Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов

осталось. Открыл помятый портфель, достал пустую бутылку от молока, но в ней не было ни капли, поэтому она тут же отправилась в угол к остальным опустошенным банкам и бутылкам. Отодвинул кресло, посмотрел, что за ним, однако за ним ничего не было, если не считать вездесущего сора и щепок, среди которых валялась старая монетка, настолько грязная, что невозможно было установить ее номинал.

Никто не шел в мамлеевскую квартиру, хотя все было готово: лежали аккуратной стопкой рассказы для чтения, всюду были художественно расставлены самодельные свечи из банок от кильки, в сумерках белели как бы нечаянно разбросанные собачьи, а также человеческие косточки, даже откуда-то взялась солидная, хотя и немного пожухлая луковица, получившая сразу два предназначения: во-первых, ее можно было съесть, а во-вторых, ею можно было дразнить грешниц.

Мамлеев потрогал луковицу, от нее отвалилось немного шелухи. Ее он растер вдруг вспотевшими пальцами, получился пахнущий луковой шелухой комочек. Мамлеев положил этот комочек себе глубоко в ноздрю и пошел к зеркалу полюбоваться собой. Оттепельная шевелюра его липким волосатым комом обволакивала бесформенное лицо, отдаленно напоминающее кожаный круг, рядом с маленьким заплывшим глазом маленькой бурой сосулькой свисала бородавка. Залюбовавшись, он начал проваливаться в зеркало, одновременно проваливаясь внутрь себя, опускаясь в бездну, которая, как ему показалось, была сокрыта в нем, Мамлееве Юрии Витальевиче 1931 года рождения. Бездна эта, подобная вселенной, была надежно спрятана за непроницаемой спиной человеческого сала, мяса и кожи, обвивавших, словно тяжелая ткань, костяной сундук скелета и позвоночника. Лицо его обмякло, он прижался большим шарообразным животом и цилиндрическими ляжками к зеркалу, из которого на него смотрел уже не человек из плоти и крови, а сам свет – даже не солнечный, а какой-то божественный.

Эротико-философские фантазии Мамлеева прервал звонок, за которым последовал еще один, затем еще один, и еще, и еще, и еще, и еще – всего шесть. Это к нему. Мамлеев побежал через длинный общий коридор к двери. По пути он споткнулся об одну особенную половицу, которую называл Кошкой, послушал, как она воображаемо зашипела в ответ на спотыкание его ноги, и засеменил далее к двери, которую тут же открыл, бесновато перекрестив круглое брюхо – снизу вверх и слева направо.

На пороге стоял красногубый молодой человек, похожий на прейскурант парикмахерской. На не очень красивом и весело-угрюмом лице его топорщились чрезвычайно развратные губы, голова его была кое-как острижена, глаза смотрели тщательно выпестованной смесью коричневой бессмысленности и глубокомыслия. От него пахло портвейном и мадерой, в руках он держал что-то вроде мешка, в котором округло лежало пойло. Человек-прейскурант даже не сказал, а буркнул:

– Здравствуйте.

Тихо звякнули бутылки в мешке. В Мамлееве закралось смутное и радостное подозрение, что там было не только стекло, а и что-то жестяное, содержащее в себе куски рыбьего мяса, хрящей и овощной жижи.

– Ах, Игорь Ильич! – Мамлеев притворно хлопнул в пухлые ладоши, несмотря на их с молодым человеком пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. – Игорь Ильич, дядюшка мой милый!

И они обнялись, как два полоумных вурдалака.

Игорь Дудинский: триумф торжества

Тебе предстоит узнать, как жили мы, старые волки, в шестидесятые, с чего мы начинали свое посвящение и свой трагический путь. В этой связи обрати внимание, что Ты читаешь роман документальный, в котором не придумано ни одного эпизода, ни одного действующего лица.

Игорь Дудинский. Из предисловия к первому изданию «Шатунов»

Писателя, поэта, журналиста, драматурга, художника, коллекционера, искусствоведа, культуртрегера и арт-критика Игоря Дудинского в прессе называли «последним живым из Южинского», имея в виду «классический» период мамлеевского кружка. На самом деле этим титулом его наградили преждевременно – иногда он осторожно напоминал, что еще вполне себе жив Сергей Гражданкин. Но поскольку имя Гражданкина мало кому о чем-то говорит, а публицистика требует штампов, Дудинский так и остался последним из южинских.

Родился Игорь Ильич спустя два года после завершения Великой Отечественной войны. Классово принадлежал к партийной номенклатуре – его отец, Илья Владимирович Дудинский, был экономистом и членом КПСС, писал книги с исчерпывающими заглавиями: «Мировая система социализма и закономерности ее развития» (1961), «Рост экономического могущества мировой системы социализма» (1963), «Закономерности развития мировой системы социализма» (1968), «Ленин и развитие социалистического содружества» (1969). Факт этот примечателен потому, что отцом Ильи Владимировича и, соответственно, дедушкой Игоря Ильича был Владимир Николаевич Дудинский – участник Белого движения, последний глава Томской губернии, после Гражданской войны бежавший во Францию, а затем совершивший déménagement на Балканы.

Игорь Ильич пошел скорее в дедушку. Неприятие социалистического строя, несмотря на все блага, которые тот дал его семье, довело его до того, что он даже не доучился в советской школе. Бросив ее после семи классов, он посвятил себя богемной жизни, участвовал в диссидентском движении, кое-как получил аттестат зрелости и поступил на журфак МГУ, где ему до поры до времени удавалось совмещать разгульный образ жизни с учебой. Закончилось это все, впрочем, не лучшим образом – ссылкой в Магадан, где молодой Дудинский два года проработал в Областном комитете по телевидению и радиовещанию. На память о ссылке в архиве Игоря Ильича сохранились несколько писем от Мамлеева, и по ним можно приблизительно судить об их тогдашних отношениях, которые, очевидно, не были равноправными: в интонациях Юрия Витальевича чувствуется превосходство старшего над младшим, чего последний и не думал оспаривать, и это напоминает скорее снисходительную дружбу, которую иной учитель дарит особенно усердному ученику:

Мой дорогой друг!

Получил твое письмо. Должен сказать – еще не то будет. Будь то в Магадане, будь то в Париже, будь то в аду – но топор судьбы неминуемо нас всех коснется. Это уж точно. Так что нечего хныкать (хотя это до умиления естественно), если у тебя оторвало ногу, выбили зубы или… все кончено. Есть два пути, два выхода (об аде пока не говорим): один – реализовывать в себе аспект высшего Я, знаменитого «внутреннего человека» всех христиан, тот аспект, который не относится ни к миру сему, да и ни ко всему существующему как таковому и который, конечно, по принципу не реагирует на все страдания, да и радости тем более, которые происходят с внешним человеком, т. е. с Игорем Дудинским и т. д. Если есть хотя бы отблеск этого высшего Я, то свершилось: ты победил мир. Дальнейшее раскрытие этого Я покажет, что победа эта даже смешна, ибо это то же, что глотнуть воздух, т. к. в действительности очевидно, что