ПУТНИК часть I - Игорь Срибный

                - Да вот сложилось, сынок. – Старик горестно развел руками. – Если так и дальше пойдет, придется семенное зерно на хлеб пустить, иначе помрем с голоду. Скотину кормить уже через пару недель нечем будет. Вот таки дела наши скорбные, прости, Господи, нас грешных, - Иван Лукич широко перекрестился.

                - У меня деньги есть, - сказал Сербин, не зная, как помочь тестю. -  Я отдам тебе, батя, все деньги. Можно же купить корма.

                - Э-э, сынок, - молвил Иван Лукич, - теперича деньги – ничто. Никто не продаст тебе ни сено, ни зерно, потому, нет у людей ничего.  Нечего продавать-то… Ладно, ты не бери в голову, что я тебе сказал. Отдыхай покудова. Сам разберусь с делами нашими крестьянскими….

                Следующие пару-тройку дней Леонид хотел посвятить Фросеньке, по которой очень соскучился в дальних землях, в боях и походах по бескрайним просторам Приморья, Забайкалья да Приамурья.

                А потом хотел он поехать на хутор своего детства, проведать родительский погост. И хотя сердце его болезненно сжималось, когда он думал об этой поездке, все же тянуло в родные места… Он хотел увидеть выживших после страшной резни, устроенной бандой Сердюка, хуторян, узнать хоть что-то о том, как жили и как погибли его родители…. Да и просто пройтись по знакомым, милым с детства кривым улочкам…

                - Батя, а ты дашь нам с Фросей тачанку – свой парадный выезд на день – другой? – спросил он старшего Мастеровенкова. - Хочу на хутор Сербино съездить.

                - Отчего не дам? Дам! – ответил Иван Лукич. – Святое дело – на могилках родителей побывать. Да, и как вы с Фросей по-другому туда доберетесь? Вдвоем на Орлике, что ль?

                Но не суждено было отдохнуть Сербину и насладиться покоем и жизнью устроенной, семейным уютом.

                Уже через два дня прискакал из Ростова посыльный с предписанием срочно прибыть в штаб.

                Сербин был человеком военным до мозга костей. У него не возникло даже мысли «заболеть», сослаться на какие-то неотложные семейные дела… Едва успела осесть пыль, поднятая копытами коня посыльного, как Леонид уже выезжал со двора, стараясь не оборачиваться, чтобы не видеть горячих слез Фроси….

                А еще через неделю, добившись разрешения забрать с собой молодую жену, и так и не успев побывать на могиле родителей, уехал Леонид в Среднюю Азию - на борьбу с набиравшим силу басмачеством.

                И кто бы мог предположить, что еще десять лет будет носить его жестокая военная судьбина по чужим неласковым краям, иссушенным палящим солнцем, безводным и пустынным, так живо напоминающим ему Монголию, о которой остались у него далеко не теплые воспоминания….

                  Не успевали бойцы его отряда разгромить одну банду, как через Аму-Дарью с сопредельной афганской территории ломилась другая. Хорошо вооруженные, финансируемые англичанами банды басмачей катились по пустыням и оазисам нескончаемым потоком, сметая все на своем пути. Крупные и мелкие баи и беки стремились во что бы то ни стало опрокинуть зарождающуюся на своих землях власть большевиков, вернуть старые порядки и отнятую дехканами, которые еще вчера были у них на положении рабов, собственность. Редкий день проходил без стычек на границе или крупных боев в кишлаках и аулах...

Глава 27

                 Время в Средней Азии течет медленно, как песок сквозь узкое горлышко песочных часов. Здесь все другое – мужчины, высушенные палящим солнцем, завернутые в стеганые халаты и тюрбаны на головах, женщины, с головы до пят закутанные в темные одежды с узкой прорезью для миндалевидных глаз, цвета спелого чернослива, вечный зной и свирепые ветры, называемые самумами[3], срывающие с барханов огромные массы песка и швыряющие их в разные стороны с немыслимой силой. Здесь другая вера, по канонам которой убийство неверного – гяура (или кафира), то есть, человека другой веры, считается высочайшей доблестью. В почете здесь и обман гяура, хотя обман своего единоверца считается тягчайшим преступлением против веры.

