Польша или Русь? Литва в составе Российской империи - Дарюс Сталюнас

территории белорусских губерний великорусским внутренним губерниям России и части территории «литовско-польских» губерний белорусским. Эти постоянно повторявшиеся идеи ясно показывали, что «белорусские» губернии считались русскими в большей степени, чем «литовские», но все же еще не совсем такими, как внутренние губернии России.

В российском дискурсе упоминалось и пространство проживания литовцев. Этнический литовский ареал и даже настоящая Литва (включавшая не только этнические литовские земли (без Самогитии), но и присоединенные к Литве в XIII веке территории) описывались в исторических трудах. На публикуемых в XIX веке этнографических картах изображалась территория проживания литовцев. Часто обозначенный на картах ареал проживания литовцев (карты A. К. Коревы, Р. Ф. Эркерта, П. Н. Батюшкова – А. Ф. Риттиха) был больше установленного этнографической наукой на основании принятых лингвистических критериев (работы П. И. Кёппена и более поздние работы А. Ф. Риттиха), поскольку в первом случае имперские эксперты пользовались методикой интеллигентов Северо-Западного края (Т. Нарбута), где определяющим критерием этнической принадлежности считалось происхождение. Такой, можно сказать, выигрышный для литовцев подход был связан и с тем, что литовцы в российском дискурсе того времени не трактовались как политическая проблема (во всяком случае, не такая серьезная, как «польский вопрос»), кроме того, российские ученые обычно полагали литовцев (и латышей) если не славянами, то ближайшей к славянам этнической группой. Имперские чиновники также признали аутентичность литовских топонимов Ковенской губернии. В некоторых территориально-административных проектах в качестве меры, направленной против польского доминирования на западных окраинах империи, не раз предлагалась территориализация этничности, например путем слияния территорий с доминировавшим литовским населением в одну губернию. Причем эти идеи не предусматривали политизирования этнической принадлежности, то есть признания этих новых административных единиц «принадлежащими» литовцам с вытекающими отсюда последствиями (предоставлением в той или иной степени самоуправления). Кроме того, эти идеи не были реализованы. То есть на административной карте Литва как территориальная единица не существовала[346]. Имперские власти и русские националисты не отводили литовцам места и в культурной плоскости, конструируемой в соответствии с историческим нарративом Уварова – Устрялова. Здесь важнейшим элементом стали православные церкви и памятники героям, укреплявшим позиции России в этом регионе (М. Н. Муравьеву и Екатерине II). Обобщая вышесказанное, еще предстоит ответить на сложный вопрос: как в российском дискурсе XIX века воспринималась территория с преобладающим литовским населением – как русская «национальная территория» или только как часть империи?

Название Литва больше не звучало в официальных географических названиях, и специалисты в области этнографии подчеркивали этническую близость литовцев славянам. Кроме того, исторические (и отчасти другие) тексты экстраполировали название Русь, которое описывало исторически сложившуюся, гомогенную с этнической и конфессиональной точки зрения территорию восточных славян, на все земли Великого княжества Литовского, в том числе и на этническую литовскую территорию. Таким образом формировалось мнение, что и литовская территория является частью русского этнического ареала. Наконец, некоторые влиятельные местные чиновники утверждали, что первыми жителями Ковенской губернии были русские, а литовцы пришли на эту территорию только в XI веке. То есть в определенных контекстах этнические литовские земли трактуются если не как русская «национальная территория», то по меньшей мере как потенциально способная такой стать. В пользу такой аргументации говорит и национальная политика, проводившаяся властями Российской империи после восстания 1863–1864 годов, которая будет обсуждаться в следующей главе книги. С точки зрения русского национализма политика строгой культурной гомогенизации должна была проводиться на русской «национальной территории», а не в оставшейся части империи.

С другой стороны, населенная литовцами территория четко фиксировалась на этнографических картах; литовский фактор принимался во внимание при планировании территориально-административных реформ; кроме того, в середине XIX века и отчасти в конце существования империи важнейшим элементом национальной принадлежности в российском дискурсе была конфессия (только православный – и старовер – может быть русским), поэтому до тех пор, пока литовцы оставались католиками, ареал их расселения не мог трактоваться как русская «национальная территория». Правда, следует добавить, что в конце XIX – начале XX века «принадлежащая» литовцам территория в российском дискурсе не включала Вильны, о чем свидетельствуют карта А. Ф. Риттиха 1875 года, исторические тексты, авторы которых утверждали, что город был основан на славянской территории, и стратегия по изменению культурного ландшафта города. Таким образом, утверждение, что литовская этническая территория на русской ментальной карте не относилась к русской «национальной территории», подтверждается бóльшим количеством аргументов, чем обратное утверждение.

Раздел II. Разновидность «русификаций» после 1863 года

Решения о том или другом направлении национальной политики в Северо-Западном крае после подавления восстания 1863–1864 годов принимались правящей элитой империи на основании многих соображений, и, несомненно, очень важную роль при этом играл опыт, приобретенный во время «оттепели». Либерализация политического режима привела к росту требований со стороны социальных элит Северо-Западного края, что подталкивало все большее число бюрократов к мысли о необходимости применения других подходов к решению «польского вопроса». Поэтому 1855–1863 годы – период интенсивного поиска новых рецептов национальной политики, обсуждение которых и открывает этот раздел.

Глава 6

Поиск концепции национальной политики в северо-западном крае в 1855–1863 годах

После подавления восстания 1830–1831 годов российские власти на западных окраинах империи применили целую серию мер, направленных на уменьшение политической, культурной и экономической автономии Царства Польского и снижение уровня польского влияния в Северо-Западном крае[347]. Таким образом, все более последовательно проводился отказ от политики, основанной на сотрудничестве с элитами окраин[348], доминировавшей в Российской империи раньше.

После вступления в 1855 году на престол Александра II и поражения России в Крымской войне началась «эпоха оттепели». Была либерализована общественная жизнь не только во внутренней России, но и на окраинах империи, что позволило дворянству Царства Польского и Северо-Западного края выступать с различными инициативами и требовать от властей все больших уступок в области культуры, образования и экономики[349]. Начавшиеся в 1861 году в Царстве Польском патриотические манифестации распространились и в Северо-Западном крае. Эти события уже в начале 1860-х годов породили у достаточно большой части политической и интеллектуальной элиты империи уверенность в невозможности компромисса в отношениях с поляками[350].

Виленский генерал-губернатор В. И. Назимов, как и некоторые другие чиновники, считал, что поляки и евреи составляют два чужеродных элемента в Северо-Западном крае[351]. Поляки, по его мнению, стремились обучать народ на польском языке, чтобы таким образом привлечь его на свою сторону, и целью при этом является отделение края от России[352]. Это стремление шляхты вырвать у России Литву свидетельствовало о том, что компромисс между русскими и поляками не может быть достигнут прежде всего из-за спора, кому принадлежит Западный край[353].

В. И. Назимов не только