Дом на полпути - Эллери Квин

— Я знаю свои обязанности, мистер Квин, — строгим голосом произнес прокурор. Он потянулся за документом на столе.

Билл закричал:

— Не сметь! Чтоб вас... вы не имеете права...

— Люси Уилсон, — усталым голосом продолжал прокурор. — Вот ордер на ваш арест. Вам предъявляется обвинение в предумышленном убийстве Джозефа Уилсона, известного также как Джозеф Кент Гимбол, в округе Мерсер, Штат Нью-Джерси, вечером в субботу, 1 июня 1935 года.

Глаза у Люси закатились, и она обмякла на руках брата.

Глава 3 СУДЕБНОЕ РАЗБИРАТЕЛЬСТВО

Воззри на меня, благое провидение, и испытание по силам мне отмерь.

«Окружной суд Мерсера, в котором Люси Уилсон должна предстать перед судом по обвинению в убийстве своего мужа Джозефа Уилсона, иначе Джозефа Кента Гимбола, известного нью-йоркского финансиста и представителя высшего света, — писал репортер из «А. П.» с особым нюхом на общественное настроение, — находится на Саут-Брод-стрит, недалеко от угла Маркит-стрит, в обшарпанном каменном здании, примыкающем к окружной тюрьме на Купер-стрит, где Люси Уилсон набирается сил для предстоящей эпической баталии.

Зал заседания, в котором ее брат, адвокат Уильям Энджел из Филадельфии, будет вести ее законную защиту с утра понедельника против обвинений штата Нью-Джерси, расположен в северном конце здания на втором этаже в зале 207, в котором обычно рассматриваются дела об убийстве в округе Мерсер.

Это большое помещение с входом с задней стороны, с высоким потолком, двумя рядами квадратных панелей с матовыми стеклами.

Место судьи, где процесс будет вести опытный юрист Айра В. Менандер, представляет собой высокую и широкую кафедру, почти скрывающую судейское кресло. За судейским местом в стене три двери: одна, крайняя справа, в комнату присяжных, другая, крайняя слева, ведет к Мосту Вздохов, и средняя, прямо за судейским креслом, — в помещения, отведенные его чести, господину судье.

Справа от места судьи свидетельское место, а за ним — места для присяжных заседателей: три ряда по четыре стула в каждом.

Перед местом судьи, — продолжает репортер, знающий свое дело, — узкое пространство для судейских клерков и большое открытое место, где стоят два круглых стола для защиты и обвинения.

Пространство для публики, занимающее остальную часть помещения, делится проходом на две части. На каждой стороне стоят пять рядов по десять длинных деревянных скамеек. Если учесть, что на каждой скамье помещается 6–7 человек, зал может вместить от 120 до 140 желающих».

Мисс Элла Эмити, пишущая большие обзоры для «Трентон тайме», презирала подобные сухие отчеты. В своей яркой и многословной статье для воскресного выпуска 23 июня она раскрывала саму суть дела. Ее сообщение выглядело так:

«Завтра утром в десять часов по декретному времени красивая женщина, излучающая молодость и жизнь, с лицом и фигурой, не испорченными нашими распущенными нравами, будет доставлена из окружной тюрьмы на Купер-стрит через напоминающий короб Мост Вздохов в маленький, мрачного вида вестибюль, ведущий в судебное помещение, где во время суда в округе Мерсер принято держать самых закоренелых преступников.

Она будет прикована наручниками к охраннику, словно рабыня былых времен, дабы быть выставленной на судилище и затем выкупленной предлагающим большую цену, а именно: штатом Нью-Джерси в лице Пола Поллинджера, прокурора округа Мерсер, либо ее верным и талантливым братом, Уильямом Энджелом из Филадельфии, взявшимся за ее защиту.

Теперь суду присяжных, состоящих из равных ей граждан, решать, Люси ли Уилсон, молодая филадельфийская женщина, нанесла удар острием ножа для разрезания бумаг в сердце своего мужа или другая женщина. По мнению большинства, Люси Уилсон должно судить жюри присяжных, состоящее действительно из таких же граждан, как она, чтобы восторжествовала справедливость.

Поскольку на скамье подсудимых не Люси Уилсон, а Общество — Общество, позволяющее богатому человеку с положением жениться на бедной девушке из низшего класса в другом городе под вымышленным именем, прожить с ней десять лучших лет ее жизни и затем — когда уже слишком поздно — решиться рассказать ей всю правду и исповедовать свой страшный грех. Общество, позволяющее такому человеку совершить акт двоеженства, иметь бедную жену в Филадельфии и богатую в Нью-Йорке и проводить время в разъездах между двумя женщинами и двумя городами.