                 Здесь все воевали против всех, причем, с истинно восточным упорством и коварством… В отрядах армии ислама насчитывалось порой до полутора тысяч сабель. И только от бека зависело против кого будут эти сабли направлены. Одни вожди басмачей терпимо относились к белому движению, и резали красных. Другие тяготели к красным, но хотели видеть их с шариатским лицом, поэтому периодически резали и тех, и других. Третьи резали вообще всех русских, не разбираясь, кто из них белый, а кто красный…

                 Тяжело привыкала Фросенька к новым условиям жизни и быта. Трудно было ей и морально и физически. И хотя Фросенька с родившимся в год их приезда первенцем, которого нарекли в честь деда Сербина Анатолием, жили в доме комсостава в городе Термезе, с мужем и отцом они виделись очень редко – Леонид проводил все время в седле, не зная отдыха и покоя, гоняясь за бандами.

                 Толеньке было уже около пяти лет, когда у Сербиных родилась дочь – Настенька. Леонид очень любил сына, но в крошечной девчушке, очень похожей на него с рождения, вообще души не чаял. В свои редкие наезды домой, на день – два, он не выпускал ее из рук, всячески балуя и потакая малейшим капризам своей маленькой «принцессы», как он называл Настеньку. Она и засыпала у него на руках под сказочку про теремок. Когда Леонид произносил очередное: "Кто-кто в теремочке живет, кто-кто в невысоком живет"? - глаза девчушки слипались, вызывая сладостное умиление жесткого и сурового отца...

                 А потом случилось горе…. Но это горе помогло семье Сербиных возвратиться в родные края.

                 В 1932 году, в марте – месяце, границу перешла крупная банда Курбан – Бея. Она легко опрокинула красноармейский  заслон в составе полуроты и, разделившись на два крыла,  пошла на Ургенч и Чарджоу. На разоренной дотла заставе басмачи оставили воткнутые в землю пики, на каждой из которых была насажена голова красноармейца.

                 Полк, которым командовал Сербин, вышел наперерез банде, шедшей на Ургенч, в которой, по сведениям лазутчиков, находился и Курбан – Бей. За сутки пути полк преодолел расстояние в семьдесят верст и встал у русла пересохшей реки, у развалин старой крепости, где был единственный в этой местности колодец. Банда никак не могла миновать этот источник воды, не пополнив здесь ее запасы.

                 Сербин, внимательно изучив местность, расставил засадные группы, рассчитывая основной удар нанести из развалин. На прямую наводку поставили две пушки и шесть пулеметов, выделив по два пулемета в каждую засадную группу. Все огневые точки тщательно замаскировали, едва закончив все приготовления до наступления темноты. Далеко вперед Сербин выслал разведдозоры, которые должны были своевременно обнаружить приближение банды и передать эти сведения в штаб операции.

                  Но все произошло совсем не так, как планировалось….

                  Курбан – Бей, сознавая, что если красные успели выйти ему наперерез, то единственно возможным местом для засады будет колодец у старой крепости, отправил через пустыню к колодцу часть своего отряда в двести сабель. Остальные, растекаясь двумя рукавами, пошли в обход крепости, чтобы к утру выйти красным в тыл. Сам он с отрядом телохранителей пошел позади основного отряда….

                  Обнаружив движение большого отряда басмачей к колодцу, посыльные доставили эту весть Сербину. Тотчас же по цепочке донесение довели до каждой засадной группы.

                  На рассвете отряд басмачей появился в поле зрения, и опытный глаз Сербина сразу определил, что перед позициями полка не весь отряд, а только его часть. Чертыхнувшись про себя, он тут же отдал приказание резервной роте полка развернуться и выдвинуться в тылы полка, где не было никаких укрытий, кроме разрушенных временем невысоких дувалов. Туда же он приказал перебросить три пулемета, расставив их так, чтобы перекрыть огнем три возможных  направления подхода басмачей.

                  На подходе к колодцу басмачи не пошли слитной группой, а стали на ходу разворачиваться в лаву, как будто знали, что здесь их ожидает засада. Каждая из засадных групп теперь оставалась один на один с лавой вражеской конницы.

                  Застучали пулеметы. Завязался бой. Конница басмачей прошла сквозь линию засад, как нож сквозь масло, и лишь огонь орудий охладил пыл наступающих. Но почти сразу же заработали пулеметы резервной роты, расстреливая неожиданно появившихся с трех сторон басмачей. Но их было много, слишком много, и лошади быстро несли их к развалинам. Сербин, подбежав к позициям роты, понял, что основные силы басмачей сосредоточены на этом направлении, но менять дислокацию полка было уже поздно. Он понял и то, что лазутчики ошиблись в численности банды – она составляла явно больше полутора тысяч сабель, вместо пятисот, как сообщили добровольные помощники из местных. Он мгновенно принял решение и побежал к коновязи, укрытой в огромном зале бывшей крепости.