Не отверну лица - Николай Родичев

Сергей решил было по зову мятущегося кузнеца идти вслед за ним к реке. Но Яшка тронул учителя за рукав:

— Это я выпустил поросят ночью...

Наступило первое сентября. Яшка пришел в школу в новеньком костюме. Задолго купленный при каком-то случае на вырост, костюм так слежался в сундуке, что казался пережеванным. В этой обновке мальчик выглядел сиротой по сравнению со своими сверстниками из шестого «Б», которые щеголяли в новых форменных костюмчиках и фуражках с лакированными козырьками. Но Яшка не скрывал своего счастья:

— Кончились каникулы! Теперь за мною, кроме уроков, только два пудика угля. Чепуха!..

Предзимние короткие дни мелькали один за другим, словно кадры захватывающего кинофильма. Педсоветы, кружковая работа в группе продленного дня, встречи с родителями... Сергей возвращался домой уже затемно, когда в хозяйской половине спали. Лишь в сарайчике, освещенном переносной лампой, глухо позвякивал металл. Денис Моисеевич дома обрабатывал заготовленные днем в кузнице поковки. Если бы не ожесточение и недобрый азарт, который овладевал кузнецом во время этих ночных бдений, трудом кузнеца можно было бы любоваться. До чего хороши сработанные Денисом Моисеевичем совки, тяпки, лопаты, замки!.. Пока в поселке не был открыт скобяной магазин, кузнец снабжал этими изделиями всю округу. И после открытия посудо-хозяйственной лавки заказчики не позабыли дороги к мастеровому, докучали ему неизбывными заботами по мелочам.

Сергей научился, не заглядывая в сарайчик, определять: один возится там кузнец или с мальчиком. Наедине со своей работой кузнец был спокоен, весел, мурлыкал какую-то песенку на манер: «Ехал на ярмарку ухарь-купец...» При Яшке он часто ярился, кидал в сына грязные слова, недовольный тем, что Яшка без интереса относится к его ремеслу. После памятной стычки с квартирантом и нескольких неприятных объяснений кузнец не решался задерживать мальчика допоздна.

Если после проверки тетрадей Сергея не тянуло ко сну, он выходил во двор и садился на низкий порожек полураскрытой двери сарая. Денис Моисеевич, преисполненный уважения к себе, словно бы не замечал его присутствия. Закончив клепать или обтачивать, кузнец осматривал вещь со всех сторон, чмокал от удовольствия, пробовал на звон и лишь потом небрежно кидал к ногам Сергея:

— Ну, сколько поставишь? — ревниво допытывался мастеровой, добавляя заносчиво: — Свой дневник заведу для оценок!..

Учитель брал в руки ковшик или оконный шпингалет. Обработанные поверхности в полутьме сарая сверкали серебряным блеском, а сам кузнец, победно ворковавший над кучей овеществленного железа, казался обладателем несметных сокровищ.

«Сколько тебе поставить за все это, неугомонный колдун, человечище со ржавчиной в душе? — думал Сергей. — Пятерку или единицу? На средний балл ты сам, Денис Моисеевич, не согласишься... Научился жить!..»

Правильно решить эту задачу учителю мешало и то, что кузнец сбывал свою продукцию почти по государственной цене. Но копейки своей зато никогда не уступал!

Иной раз казалось, что кузнец, насладившийся досыта серебряным блеском послушного ему металла, громово захохочет и по-простецки душевно, как, может быть, случалось среди однополчан, заявит: «Да это же я пошутил, братцы!.. Я вам не жлоб какой-нибудь, перед деньгами на колени становиться!..»

Но что-то мешало Денису Моисеевичу сказать такие слова.

Однажды Сергей застал хозяина за выполнением необычной работы. Денис Моисеевич проткнул стальным пробойцем старую двадцатикопеечную монету и принялся легонько обстукивать ее по внешнему ободку. В грубых иссеченных окалиной руках кузнеца хрупкая монета поначалу сжалась, будто комочек теста, потом стала раздаваться вширь и вскоре превратилась в сверкающее нежным блеском обручальное колечко.

— Заказ чей-то? — со смешанным чувством недовольства и восхищения спросил учитель.

Кузнец, осклабившись широкой белозубой улыбкой, хитровато заметил:

— На базаре два дурака: один продает, другой покупает.

— А если один из них не дурак вовсе? — хмуро уточнил учитель. И, не дождавшись ответа, сказал: — Между прочим, это нехозяйственно — из денег колечки клепать.

Кузнец сделал вид, что не понял намека. Свернув козью ножку и затянувшись самосадом, он завистливо напомнил:

— Замоскворецкие купцы топили ассигнациями...

— Хотите потягаться с купцами? — настраивался на спор учитель.

