История с кладбищем - Нил Гейман

— Да. Особенно блекнуть. Кажется, я научился. Сайлес хмыкнул.

— Что ж, расскажешь всё дома.

Никт молчал, пока они не опустились на землю перед часовней. Они вошли в пустое здание. Ливень тем временем усилился, и лужи вздулись пузырями.

Никт достал конверт с карточкой.

— Э-э… Я подумал, что нужно отдать это тебе. Ну, вообще-то, так Лиза велела.

Сайлес посмотрел на конверт. Потом открыл его, достал карточку с чёрными краями. Перевернул, прочитал памятку Эбинизера Болджера о том, как использовать карточку.

— Расскажи мне всё по порядку.

Никт рассказал, что запомнил. Выслушав его, Сайлес медленно и задумчиво покачал головой.

— Я влип, да? — спросил Никт.

— Никто Оуэнс, ты действительно… влип. Однако, полагаю, твои родители сами выберут, какое дисциплинарное воздействие в данном случае необходимо. А пока нужно избавиться от этого предмета.

Карточка с чёрными краями исчезла в складках бархатного плаща, а потом исчез и сам Сайлес.

Никт натянул куртку на голову и пробрался по скользким дорожкам на вершину холма, к мавзолею Фробишеров. Он отодвинул гроб Эфраима Петтифера и спустился на самое дно лаза.

Мальчик положил брошь рядом с кубком и ножом.

— Вот. — сказал он. — Её даже почистили. Совсем как новенькая.

— ВСЁ ВОЗВРАЩАЕТСЯ. — удовлетворённо прошипел Слир голосом, похожим на завитки дыма. — ВСЕГДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ.

Долгая это была ночь… Никт сонно миновал крошечную гробницу некоей мисс с удивительным именем Картбланш Паразитт («Что потратила — пропало, что дала другим — осталось. Прохожий, будь милосерден!»), место упокоения Гаррисона Бествуда, пекаря сего прихода, и его жён Мэрион и Джоан. Мистер и миссис Оуэнс умерли за несколько веков до того, как телесные наказания детей объявили вредными, и, к сожалению, в ту ночь мистер Оуэнс сделал то, что считал своим долгом. Теперь ягодицы Никта ужасно болели. Правда, видеть встревоженное лицо миссис Оуэнс ему было куда больнее.

Он добрался до ограды и протиснулся между железными прутьями на землю горшечника.

— Эй! — крикнул он. Ответа не было, даже тени не мелькнуло в боярышнике. — Надеюсь, тебя из-за меня никто не ругал.

Молчание.

Никт уже вернул джинсы в сарай садовника — в саване было удобнее. — но куртку оставил ради карманов. Из сарая он принёс маленькую косу, вооружившись которой, атаковал заросли крапивы. Он резал их и кромсал, листья летели во все стороны, пока на земле не осталась лишь колючая щетина.

Мальчик вынул из кармана массивное пресс-папье, переливающееся яркими цветами, баночку краски и кисточку. Окунул кисть в коричневую краску и аккуратно вывел:

и ниже:

Пора было спать, да и домой опаздывать не стоило.

Он поставил пресс-папье на бывшие заросли, туда, где, по его прикидкам, должна быть голова Лизы. Окинул свою работу взглядом, отвернулся, пролез через ограду и уже решительнее зашагал вверх по склону.

— Неплохо. — донёсся с неосвящённой земли звонкий голосок. — Очень даже неплохо!

Никт обернулся, но никого не увидел.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДАНС-МАКАБР

икт был уверен: что-то происходит. Это ощущалось в хрустком зимнем воздухе, в звёздах, в ветре, в темноте. В том, как краткие дни сменялись долгими ночами.

Миссис Оуэнс вытолкала мальчика из тесной гробницы.

— Поди погуляй! У меня и без тебя хлопот уйма!

Никт воззрился на мать:

— Но там же холодно!

— Понятное дело, зима на дворе!.. Теперь, — сказала она скорее себе, чем Никту, — ботинки. А гляньте только на это платье: юбку давно пора подрубить! И паутина… вокруг сплошная паутина, боже ты мой… Поди на улицу! — Это снова Никту. — Не путайся под ногами.

И она пропела себе под нос две строчки из песни, которую Никт слышал впервые:

— К нам, бедняк и богатей, пляшем, пляшем макабрей!

— Это откуда? — полюбопытствовал Никт, но тут же раскаялся: миссис Оуэнс потемнела, как грозовая туча. Мальчик поспешил уйти, пока её неудовольствие не выразилось ещё ярче.

На кладбище действительно было холодно. Холодно и темно, только в небе мерцали звёзды. Никт вышел на заплетённую плющом Египетскую аллею. Там стояла матушка Хоррор и, сощурившись, смотрела на листья.

— Ну-ка, парень, присмотрись. У тебя глаза получше будут. Цветы видишь?

— Цветы? Зимой?

— Нечего мне рожи корчить! Всем цветам своё время. Почки набухают, распускаются и вянут. Всему своё время… — Она поплотнее закуталась в салоп. — Час труда и час затей, час для пляски макабрей. Верно, юноша?

— Не знаю. — ответил Никт. — А что такое макабрей?

Но матушка Хоррор уже скрылась в зарослях плюща.

— Странные дела… — вслух произнёс Никт и решил зайти в мавзолей семейства Бартлби, чтобы согреться и поболтать. К сожалению, у представителей всех семи поколений (от самого старшего, который умер в 1831 году, до самого юного, похороненного в 1690-м), этой ночью не нашлось для Никта времени. Они занимались генеральной уборкой.

Фортинбрас Бартлби, скончавшийся в десять лет (от костоеды — несколько лет Никт думал, что Фортинбраса вместе с костями слопало какое-то чудище, и был очень разочарован, когда узнал, что это такая болезнь), извинился:

— Нам нынче не до игр, мистер Никт! Скоро будет завтра. Такое разве часто бывает?

— Каждую ночь, — ответил Никт, — Завтра приходит каждую ночь.

— Но такое завтра бывает редко, — возразил Фортинбрас. — Реже, чем раз в год, чаще, чем раз в вечность.

— Завтра не ночь Гая Фокса. И не Хэллоуин. Не Рождество и не Новый год.

Пухлое веснушчатое лицо Фортинбраса светилось радостью.

— Ни то, ни другое, ни третье, ни четвёртое! Эта ночь не похожа на остальные.

— Как она называется — Что будет завтра?

— Завтра будет лучшая ночь на свете!

Никт уже думал, что Фортинбрас всё ему расскажет, но того подозвала бабушка, Луиза Бартлби (на вид лет двадцати), и что-то шепнула ему на ухо.

— Да ладно! — сказал Фортинбрас, а потом повернулся к Никту. — Извини, мне пора за уборку! — Он взял тряпку и принялся выбивать пыль из собственного гроба. — Ла-ла-ла-бум! — запел он. — Ла-ла-ла-бум! — И с каждым «бум» сильно замахивался тряпкой. — Будешь петь с нами?

— Что петь?

— Потом, потом. — ответил Фортинбрас. — Завтра!

— Всё потом. — сказала бабушка Луиза (она умерла родами, произведя на свет близнецов). — Займись своими делами. — И пропела приятным и чистым голосом: — Мимо окон и дверей мы пропляшем макабрей…