Византийцы. Наследники Рима - Дэвид Райс

На протяжении всей византийской истории человеческие слабости принимались с готовностью и пониманием и прощались, потому что таковы были их взгляды. В византийском подходе не было моральной суровости Запада, но их вера не была от этого менее искренней и глубокой.

Вера в чудеса

Византийцы буквально понимали библейское выражение, что вера движет горами. Не раз и не два в истории Византии молитва или вмешательство иконы вроде бы выручало в тяжелой ситуации.

Более чем когда-либо это проявилось в VII веке, когда на столицу надвигались арабы. Византийские войска понесли поражение на поле брани, и казалось, что падение Константинополя неминуемо. Тогда на стену города вынесли икону Богоматери, его покровительницы, и обошли с нею вокруг всей крепости. Арабы отступили. Константинополь был спасен. Сегодня это приписали бы погоде, нехватке продовольствия или пороха у противника, наконец, некомпетентности вражеских военачальников, но для византийцев достаточным объяснением была любовь к ним Богоматери, проявившей свою оберегающую силу через икону. И так случалось неоднократно. Например, в 865 году к Константинополю подступил флот русичей, но образ Богоматери снесли на берег моря, и поднявшийся сильный шторм развеял корабли неприятеля.

Такое чудесное вмешательство считалось обычным и естественным. Более того, византийцы рассматривали помощь чуда почти как свое право, и, если икона какого-либо святого не обеспечивала ожидаемую поддержку, ее выбрасывали и заказывали новую икону другого святого. Понять и признать этот образ мысли необходимо не только для того, чтобы знать, на чем зиждилось византийское общество, но и оценить истинный характер истории Византии. Историки прошлых лет часто посвящали свое время изучению громких событий (войны, торговые и политические договоры и т. п.) и пренебрегали этим аспектом византийской жизни. Нынешние историки придают чрезмерное значение социальным и экономическим причинам и так поглощены материальной культурой эпохи, что почти совсем упускают мыслительные концепции, стоящие за ними. Но в византийском мире материальное так тесно переплеталось с духовным, событие с идеей, что разделять эти два аспекта нельзя. Таким образом, проблема «как византийцы думали», которую впервые всерьез поставил Норман Бэйнс, является одной из самых интересных и наиболее волнующих сегодняшних исследователей истории Средневековья.

Письменные источники прямо не говорят об этом, потому что самые ранние авторы руководствовались в этом вопросе чисто римским подходом: их больше увлекали вещи практические. А поздние историки, чаще всего христианские, поглощены были делами церковными. Однако кое-что, какие-то следы чисто византийского мышления просвечивают в трудах таких авторов, как Иоанн Молчальник (Силентиарий), в его описании святой Софии, или в более поздних писаниях Михаила Пселла. В частности, очень интересны в смысле познавательном объяснения, которые они дают военным успехам или поражениям и бедствиям вроде голода и чумы. Эти свидетельства говорят нам, что византийское мышление не было христианизированным римским, не было оно и восточным с налетом западничества. Пожалуй, оно представляло собой самое яркое наследие, наглядное проявление различных культур, которые легли в основу византийской культуры.

Сегодня нам кажутся удивительными крайности, до которых доходила вера византийцев в чудесную силу икон. Иконоборцы считали, что поклонение иконам доходит до идолопоклонничества. Оглядываясь на Ветхий Завет, где людей, казалось, тянуло к идолопоклонничеству, как пьяницу к вину, они были твердо настроены пресечь эти поползновения. Как все ретивые реформаторы, иконоборцы для достижения своей цели часто прибегали к самым жестоким мерам. Впрочем, не исключено, что такой суровый насильственный характер это движение приняло (особенно в царствование Льва III (717–741) и Константина V (740–775) из-за очень сильного противодействия, с которым иконоборчеству пришлось столкнуться в тех областях, где велико было греческое влияние.

