Елизавета Тюдор - Ольга Дмитриева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она оказалась в весьма непростой ситуации. Чтобы потрафить собственным подданным и укрепить только что возникшее «сердечное единство» с ними, необходимо было всячески подчеркивать свою приверженность реформированной религии, но в то же время дать понять католикам, что она вовсе не религиозный радикал и, как может, сдерживает натиск непримиримых протестантов. Это уже была игра. А там, где требовалось запутать партнеров, убедить каждого, что она целиком на его стороне, и не дать понять, что же, собственно, у нее на уме, Елизавета чувствовала себя как рыба в воде.
Каждый ее ход был выверен, чтобы как можно дольше лавировать между двумя лагерями религиозных зилотов и не дать им броситься друг на друга, соблазнившись ее мнимой поддержкой. Свой длинный официальный титул новая королева до поры до времени предпочитала обрывать там, где ее отец именовал себя «защитником веры и верховным главой церкви», ставя взамен ничего не говорящее «и проч.». Формируя состав королевского совета, Елизавета воздержалась от резких заявлений, не изгнала и не подвергла опале никого из прежних советников Марии, даже самых рьяных католиков и епископов, враждебных протестантизму. Прошло около месяца с того момента, как она назначила Сесила государственным секретарем, Дадли — конюшим, а Перри — казначеем, но других ответственных назначений не последовало. Все томились ожиданием, а королева медлила, не объявляя, от чьих услуг она откажется, а кого призовет на службу. Не было решительной чистки — не было и оппозиции. Она выиграла несколько недель затишья, позволивших ей утвердиться на троне. Затем объявила, что собирается сократить королевский совет, насчитывавший около тридцати человек. Сердца министров-католиков сжались в ожидании унизительных отставок, однако предполагаемого удара не последовало, напротив, их постарались утешить, подсластив горечь обиды. Елизавета объявила, что если она и не призовет кого-то из прежних членов совета, то вовсе не оттого, что находит их непригодными для этой работы, а с целью сделать этот орган немногочисленным и более эффективным. В итоге восемнадцать человек из бывшего кабинета Марии ушли в отставку, но им позволили «сохранить лицо».
Протестанты, научившиеся за годы гонений читать между строк, усмотрели добрый знак в том, что большинство видных католиков в конечном счете тихо отстранены от власти, но не находили ответа на вопрос: зачем королева продолжает придерживаться католических обрядов? Почему в королевской часовне все еще держат иконы и прочий «папистский хлам», а в дворцовой церкви служат мессу? Со своей стороны, не успели католики порадоваться тому, что Елизавета решила короноваться по обычаям «истинной церкви» с латинской мессой, как она преподнесла им неприятный сюрприз, удалившись с церемонии причастия, и дала явно понять, что недовольна епископами, первыми допустив до присяги светских лиц. Но если королева — протестантка, то почему, когда один из ее капелланов предложил избавиться от «папистского пережитка», отказавшись от игры на органе во время службы, она холодно посоветовала ему оставить орган в покое и не мешать ей наслаждаться музыкой? Католики сколько угодно могли посыпать головы пеплом, когда их королева гостила под крышей у нового протестантского епископа, который был женат, что допускалось протестантской церковью, но считалось смертным грехом в католической. Но и протестантам было мало радости услышать, что, отведав угощения хлебосольной хозяйки, королева обошлась с ней весьма неласково, сказав: «Не знаю, милочка, как к Вам обратиться: Вы и не сожительница, но и женой Вас не назовешь, в любом случае — спасибо». И как она могла беседовать с архиепископом Йоркским Хисом, после того как он решительно отказался короновать ее? Она же между тем сохранила старику голову для бесед tete- a-tete, в которых оба они — умеренный католик и умеренная протестантка — находили удовольствие. Что же, в конце концов, было у нее на уме? И если верно, что «чего хочет женщина — того хочет Бог», то знал ли по крайней мере он, чего они оба хотят?
Решающий ответ должен был дать первый парламент Елизаветы. Его сессия открылась 25 января 1559 года. Задавая тон, лорд — хранитель печати Николас Бэкон передал депутатам наказ королевы: при обсуждении столь важного дела, как религия, пусть «все обидные, оскорбительные и насмешливые слова, такие как “еретик”, “схизматик”, “папист”, не срываются с уст, ибо они порождают, продлевают и усиливают недовольство, ненависть и злобу и крайне враждебны единству и согласию, которые должны сейчас быть вашей целью». С одной стороны, королева предписывала им не делать ничего такого, «что со временем могло бы благоприятствовать любому идолопоклонству и суеверию», но с другой — предостерегала от слишком «вольного и свободного обращения в отношении Господа и веры».
И протестанты и католики могли усмотреть в этих словах поддержку и поощрение. Играя на противоречиях двух палат парламента (палата лордов была более консервативна, так как там заседали все епископы-католики, а палата общин настроена решительно пропротестантски), Елизавета главным образом намеревалась провести новый «Акт о супрематии», снова объявить о независимости англиканской церкви от Рима и, возможно, остановиться на этом. Она даже не очень стремилась именовать себя «верховной главой церкви», как это явствует из первоначального правительственного билля, предложенного на обсуждение парламента. Ни о каких доктринальных вопросах в нем не было и речи; предполагалось, что со временем они будут решены и появится новая «Книга общих молитв», обязательная для всех верующих. Ни слова не было сказано о роспуске монастырей, восстановленных Марией. Одним словом, Елизавета хотела воссоздать церковь в том виде, в каком ее оставил Генрих VIII, тоже не слишком интересовавшийся теоретическими вопросами, и сделать ее очень умеренной, даже консервативной. Лютеранский образец ее вполне устраивал, о чем Елизавета откровенно говорила испанскому послу Ферии: «Она желает, чтобы аугсбургское вероисповедание было введено в ее королевстве… Это будет не совсем аугсбургское вероисповедание, но что-то вроде того». Она также поведала Ферии, что в своем восприятии таинств «она очень мало отличается от них (то есть католиков. — О. Д.), поскольку верит, что Господь присутствует в таинстве причащения, и она расходится с ними только в двух-трех вопросах в понимании мессы».
Похоже, королева не слишком кривила душой, подчеркивая свой религиозный консерватизм в беседе с испанцем. Она явно не находила общего языка с теми, кто требовал «дальнейшего очищения» церкви и суровых гонений против католиков. А ревностных протестантов, которых уже не удовлетворяло даже умеренное лютеранство, в парламенте было немало, и среди них те, кто во Франции и Швейцарии слушал проповеди фанатичного аскета Жана Кальвина. Они уже видели перед глазами модель новой церкви — самоуправляющейся христианской общины, независимой от государства, не имеющей клира, а лишь выборных старшин и проповедников, с жесткой моральной регламентацией внутренней жизни; англиканская церковь, с ее епископами и обилием католических пережитков, была для них позавчерашним днем. Это они, бывшие эмигранты, требовали немедленно разработать «Книгу общих молитв», включив в нее все то, что было принято при самом радикальном из реформаторов Тюдоров — Эдуарде. Четыре месяца шла упорная борьба за условия, на которых состоится компромисс. Умеренные правительственные билли обрастали в нижней палате парламента и комитетах поправками, дополнениями и предложениями, совершенно менявшими их смысл и тональность. Но затем они попадали в палату лордов, где за них брались епископы, начинавшие выпалывать из законопроектов «женевскую ересь»: поправки вымарывались, и все возвращалось к первоначальному варианту.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});