Джек Мэггс - Питер Кэри

Я спросил, далеко ли до этого места.

— Не так уж далеко, — сказал он. — Ты будешь следовать за мной, а как увидишь, что я вошел в конюшню, пройдешь дальше по переулку и будешь ждать у двери, пока дядя Сайлас не впустит тебя.

Я спросил его, что будет дальше.

— Дальше начнется твоя учеба.

Так я продолжал бежать за ним по запруженным улицам, опасаясь конских копыт и колес огромных фур, воображая, что бегу в школу.

Сайлас как-то раньше рассказывал мне о школе. Он был образованным человеком и когда-то прогуливался по берегу моря с мистером Кольриджем [10]. Так он говорил. Во всяком случае он частенько читал наизусть целые сцены из пьес Шекспира, когда бывал в нашей комнате на Пеппер-Элли-стэйрс.

Был сентябрь, но было все еще тепло и небо было голубым. Движение экипажей и повозок по мосту было огромным. Кареты, запряженные в четверку, огромные омнибусы, элегантные кондукторы, громко выкрикивающие остановки: „Кенсингтон! Челси! Банк! Банк! Банк! Банк!“ Я же бежал с краю, среди старых кляч, запряженных в наемные экипажи, стараясь не упустить из виду Сайласа, который шагал среди приличной публики, уводя меня все дальше и дальше от той части Лондона, которую я знал.

Я думал о том, какое меня ждет будущее, и то, что мне виделось, пока нравилось мне.

Тротуары были полны нарядно одетой публикой. Дома порой казались огромными. Я видел лакеев в плисовых бриджах и белых чулках на запятках карет, ливрейных лакеев, стоящих у дверей с бронзовыми молотками, и удивлялся, почему Сайлас заставил меня одеться в это грязное отрепье и выучить наизусть вранье насчет трубочиста.

Но все равно, как я помню, на сердце у меня было радостно и я чувствовал себя счастливым. Только когда мы достигли Мэлла, я почувствовал себя маленьким и слабым и чуть не оплошал от испуга. Такая огромная широкая улица впереди, и в конце ее — ворота, может, те, которые стережет Петр, сияющие и прекрасные даже на далеком расстоянии.

Когда я достиг Букингемского дворца, никто не спросил меня, куда я иду. Все видели мальчишку-трубочиста и понимали лучше меня, чем я занимаюсь.

Я прошел вдоль южной стены королевского дворца. Никто не остановил меня. Я провел рукой по ее кирпичам, представляя ослепительную картину моего поступления в школу, которую выбрал для меня Сайлас. Я подумал, где я буду спать, а может, мне придется каждый день проделывать этот путь.

Уже стемнело, и мы приближались к месту нашего назначения, сначала пройдя по улице с очень белыми домами, а затем миновав площадку, заполненную блестящими черными каретами и экипажами, где мужчины возились с упряжью. Это и была та конюшня, о которой говорил Сайлас и в которую он вошел, не стесняясь, аккуратно ступая своими начищенными башмаками; я же в своем тряпье миновал конюшни и шел до тех пор, пока не попал в маленький, странно пахнущий проход между домами. Тут я и нашел дверь со множеством серебряных подков, украшающих ее блестящую черную поверхность.

Эта странная дверь буквально через минуту открылась, и я вошел в нее.

Я стал искать, где же стоит моя парта, ибо Сайлас часто описывал мне школу в Вестминстерском аббатстве, где он изучал латынь. Но я не увидел школьных парт в этой высокой темной комнате, пахнувшей кожей и конопляным маслом, стены которой были увешаны упряжью.

У одной из стен стояла лестница, которая, похоже, вела на чердак. Сайлас стал подниматься по ней в темноте, быстрый и ловкий, как паук.

Я последовал за ним и нашел его уже у окна — он смотрел в ночное небо. Затем он снял свой камзол и, убедившись, что я рядом, вылез через чердачное окно на крышу соседнего дома.

Затем он протянул мне руку и сказал:

— Вылезай осторожно и нагни голову.

Только когда я вылез за ним на крышу, я понял, что ни в какую школу не пойду. Когда он указал мне на трубу дымохода, я не понял толком, чего он хочет от меня.

Сайлас осторожно снял с дымохода заслонку и положил ее рядом.

— Ладно, мелюзга, полезай-ка туда, — велел он.

— Зачем? — удивился я.

— Зачем? — и он вскинул брови так высоко, чтобы получше изобразить свое удивление. — Зачем? Разве она тебе ничего не сказала?

