С носом - Микко Римминен

Так все и шло, безумно и вместе с тем в полном взаимопонимании, как будто играючи. Оба понимали, что все это сплошная глупость, как выразился Хятиля, но приятно было просто так вот сидеть и болтать ни о чем.

— Ну, ты как? — спросил вдруг старик, после того как я снова забросала его всевозможными вопросами. — Как ваша, то есть твоя? Жизнь?

— Эээ, — протянула я и посмотрела в его левую линзу, в которой отразилась висящая на стене за моей спиной маска.

— Ладно, я понимаю.

— То есть как?

— Швыряет, как щепку в море.

— То есть как? — повторила я. Меня охватил ужас, а что, если старик видит гораздо больше, чем кажется. До состояния еще большего ужаса я дойти не успела, так как в коридоре раздался шум.

Кто-то явно пришел.

Дверь быстро открылась, потом послышалось, как кто-то раздраженно вешает одежду сначала на плечики, потом в шкаф. И хотя я с огромным удовольствием смотрела бы только в окно, на сосну, которая неожиданно стала для меня оплотом безопасности, рано или поздно все равно пришлось бы повернуться к действительности и обратить внимание на чье-то присутствие в кухне, особенно я ощущала его затылком и спиной, как будто в комнате вдруг появилось привидение.

Я взглянула на Хятиля, чьи маленькие глазки, казалось, вывернулись наизнанку, будто что-то разглядывая внутри тела. Помощи от него ждать было бессмысленно, пришлось собраться с духом и решиться наконец посмотреть на вошедшего, точнее, на вошедшую.

Она стояла посреди кухни у старого шкафа с посудой, подбоченившись, и напоминала сбежавшую из старых черно-белых фильмов разгневанную хозяйку. Правда, других хозяйских черт в ней не было. Высокая и в то же время пышная, со жгуче-черными волосами. Под носом у нее пролегала темная тень, отчего вдруг подумалось, что под мышками у нее наверняка непролазные заросли, и, когда эта шальная мысль пронеслась у меня в голове, вначале стало ужасно смешно и сразу за этим ужасно стыдно. Пришлось снова заставить себя взглянуть на нее. Она уставилась на меня гневным ледяным взором, который абсолютно не гармонировал с ее образом родины-матери, округлость которой была облачена в нарочито длинный, достающий до самых пяток желто-оранжевый пятнистый сарафан, а шея увешана целой россыпью восточных побрякушек. Ее ноздри широко раздувались и слегка подрагивали.

— Так-так, — сказала она наконец холодным и убедительным голосом, через мгновение это «так-так» повторилось снова.

А потом просто уставилась и не отводила взгляда. В ее гневе чувствовалось какое-то страшное обвинение, мне уже чуть ли не казалось, будто меня застали в постели с этим стариком, или что-то еще не менее ужасное, хотелось все объяснить, попросить прощения, но за что, что я такого сделала. Однако насладиться этим ужасом я толком не успела, старик наконец-то заметил гостью, почмокал губами, точно собирался произнести речь, но сказал только: ах да, это девушка из центра обслуживания на дому, простите, я забыл ваше имя, простите. Сложно сказать, кому именно было адресовано это его «простите», и он вдруг показался мне очень жалким, лицо его словно еще больше сжалось, стянулось к губам, и я с ужасом ждала, что он вот-вот расплачется.

А чуть погодя он снова стал самим собой, протянул вперед руку и указал на стоящую у шкафа женщину:

— Это вот моя дочь.

Тут пришла моя очередь сказать, что меня зовут Ирма и что я совсем не из центра обслуживания на дому, как предположил господин Хятиля. А потом рот переполнился словами, и оттуда ничего толкового не извлекалось, было необходимо что-то объяснить, что угодно, вырваться из-под обвинительного гнета этой огромной женщины, рассказать подробно и обстоятельно, по какой причине я здесь, что я провожу исследование и что это займет совсем немного времени, собственно, мы уже начали и почти закончили, так что спасибо. Однако до рта эти красивые мысли так и не дошли, все, что оттуда вырывалось, было похоже на отчаянное кудахтанье, казалось, что на пути у слов выросла сухая и неприятная преграда, стекловата или что-то в этом роде.

— Ну и что вы за женщина. — Она скорее утверждала, чем спрашивала.

Мне удалось прокряхтеть, что из исследовательского центра, исследую, то есть провожу опрос. Привычки. Потребительские. Опрос. Исследование.

— Так-так, — сказала она с довольной улыбкой, как-то даже излишне обрадовавшись, пододвинула стул и села. — Он ничего не потребляет, меня спрашивайте.

Я с ужасом смотрела на это одновременно угловатое и круглое лицо, под темно-бледной кожей которого полыхал красный огонь. Наверное, она вся состояла из противоречий, эта женщина, но размышлять было совершенно некогда, надо было срочно что-то говорить.

