Кто услышит коноплянку - Виктор Лихачев

- Возражаю, - спокойно, даже как-то устало перебил гость Алекса.

- Почему же? Вся страна узнает героя.

- Алекс, помолчи. - До Аллы дошло, что Михаила просто подкалывают. - Михаил, вы даже не представляете, как я вам благодарна...

Но Алекс не успокаивался:

- Алла Ивановна, я искренне, как друг, рад за тебя. Но, согласись, случай-то уникальный. Неужели такие люди еще есть в стране советской? Михаил, а вы читали...

- Читал...

Алекс растерялся:

- Вы же еще не знаете...

- Знаю. Я читал Гашека. Вы же о его "Бравом солдате Швейке" хотели меня спросить, правда?

- Правда, - простодушно ответил растерявшийся Алекс. Все засмеялись.

- Вы что же, мысли читаете? - спросила Михаила Тоня Шишкина. - Можете сказать, о чем я думаю?

Странный гость усмехнулся:

- А стоит ли? Хозяйка обидеться может.

Тоня вспыхнула. Алла непонимающе посмотрела на нее. Софья уже с интересом смотрела на этого человека. Он же, медленно поставив чашку, встал:

- Чай просто замечательный. Спасибо. Если не возражаете, я пойду.

- Михаил, вы мне такой подарок сделали, - Алла была искренна в своей благодарности. Посидите еще немного, а?

Мужчина впервые за все время своего присутствия здесь улыбнулся:

- Признаюсь вам, Алла Ивановна, что мне... не очень ловко слушать ваши слова благодарности. И скромность здесь не при чем. Если бы вы знали, как я до последней минуты боролся с собой, когда нес эти деньги...

- Но вы же принесли.

- И, поверьте, теперь только рад этому, - Михаил обвел всех глазами. - Мне было приятно познакомиться с вами. - И тут он увидел картину, стоявшую в стороне от праздничного стола.

- Маслов?

- Что? - не поняла Алла. - Ах, да, моя подруга Софья подарила мне ее.

- Чудесная работа, - одобрил Михаил и, еще раз поклонившись, вышел из комнаты. Когда Киреев оказался на улице, страшная усталость обрушилась на его плечи. Он стоял у подъезда и дышал прохладным воздухом, мечтая о постели, как о манне небесной. Но до его дома на самой окраине Москвы надо было еще ехать и ехать.

- Простите, - раздался женский голос.

Киреев оглянулся. Из подъезда выходила та красивая девушка, которую он видел у Петровой. Обращалась она, кажется, к нему.

- Простите. Вас ведь Михаилом зовут?

- Да.

- Я могу подвезти вас. Вот моя машина. Киреев удивленно смотрел на нее. Там, в квартире, эта необыкновенно красивая брюнетка с синими глазами показалась ему высокомерной. Чего стоило только то, как она рассматривала его наряд. И вдруг это - "простите".

- Спасибо большое, но я далеко живу.

- А я не спешу.

- Посидели бы еще.

- Чувствую себя неважно. Да и вы, по-моему, тоже. Поедем? Киреев назвал свой адрес, и они поехали. Оба молчали. Софья не понимала, какая сила заставила ее вдруг резко распрощаться с Аллой, чтобы затем предложить этому странному человеку, одним словом смутившему Алекса и определившему автора картины, довезти его до дома? Не меньше был удивлен Киреев. Он нравился женщинам, не прилагая для этого никаких усилий, - десять лет назад. После ему приходилось пускать в ход все свое красноречие, чтобы привлечь внимание женщины, справедливо считая, что слабый пол любит ушами. Но сейчас Киреев меньше всего хотел кому-нибудь понравиться. Даже такой красотке. К тому же он не очень комфортно чувствовал себя в этой иномарке. А улицы Москвы утопали в огнях. Было поздно, но москвичи гуляли вместе с детьми. Молчание явно затягивалось. Софья начинала злиться - и на себя, и на этого чудака, сделавшего вновь счастливой Аллу.

- Я люблю ночную Москву, - заговорила первой Софья. - А наступят теплые дни - здесь просто столпотворение будет.

Киреев молча кивнул. Они опять замолчали.

- Может, вы меня высадите? Вон и метро, - неожиданно попросил Софью Киреев.

- Что ж, как хотите. Воля ваша, - Воронова не скрывала раздражения.

- Не обижайтесь. Ваш "Мерседес"...

- Это "БМВ", - сухо поправила его Софья.

- Серьезно? Впрочем, я ничего не понимаю в марках машин. Так вот, ваш "БМВ" и я согласитесь, мы вместе странно смотримся. - И он улыбнулся, как в прошлый раз у Аллы - широко и по-детски доверчиво.

Он уже выходил из машины, когда она вдруг спросила:

- А откуда вы знаете Маслова? Он же не широко известен.

- Маслова? Кто же у нас еще шпателем картины малюет? И кому так удаются маленькие домики со светящимися окошками в глубине темного леса? Ну и наконец, Виктор мой хороший друг, - и с этими словами он исчез в толпе.

