), просторечные интонации соседствуют с учёным латинизмами, прикровенная патетика соседствует с замечательными по своей вдохновенной силе афоризмами [292].

Время от времени повествование сдабривается юмором и иронией. Конечно, св. Игнатий — отнюдь не Сервантес и уж тем более не Рабле [293], так что разговоры о «карнавале» и «смеховой культуре» здесь едва ли уместны. Но и ему не был чужд юмор всех оттенков: от беззлобного подтрунивания над другими [294] и над самим собой [295] до язвительного сарказма [296]. А какой обескураживающий и многозначительный комический эффект производит эпизод с товарищами св. Игнатия (§ 69), оставшимися сидеть подле распахнутых дверей тюрьмы, из которой бежали все заключённые, кроме них!

Вполне понятно, что все эти стилистическо-интонационные особенности «Автобиографии» должны быть переданы и в переводе. Поэтому в заключение уместно будет обсудить и этот, отчасти художественный, аспект.

VI. Русский перевод «Автобиографии»: задачи и предлагаемые решения

Его весьма настойчиво убеждали взять себе в спутники одного человека, поскольку паломник не знал ни итальянского языка, ни латинского, и говорили, как сильно поможет ему этот спутник

(«Автобиография», § 35)

К настоящему времени «Автобиография» св. Игнатия Лойолы переведена по меньшей мере на 18 языков, в том числе и на такие «экзотические», как арабский [297], китайский [298] и тайский [299]. Общее число её изданий подсчитать затруднительно, поскольку постоянно выходят в свет новые, в том числе и на тех языках, на которые она уже давно была переведена. По самым скромным оценкам, общее число изданий, видимо, приближается к пятидесяти.