— Вот, — сглотнула я. — В общем, сначала мы выявляем потенциальную группу информантов, собственно, только для того чтобы. Чтобы. Выявить. Группу информантов.

— Ну давай же, спрашивай.

— Спозаранку кружится, — сказал Хятиля.

— Ну ты, там, — проворчала дама.

— Кружится, — сказал Хятиля. — Голова.

После этих довольно загадочных слов он снова посмотрел куда-то вдаль, таким взглядом, что сразу стало понятно: он видел там то, что простому смертному в этой дали не увидеть. Если, конечно, ты не был умирающим, а именно тем, кто стоит на пороге смерти, видя нечто такое, что недоступно тем, кто пусть даже одной ногой, но все же еще на стороне живых.

Холодильник за спиной у старика вздрогнул и испустил протяжный лошадиный хрип, после чего стал тихо что-то нашептывать в своем углу. Я сказала «вот» и продолжила после короткой театральной и восстанавливающей дыхание паузы:

— Тут есть небольшая сложность, так как начинать надо с основных сведений, с того, когда опрашиваемый родился, и когда, то есть где.

— В роддоме в Хельсинки пятого сентября тысяча девятьсот пятьдесят девятого, — отрапортовала дама. Если не брать во внимание ее горящие холодом глаза, то она выглядела почти счастливой.

— Это же прямо стихи! — воскликнул старик. А потом тихо добавил, словно бумагой прошелестел: — Как утро, так кружится. Как утро, утро, так кружится.

— Я даже не знаю, может, в следующий раз, у меня совсем скоро назначена встреча со следующим клиентом, мне надо идти, да и у вас, наверное. Всяких дел.

— Кру… жи…

Женщина смотрела на меня так, что я чувствовала непрерывную жгучую неловкость. Пришлось отвести взгляд, он упал на стену с часами, вид которой, до странности будничный, вступал в диссонанс со всем остальным кухонным хипповским скарбом. Я принялась рассматривать тарелку, посреди которой из острова Кипр торчали две застывшие на месте стрелки, словно разной длины усы на одном лице. Они утверждали, что уже без десяти четыре; я совсем потеряла ощущение времени среди этих идущих не в такт часов и стрессовых ситуаций. Что-то загудело в трубе. Старик Хятиля громко постучал по полу подошвой тапка.

— Папиных денежек захотелось? — обратилась ко мне эта ужасная женщина.

Онемев, я неотрывно смотрела на женщину, которая, словно победительница, нависла над столом. Старик же по-прежнему улыбался своей внутренней улыбкой и, похоже, ничего не слышал. Во дворе о чем-то спорили малыши, а холодильник снова весь затрясся от холода, но дольше за ним наблюдать не было возможности, женщина опять завела свою шарманку, у нее, наверное, так и в дипломе было написано — профессиональная мучительница; притворившись, что не задавала своего недавнего вопроса, она ловко перевела разговор в другое русло словами: ах да, ваши вопросы, у вас, наверное, какие-то бумаги с собой, давайте продолжим. Прошло какое-то время, прежде чем ко мне вернулся дар речи, и потом, когда слова наконец начали складываться в предложения, они соскакивали с губ и падали в комнату четкими и ясными; я сказала, что дело свое знаю хорошо и при необходимости могу задавать вопросы без всяких бумаг, правда, добавила, что, конечно, бумаги можно и достать, если мадам так хочет. И с важным видом я стала перебирать содержимое сумки, но очень быстро поняла, что, кроме пары старых, смешных и смятых, бумажек, там ничего нет, все новые остались дома.

Единственный более-менее относящийся к делу предмет, который я обнаружила в своей сумке, был ежедневник, и я принялась торопливо листать его. Но не обнаружила ничего дельного. Я отчаянно шелестела листочками маленькой книжицы, из горла рвался странный безмолвный крик, руки мелко задрожали. Наконец, ничего уже не понимая, я раскрыла ежедневник на странице «Для записей», куда когда-то в полусне записала совершенно безумный вопрос, полагая, что он может пригодиться мне в сложной ситуации. Помощи от него не было никакой.

«Кто в вашей семье чаще принимает решения при покупках, связанных с автотранспортом?»

Я оторвала взгляд от календаря и уже почти улыбнулась практически стопроцентной неуместности этого вопроса в данной ситуации, но потом наткнулась на черный взгляд ужасной женщины, в котором прочитывалось страстное желание меня изничтожить, она считала меня подлой обманщицей, дурой и, наверное, даже сумасшедшей. Последняя мысль заставила меня усомниться, произнесла я вслух свой вопрос или нет, и чем дольше тянулось гнетущее молчание, тем больше я склонялась к тому, что все-таки его задала.