Пройдя метров пятьдесят, Киреев остановился и оглянулся. Машина стояла на месте. Он увидел, как Софья вышла из машины, как к ней подошли парень и девушка. Все трое поочередно поцеловались и стали беседовать, весело смеясь. Все трое яркие, красивые, нарядно одетые. И он - в потрепанных джинсах, свитере, в этой нелепой куртке и с холщовым мешком. Совсем другой мир! Мир, в который еще недавно он так рвался. Киреев вздохнул. Это был вздох пусть легкой, но все-таки грусти. Той грусти, которая посещает человека, когда он прощается с мечтой, пусть даже больше не зовущей за собой.

Киреев не мог знать, что Софья, разговаривая с друзьями, видела одинокую фигуру в белой куртке. Ей почему-то было приятно, что он стоит и смотрит на нее. А в том, что Михаил оглядывает не Пречистинку, а смотрит на нее, Воронова не сомневалась.

Глава четырнадцатая

Хороший сон приснился в ту ночь Кирееву. Обычно он забывал, что ему снилось, оставались только смутные ощущения, некие обрывки образов, колыхание теней. А этот сон проявился как снимок. Но, самое главное, Михаил Прокофьевич впервые проснулся с ощущением радости - впервые за много месяцев. А сон был и впрямь чудесный. Ему снилась речка. Не широкая - от одного берега до другого не более пятнадцати шагов. Не глубокая - по пояс. Огромные и спокойные ивы росли вдоль речки, образуя что-то вроде зеленой крыши, сквозь которую пробивались солнечные блики. Блики играли на темной воде - не быстрой и не медленной, по крайней мере, рано упавшие желтые листья ив, похожие на остроконечные лодочки, плыли по речке не медленно и не быстро. Листья не вертелись в водовороте, а плавно покачивали своими острыми носиками. Сверху казалось, а Киреев видел во сне речку как бы сверху, что листья не плыли, а неспешно парили в воздухе. Вода чудилась темной, даже черной от густой тени вековых ив, на самом деле она была удивительно прозрачной. Если всмотреться, можно без труда полюбоваться белыми камешками в крапинку, крошечной рыбкой, проплывающей меж гибких и тонких стеблей редких, но очень крупных кувшинок. Самое интересное, и это Киреев отчетливо запомнил: тихая и светлая речка несла свои прохладные струи не в поле или дремучем лесу. К более высокому левому берегу вплотную примыкали сады и огороды. От каждого к воде вели земляные ступеньки, по которым можно было спуститься к маленькому мостику. Некоторые из мостиков почти утонули в воде. Последний фрагмент киреевского сна: бурый листок, плывуще-летящий в бликующей воде, цепляется за покрытую зеленью доску мостика. Он на мгновение прервал свое движение, но вода не останавливала свой бег ни на секунду, и вскоре листок продолжил полет, присоединяясь к другим листьям-лодочкам - бурым, желтым, зеленым.

Киреев проснулся, но глаза ему открывать не хотелось. На душе было спокойно и хорошо. Болезнь, недавняя поездка в Тамбов, находка на Волжском бульваре и даже красивая девушка Софья в эти несколько минут после пробуждения стали как бы сном: снилось и забыл. А вот сон, чудесный, светлый, был так же реален, как подушка, чье тепло и мягкость он чувствовал затылком. Кирееву пришла в голову мысль о том, что сон действительно имеет право на такое же признание, как и реальность. Впрочем, а что такое реальность? Эти деньги, найденные им под скамейкой, разве они реальны сейчас для него? А вдруг они приснились ему? Как приснилась та девушка, Софья. Ее огромные синие глаза, нежный рот, пульсирующая жилка на тонкой шее - не сон ли все это? С другой стороны, разве не реально то чувство радости, что навеял ему приснившийся сон? И где-то на белом свете есть эта речка, этот мостик, и лист плывет по реке, и синее небо, отражающееся в воде. Разве не реально синее небо?

И вообще, Киреев с недавних пор стал все чаще задумываться над тем, что такое реальность. К примеру, все чаще ему вспоминалось новоюрьевское детство. Но Михаилу Прокофьевичу было трудно понять, какой Новоюрьевск, город его детства, более реален. Тот, что он помнил - с большими домами, деревьями до неба, заповедными уголками, город, в котором гораздо значимее были запахи, чем конкретные ощущения, или Новоюрьевск снов - хороших, грустных, оставлявших после себя щемящее чувство потери? Наконец, был реальный Новоюрьевск, в котором жила его сестра, город грязный после дождя, пыльный в зной, с маленькими неказистыми двухэтажными домиками и кучей "близнецов" - панельных пятиэтажек, пухом от тополей, с разбитым асфальтом и вечным ремонтом теплотрасс. И постепенно эти три города - с одним названием, но разные по сути - стали сливаться для него в один. Реален ли был этот Новоюрьевск? Киреев был убежден: да, реален. Грустно, конечно, что некогда аккуратненький, чистый и уютный городок стал грязным и неухоженным, что людские апатия, разброд в душах перенеслись на городские улицы. Но ведь этот Новоюрьевск тоже был на белом свете. Неужели он навсегда исчез вместе с тысячами людей, переселившихся из своих квартир на городское кладбище? Неужели взгляд маленького белобрысого мальчика, смотревшего на окружающий мир широко открытыми от удивления и восхищения глазами, имеет меньшее значение, чем взгляд бородатого сорокалетнего мужика, не очень удачливого в этой жизни и уже ничему и никому не удивляющегося.