Кузнец изучающе посмотрел в лицо собеседнику:

— С купцами мне слабо, да и, может, глупо это. А вот посоревноваться с теми, кто честным трудом да собственным горбом копейку добывает, не отказался бы.

Он подбросил над узеньким верстаком, обтянутым жестью, бывшую двадцатикопеечную монету, превращенную в рублевую вещь.

Сергей обронил тяжелые слова, о чем почти сразу пожалел:

— А вдруг вы, Денис Моисеевич, снова станете бедным... Ну, скажем, как в сорок пятом, когда вернулись из армии с одним вещмешком?..

Кузнец вздрогнул:

— О реформе что-нито слыхали?

— Нет! — успокоил его учитель. — Это я так просто... Деньги-то могут украсть... Или сгорят ненароком.

Кузнец сердито зашевелил ершистыми плавниками бровей и швырнул окурок вслед за кольцом за верстак:

— Это все Яшка, стервец. Ну, я его!..

Вопреки увещеваниям учителя, кузнец, потеряв всякую бдительность, тут же пошел в курятник и долго копался там, присвечивая себе зажигалкой. Несколько дней он избегал встреч с Сергеем, как с человеком, посвященным в семейную тайну.

Несчастье обрушилось внезапно. Придя из школы, учитель застал кузнеца в неистовстве. Расшвыривая тряпье, хозяин метался по горнице. Сергей на столе увидел записку. Непривычно для Яшкиного почерка в рядок выстроились решительные слова: «Денис Моисеевич! Не ищи нас. Мы с маманей уехали к Сашке. Насовсем».

— Вы пробовали разыскать их? — воскликнул Сергей.

— Да ищу же вот!.. — ожесточенно бросил через плечо кузнец. Вся его фигура была сейчас обмякшей, жалкой, словно у этого богатыря отняли не деньги, а часть скелета.

«Зачем Яшка унес кубышку со сбережениями отца? — недоумевал Сергей. — Может, бегство с матерью показалось мальчонке недостаточной местью?»

Отчаянные поиски кузнеца были прерваны стуком в окно. Кузнеца вызывали в поселковый Совет. Вернулся он повеселевшим, выпрямившимся. Смущенно заталкивая на свои места чемоданы, Денис Моисеевич заявил:

— Магарыч с меня полагается. Сергей Мартынович... Полное наличие всей суммы... Яшка на интернат мои денежки хотел пожертвовать, но поскольку несовершенные года у него... Одним словом, придется вас, Сережа, в свидетели звать. За мной бутылка коньяку... Только и делов.

Сергей осторожно посоветовал хозяину:

— А может, вы того... не возьмете деньги обратно?

— Как то есть «не возьмете»? — насторожился Денис Моисеевич.

— Может, это к лучшему все? — не унимался Сергей. — Не получилось у вас домашнего рая на рублях... Сыновья отказались, жена ушла... Да и я в советчики к вам не нанимался. Может, как по-иному попробуете жить? Если так, то я уж съездил бы поговорить с вашими.

Он обвел взглядом разворошенное, захламленное жилье и опять съежился. Могучие руки его, обхватившие никелированную спинку кровати, конвульсивно сжимались и разжимались, будто кузнец пытался удержать руками что-то важное для него, ускользающее.

— Ну, это ты брось! — враждебно и вместе с тем пугливо пророкотал он Сергею. — Все, как хотят, живут, а я по-иному? Не хочу... не умею...

Он даже сделал шаг к порогу, чтобы выйти, но, словно засомневавшись или поняв, что идти дальше некуда, вернулся и сел на кушетку напротив Сергея. Они молча глядели друг на друга — чужие, враждебные. Сергей понимал, что Денис Моисеевич действительно не может сейчас жить иначе. Глазами кузнец просил каких-то необычных слов, совета. Сергей не меньше самого кузнеца мучался оттого, что нужных слов не находилось...

КОРОБЕЙНИКИ

ПОВЕСТЬ

Заканчивались гастроли советского ансамбля песни и пляски в Америке. Последний концерт наши артисты давали в исполинском зале спортивного городка Мэдисон сквер гардэн. Выступление не было чем-то необыкновенным, хотя гости из далекой Москвы и в тот вечер не уронили чести и были для американской прессы «первоклассной хит» — сенсацией номер один...

Вероятно, потому, что концерт был прощальным, в тот поздний вечер в театральных уборных появлялось больше обычного кино- и театральных звезд. Именитые зрители наперебой высказывали участникам концерта добрые напутственные слова.

Именно в тот вечер за кулисы театра наконец пожаловал и знаменитый Берлик Хьюз. Ветеран американской сцены, эксцентрик и трагик, сподвижник молодого Чарли Чаплина, ныне угасающий старец, страдающий подагрой, он энергично перемещался по сцене, громыхая массивной палицей в такт своему рокочущему голосу: