Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович

– А что враг… если про румын, так разогнать, поджопников надавать, чтоб сраки поотлетали, заставить вернуть, что натырили, да и пусть живут. А немцев – под корень!

– Усю Германщину?

Вопрос был, понятно, непростой. С особистской подковыркой. Тимофей уже и сам как-то задумывался над этим вопросом. Но сейчас нужно было ответить четко и не особо длинно.

– Армию и эсэсов уничтожим. А фрау и киндеров придется перевоспитывать. Если получится. Мы все же не фашисты, нужно попробовать из них людей сделать. Правда, я натуральных гражданских немцев еще не видел, только фольксдойче. Черт его знает, что там в головах в той Германщине, они же Адольфом напрочь одурманены.

– Отож будет нам проблема, – кивнул Торчок. – Ладно, пора бы и отбой делать, пока тихенько тута.

– Тихо и будет, – заверил Тимофей. – Ждут фрицы и мамалыжники. По всему видать, будет наше наступление.

– Так не особо они тупы. От Карелии до Польши везде мы давим, а тута курорт? Прямо щас, дожидайся!

Сержант ушел спать, слышно было, как двигает бобины, – к спанью на них была нужна сноровка. Боец Лавренко сидел в накинутой на плечи телогрейке, смотрел на речные берега и думал о Германии. Наверное, не останется такой страны. Вот как их, таких зверей, на земле оставлять?

…Случилось то еще в первый военный год. Сентябрь, теплый, душный, и невыносимо сверлящий болью, как воспаленная дыра в зубе. Мама только что умерла, у тетки случился сердечный приступ. Жить мелкому Тимке не особо хотелось, но нужно было кормить тетку и самому кормиться. Ходил работать в сады, урожай случился обильный, совхоз румыны не распустили, просто за сдачу плана теперь перед ними следовало отвечать. Рабочих рук в хозяйстве не хватало. Вообще-то село Плешка было нормальным: добрые люди здесь имелись, помогали чем могли, вот и с похоронами, и с работой поддержали. Еще не навалилась на народ та мрачность и безнадежность, которую позже так густо принесло.

Тимка таскал на пару с Лукаа Пынзару корзины с виноградом, ставили у дороги – потом корзины телеги забирали. Женщины и девчонки шли по рядам виноградника, срезали тяжелые грозди, перекликались, рядом раскинулось выгоревшее, но все еще яркое поле подсолнечника, свисали тяжкие, полные семечек головы-круги. Казалось, и войны никакой нет. Но война все же где-то шла, изредка проходили через село румынские обозы, проскакивали немецкие мотоциклетки.

Пынзару был постарше и покрупнее Тимки, корзина вечно норовила скособочиться.

– Ровней держи, ровней, говорю! – понукал широкоплечий Пынзару. – Э, городской ты совсем хлопец, слабосильный. Глянь, опять германцы катят. Вот же грузовики у них! Силища!

У дороги, где стоял бидон с водой, собрались женщины. Там и остановились серые пыльные грузовики. Тимка с Пынзару тоже подошли поближе.

Имелась у Тимофея отчаянная мысль при удачном случае стащить у какого-нибудь зазевавшегося немца винтовку. Или гранату. Лучше, конечно, винтовку, поскольку с длинными и непонятными германскими гранатами Тимка обращаться не умел.

Немцы с грузовика что-то спрашивали у плешкинских девушек, показывали руками куда-то в сторону виноградника. Работницы улыбались, разводили руками – из собравшихся здесь никто немецкого языка не понимал. Симпатичная большеглазая девчонка, выбрала из корзины две самые красивые грозди винограда, протянула немцам, те засмеялись, свесились через борт.

Угу, для вас, гадов, виноград и собирали. Тимке захотелось пнуть ближайшую корзину: пусть с пыли жрут, уроды. Некоторые из баб поспешно шмыгнули к подсолнечнику, начали срезать тяжелые круги.

Особо близко Тимка не подходил – высматривать винтовку удобнее было со стороны. Может, поэтому и осознал с опозданием: в машинах не пехота немецкая сидела. Гражданские, вроде как с детьми.

Тимофей подступил чуть ближе… Ну да, евреев немцы нахватали.

Про то, что евреям от немцев нужно тикать и прятаться, в Чемручи и округе отлично знали. Часть еврейского населения успела уйти с Красной Армией, кое-кто не успел. Вот и тут, на виноградниках, работали две еврейки, застрявшие с детьми в Плешке. Переоделись в простые широкие платья, на первый взгляд и вообще от бессарабок и гагаузок не особо отличались. Впрочем, Тимка до войны на национальности не обращал никакого внимания: в Харькове тоже все вперемешку жили, в новом заводском подъезде так на каждой площадке по три разных народа, даже не думаешь, кто есть кто. Но тут все мгновенно сменилось, вот и бабы немцев угощением задабривают – вдруг поотпускают кого из задержанных?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Долговязый немец спрыгнул с машины, целеустремленно раздвинул селянок и поманил стоящую сзади женщину. Та попятилась. Немец укоризненно покачал головой, кратко, как собаке крикнул. Женщин сжалась, подошла. Длинный солдат взял ее за подбородок, посмотрел в лицо, показал на машину и принялся брезгливо отирать пальцы о штаны. Вот как угадал?! Она же в платке, такая же смугловатая, чернявая как остальные.

Работницы загомонили с новой силой, протягивали солдатам лиловый крупный виноград, совали подсолнухи. Несколько немцев, спрыгнувших с машины размять ноги, улыбались, кивали. Несчастная еврейка топталась у высокого борта. Старший немец гаркнул, евреи-пассажиры поспешно потянули руки, помогая женщине взобраться в кузов. Все равно не получалось. Пришлось немцам открывать борт. Пленники начали говорить, указывать на землю, просясь сходить по надобности. Немец командир раздраженно махнул рукой. Евреи поспешно спрыгивали, бежали к кустам и бурьяну напротив виноградника. Селянки продолжали улыбаться солдатам, принесли гроздья другого сорта.

Тимка понимал, что ничего у плешкенских баб не выйдет. У немцев дисциплина, вон с винтовками не расстаются, строго за плечом держат. Довезут они собранных евреев куда приказано, сдадут всех до одного.

Повеселевшие пленники выбирались из кустов, собирались у машин. Немцы не особо торопили, видимо, самим надоело по дороге трястись, а тут угощение, женщины и девушки улыбчивые. Похохатывали, виноград жрали.

Мелкая девчонка с машины – лет пяти, совсем еще несмышленая, подошла к веселым людям, потянулась ручонкой к сочной грозди ягод. Стоящий рядом немец ее ударил, сразу, без крика и предупреждения. Прикладом ударил.

Тимка сначала даже не понял. Голова девочки смялась, словно окованный приклад разбил тонкокожую дыньку. Наверное, и никто из девушек, стоящих рядом с немцем, тоже не понял – просто немыслимо такое понять. Ребенок беззвучно отлетел и упал в пыль, плешкенские девки и бабы шарахнулись в стороны. Стало тихо. Лишь немец-убийца очищал приклад о траву. Гавкнул старший немец, евреи торопливо полезли в кузов, зафырчали двигатели грузовиков…

Немцы выбросили из кузова едва начатый подсолнух и укатили. А плешкенские работницы и крошечное тело у кювета осталось. Никто так и слова не сказал. Не имелось слов у нормальных людей.

Тимофей обогнул замерших девушек и сказал:

– Мешок чистый будет? Или хоть юбку пошире дайте.

Дали. Все в той же жуткой тишине, Тимка завернул тельце. Девчонка была махонькая даже для своих лет, полголовы нет, а личико как и было, чуть удивленное.

– Лукаа, да помоги мальчику! – зашипел кто-то из женщин.

– Так я … не, не могу. Не положено, – пробормотал парень, пятясь. – Ее ж нельзя брать, немцы предупреждали…

– Сам справлюсь, – сказал Тимофей, заворачивая ткань.

Девочка и вправду была совсем легкая, ноги чуть из-под ткани торчали, сандалик расстегнулся. Идти было не особо и далеко, если напрямую через виноградник…

Дорога на Плешкенское кладбище была хорошо знакома. Вообще за последние два месяца тяжелой и безнадежной болезни мамы Тимофей осознал, что смерть не самое тяжкое, и мертвых бояться незачем. Но тут такое… просто совсем необъяснимое. Тот немец, он же даже не зверь, а вообще непонятное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тимка знал, что фашистов нужно убивать. Конечно, и до этого мгновения знал, но теперь это уже не казалось просто знанием. Понимание – тут и выбора нет.

От юбки пахло пылью и зноем, от того, что в свертке, кровью и чем-то сладким, печеньем, что ли? Думать о том было нельзя, но в голову лезло, да еще о расстегнутом сандалике думалось – определенно ведь свалится.