Споры об иконоборчестве

С обеих сторон выдвигались сильные аргументы. Иконоборцы выдвигали два главных довода, а именно: иконы следует считать идолами, и воспроизведение образа Спасителя в любой зримой форме подрывает главную доктрину о двойственной природе Христа, потому что изображение может передавать лишь его человеческую форму, но не божественную суть. Защита икон основывалась на утверждении, что икона не идол, но передает некую долю святости изображаемой личности, как ее отражение. Она служит как бы посредником между миром материальным и обычным молящимся, с одной стороны, и миром духовным и божественной сущностью – с другой. Этим разногласиям посвящены бесчисленные писания философского характера, авторами которых были среди других Иоанн Дамаскин (710–750) в начале полемики и Феодор Студит (Студийский) в конце IX века, когда эта полемика закончилась. Защита иконоборчества плохо представлена в дошедшей до нас литературе, прежде всего потому, что по окончании борьбы их писания были уничтожены. Да и писателями иконоборцы были менее талантливыми, чем их противники. Они были не столько философами, сколько людьми практическими, но, тем не менее, рьяно спорили, защищая свою точку зрения.

Правда и то, что первый из императоров-иконоборцев, Лев III, выждал несколько лет после восшествия на престол, прежде чем приступить к действиям. Его правление началось в 717 году, а первый иконоборческий указ вышел в 726-м. Однако эту инициативу он проявил по собственному разумению и воле, а церковная ассамблея, которую он созвал, чтобы усилить свою политику, была, в сущности, принуждена императором к согласию. Даже ассамблея, созванная в 754 году Константином V, чтобы вновь подтвердить запрет на иконы, была скорее подстроенным спектаклем, хотя политика императора была недвусмысленной. Особенно активно действовал он против монастырей, в которых сосредоточилась оппозиция иконоборчеству. На ассамблее присутствовало 338 епископов, но ни одного патриарха. Не было там и папы, все еще остававшегося номинальным главой христианской церкви. Нет смысла повторять, что он был ярым противником этого движения. Тем не менее, на этом церковном собрании, хотя иконы были осуждены, уничтожение их запретили. Видимо, для того, чтобы показать свое неодобрение иконоборчеством, папа Григорий II выпустил свою собственную монету, а папа Павел I объявил о своем избрании королю франков Пипину, а не византийскому императору.

Самая бурная и свирепая фаза иконоборчества закончилась со смертью Константина V в 775 году. Лев IV (775–780) отказался от антимонашеской позиции своего предшественника, а следующая за ним правительница Ирина, опекунша юного Константина VI, не только вернула иконы и даровала всяческие милости иконопочитающим монахам, но также собрала совет для пересмотра политики в отношении икон. После первой неудачной попытки собрание в Константинополе было прервано ворвавшимися солдатами иконоборческого направления, тогда совет вновь собрался в 878 году в Никее и выпустил указ в пользу икон. Подавление монахов Никифором I (802–812) и принятие более мягкой иконоборческой политики в начале IX века вызвано было скорее личными спорами между императором и Феодором Студитом, чем его глубокими религиозными убеждениями. Более активная иконоборческая политика, проводимая Львом V (813–820) была абсолютно искренней, но и принесла больше горя из-за страха перед доносчиками, которые, казалось, переполняли общество, как в коммунистическом мире сегодня. Мы читаем, что даже муж и жена боялись обсуждать между собой вопросы, касающиеся признания или не признания икон.

Император Михаил II (820–829), несколько эксцентричный по религиозным убеждениям, был в то же время гораздо терпимее к иконопочитателям, которым была предоставлена полная свобода вне столицы. Но внутри Константинополя было совершенно иначе из-за непреклонности Феодора Студита. Следующий император, Феофил, был убежденным иконоборцем, будучи воспитанником одного из самых мощных мыслителей той эпохи, Иоанна Грамматика. Он оставался под влиянием Иоанна и позже, когда тот стал патриархом, вопреки симпатии к почитателям икон, которую проявляла императрица Феодора. Но к тому времени народная поддержка этого движения иссякла. Военные поражения Феофила приписывались его иконоборческим взглядам точно так же, как за сто лет до этого военные успехи Константина V почитались следствием его искренности в борьбе с иконами. Иконоборчество завершилось в 843 году с восхождением на трон Михаила III и больше никогда всерьез не возрождалось. Оно было насильственным и, как показало будущее, весьма созидательным, но временным явлением. Если бы не иконоборчество – несмотря на все его крайности, – никогда так бы не развилась вера во второй великий период византийской истории, а искусство Византии той эпохи никогда не достигло бы столь необыкновенных, превосходящих всякое воображение высот, да и взаимоотношения Византии с Западом пошли бы совсем иным путем.