— Если вы говорите о Ма, — удивился я, — то скажу вам, что нет. Она ничего мне не говорила.

— Экая забывчивая, — съязвил он, — но это не столь важно, задание очень простое: спуститься вниз по этому дымоходу и открыть мне дверь с черного хода. Вот и все.

Я спросил, что же будет потом.

— Я войду в дом, — ответил он.

Я испуганно возразил ему, что могу упасть и поломать кости.

— Глупости, — ответил он. — Полезай. Тогда я сказал ему, что очень боюсь.

— Там нечего бояться, — ответил Сайлас и с гримасой отвращения поднял меня. — Увидишь, как это просто, словно спустишься по лестнице.

С этими словами он вставил меня в дымоход, как вставляют в пушку ядро.

Глава 27

Вскоре я стал раздумывать, видел ли Сайлас хоть раз дымоход изнутри. Прежде всего он узок, как трубка, стены его заросли сажей таким толстым слоем, что сажа держала меня и даже обвила, как пеленой, и если бы Сайлас не дал мне тумака по макушке, я бы так и торчал из дымохода. По макушке я получил, но все равно застрял, как пробка в бутылке грога, погрузившись всего на фут от края дымохода; я уже начал кашлять, вопить и задыхаться, охваченный страхом.

Но тут последовал второй сильный удар уже по плечу и, по-видимому, ногой. Я продвинулся дальше, а затем снова застрял, как пробка, в полной темноте. Я был совсем перепуган и решил, что сейчас умру.

Но когда смерть не пришла, я стал колотить ногами и шевелить плечами и даже попытался лезть вверх к небу, но тут почувствовал, что начал скользить вниз.

Не знаю, как далеко я провалился в дымоход, но было ясно, что я снова застрял и надолго.

Однако огромный ком отвердевшей сажи, не выдержав моего веса, отвалился подо мной, и я, крича от страха, стремительно полетел вниз. Дымоход здесь уже расширялся.

Падая, я царапал стены дымохода ногтями и поднимал еще большую пыль, которая оседала в моих перепуганных легких. Я кашлял и задыхался. Я, должно быть, давно уже упал бы на решетку камина, если бы, как ребенок, не брыкался и не размахивал руками, а использовал бы эти наросты сажи, как ступени. Это и были ступени, о которых говорил Сайлас.

Я уже был где-то на половине пути и удивлялся, что еще жив. Страшно напуганный темнотой, кашлем и тем, что задыхаюсь от сажи, я все же понимал, что вскоре дымоход станет шире и я не смогу удержаться в нем, как сейчас.

Я посмотрел вверх, но не увидел ничего, кроме ночного тумана. Я думал, что Сайлас следит за моим спуском, и позвал его, но ответа не получил, лишь услышал шорох осыпавшейся сажи.

Я расплакался. Кажется, я долго плакал, представляя себе, как Сайлас нетерпеливо ждет меня у задней двери; я снова попробовал двигаться, но теперь очень осторожно, и это был, пожалуй, первый сносный момент спуска, когда я уже не оступался и не падал.

Наконец я оказался в очаге камина; упал в него так внезапно и стремительно, что из меня будто дух вышибло, а потом лежал на холодной решетке и пытался обрести дыхание, как кефаль на берегу.

Когда дыхание восстановилось, я страшно удивился, что все еще жив. Немного болели ноги, и на голове была здоровенная шишка, но ничто не помешало мне выйти из камина и оглядеться, что это за комната, в которой я оказался. Глаза привыкли к темноте, и я видел лучше, чем ожидал.

Что же это за место? Куда я попал?

Прежде всего меня удивил запах яблок и апельсинов и, может быть, корицы, во всяком случае, чего-то сладкого и незнакомого. Здесь не пахло нечистотами, и от этого мне стало хорошо.

Я оказался в длинной просторной комнате со стеклянной раздвижной дверью посередине, которую, как я потом понял, можно закрыть, чтобы получилось две комнаты. Теперь эта дверь была открыта и здесь было намного больше места, чем во всем доме Мери Бриттен. Там, в сырой с низким потолком крохотной комнатушке мы делили на троих одну кровать и два стула. А здесь было столько мягкой мебели, что хватило бы половине всех тех, кто живет в нашем небольшом дворе. В этой комнате стояли кресла, кушетки, диваны и диванчики, названия которых я не могу тебе перечислить, потому что впервые их видел. В полном восторге я попробовал посидеть на каждом из них, и только теперь, столько лет спустя, подумал, какой грязный след я на них оставил.