Виновна она или не виновна, но Люси Уилсон и есть та самая подлинная жертва, в отличие от человека, погребенного на филадельфийском кладбище под именем Джозефа Уилсона, и в отличие от наследницы миллионов, взявшей имя Гимбол, не имея на то права, в кафедральном соборе Святого апостола Эндрю в Нью-Йорке в 1927 году. Защитит ли Общество Люси от себя самой? Сумеет ли оно оградить ее от ухищрений богатства и власти и не позволить, чтобы она была раздавлена их жестокой пятой?

Вот вопросы, которые Трентон, Филадельфия, Нью-Йорк и вся нация задают себе сегодня».

Билл Энджел впился руками в перегородку, за которой восседали присяжные, с такой силой, что у него побелели костяшки пальцев.

— Леди и джентльмены, высокое жюри, — возгласил он. — Закон дает защите ту же привилегию до начала слушания в общих чертах делать вывод, ждущий вашего одобрения, которую он дает обвинителю. Вы только что выслушали прокурора округа. Я не займу у вас так много времени.

Мой ученый коллега прокурор, ваша честь, может сказать вам, что в большинстве случаев в процессах об убийствах защита отказывается от своего права обращаться к присяжным до начала слушания дела, поскольку часто вынуждена что-то скрывать или строить свою тактику на том, что обвинение оставило без внимания.

Но в этом процессе защите скрывать нечего. В данном случае защита обращается к вам от всего сердца, веря, что в округе Мерсер восторжествует справедливость.

Вот что я хотел бы вам сказать. Я прошу забыть о том, что я брат подзащитной, Люси Энджел Уилсон. Как прошу вас забыть и о том, что перед вами красивая женщина в расцвете лет. Я прошу вас забыть, что Джозеф Уилсон совершил по отношению к ней непоправимое зло, какое только в силах совершить мужчина. Я прошу вас забыть, что на самом деле он был Джозефом Кентом Гимболом, миллионером, а она — простой бедной женщиной, принадлежащей к тем же слоям общества, к которым принадлежите и вы сами. Я прошу вас забыть о том, что за десять мирных лет супружеской жизни Люси Уилсон не извлекла ни пенни из миллионов Джозефа Кента Гимбола.

Я не просил бы вас забыть обо всем этом, если бы хоть на миг сомневался в невиновности Люси Уилсон. Если бы я думал, что она виновна, то чисто риторически высказал бы все это, играя на ваших чувствах. Но я так не думаю. Я знаю, что Люси Уилсон невиновна в этом преступлении. И прежде чем я закончу, надеюсь, вы сами тоже убедитесь в ее невиновности.

Я прошу вас помнить, что убийство — самое тяжкое обвинение, какое только может цивилизованное государство выдвинуть против индивидуума. А поскольку это так, прошу вас ни на миг не упускать из виду в ходе этого процесса, что штат должен доказать, и так, чтобы не осталось ни малейших сомнений, что Люси Уилсон хладнокровно совершила это преступление. В делах, построенных целиком на косвенных уликах, а это дело относится именно к таким, штат должен шаг за шагом, без малейшего провала исследовать все движения моей подзащитной до момента совершения этого убийства. Не должно оставаться ни единой необоснованной и недоказанной детали. Так требует закон в отношении дел, зиждущихся на косвенных уликах. И помните также, что бремя доказательства целиком лежит на штате. Его честь проинструктирует вас на сей счет.

Леди и джентльмены, Люси Уилсон просит вас неизменно держать этот принцип в уме. Люси Уилсон хочет справедливости. Судьба ее в ваших руках. В надежных руках.

— Хочу глоток содержимого этой бутылки, — попросила Элла Эмити.

Эллери налил в стакан ирландское виски, долил содовой и кинул немного льда и протянул стакан рыжеволосой женщине. Билл Энджел, без пиджака, с закатанными рукавами рубашки, покачал головой в знак отказа и подошел к окну номера Квина. Окно было широко открыто; ночь стояла жаркая и такая шумная, что могло показаться, будто в Трентоне карнавал.

— Итак, — проговорил Эллери, глядя в спину Билла, — что ты думаешь?

— Я скажу, что я думаю, — проговорила Элла, положив ногу на ногу и звякнув стаканом об стол. — Я так думаю: где-то уж очень большая собака зарыта.

Билл резко обернулся:

— Почему ты так думаешь, Элла?

Элла качнула ногой.

— Да послушай, Билл Энджел. Я этот городишко знаю, как свои пять пальцев, а ты нет. Или ты считаешь, что Поллинджер круглый идиот? Дайте мне покурить, кто-нибудь.