Звук воды - Юкио Мисима

В какой-то момент мы выходим из автобуса. И сразу же видим огромный указатель: «В Пионовый сад». Тропа петляет между огородов, но график есть график — то и дело приходится уступать дорогу возвращающимся из сада людям, которые небольшими группками идут нам навстречу.

Баклажановый питомник. Цветущий лук. По другую сторону тропы — небольшое, освещенное солнцем до самого дна болотце, и нам отлично видно, как шныряют между водорослей юркие головастики. А прошлогодних лягушек не видно, но то тут, то там раздается их кваканье. Часть болотца отгорожена. На отгороженной площадке крестьяне моют молодой дайкон[28]. Мы наблюдаем, как двое мужчин в доходящих почти до середины бедер высоких резиновых сапогах сосредоточенно трут продолговатые корнеплоды и, поочередно нагибаясь, кладут вымытую редьку на дощатые мостки.

— Удивительно, насколько эротична эта свежевымытая белизна, — говорю я.

— Ага, — рассеянно отвечает мне на это Кусада и резко прибавляет ходу. Он так стремительно двигается, что, когда мы гуляем с ним вдвоем по городу, я нередко теряю его в толпе.

Тропинка идет в гору и выводит нас к спрятанным среди деревьев воротам, на которых читаем надпись: «Пионовый сад, Кацура-га-Ока».

Заплатив за вход, мы проходим через ворота. И нам открывается вид на яркое цветочное поле, поле пионов, по которому по двое и по трое прогуливаются пришедшие полюбоваться на цветы посетители.

Тропинки делят сад на небольшие участки. По периметру этих участков посажены разные цветы: анемоны, азалии, ирисы… У каждого пиона стоит деревянная табличка с красивым названием.

Римпо:

Кинкаку — Золотой Павильон.

Фусо-но-Цукаса — Государственный Муж из Земли Фусо.

Ханадайдзин — Министр Цветов.

Суиган.

Касуми-га-Сэки — Туманная Застава.

Тёраку — Вечная Радость.

Гэндзёраку.

Нисики-но-Кагаяки — Сиянье Парчи.

Цукисэкай — Лунный Мир.

Алый Римпо похож на большой бархатный шар. Нежно-розовые по краям лепестки Тёраку ближе к сердцевине набирают цвет, становясь ярко-пунцовыми. И над всём этим — белая шапка Цукисэкай, на которую направил свой объектив опустившийся перед цветком на колени фотолюбитель. Немного позади стоит художник и делает карандашный набросок.

Однако повсюду уже видны признаки увядания — у отцветших пионов скрученные лепестки полыхают кармином, желтые тычинки съежились, высохли листья, но, даже высохнув, они сохранили резное изящество тонких прожилок. У некоторых — лепестки опали. Но есть и другие пионы: вот невысокий куст, сочно-зеленые стебли которого увенчаны гирляндой белоснежных соцветий, а вот одинокий пион высотой в один сяку[29] привязан к подпорке.

— Я хочу сделать у себя что-то похожее. — Недалеко от нас негромко переговаривались две женщины, на вид старые девы.

— Но для этого нужно, как минимум, столько же места.

— Придется как следует прополоть участок.

Требуя внимания, Кусада похлопал меня по плечу.

Я отвлекся от цветов.

Мимо нас медленно брел плохо одетый старик. Заплатанная полосатая рубашка заправлена в галифе, на голове — кирпичного цвета кепка. На ногах — таби[30]. Невысокого роста, крепко сбитый. На щеках — седая щетина. Глубоко посаженные глаза поблескивают из-под бровей. Ему нет абсолютно никакого дела до посетителей сада. Он останавливается напротив каждого пиона и, наклонившись вперед, пристально смотрит на цветок.

Старик как раз рассматривал пунцовый пион Сенити-но-Дэ — Первое Солнце. Цветок полностью распустился и теперь был на грани увядания. На его лепестках лежали многослойные тени, от каждого дуновения ветра начинавшие метаться из стороны в сторону, будто соревнуясь друг с другом.

— В чем дело? — спросил я шепотом у Кусады, наклонясь к его уху. Уж слишком серьезный был у него вид, когда он смотрел вслед удаляющемуся старику.

— Это хозяин Пионового сада. Зовут его Кавамата. Он это место купил всего лишь два года назад, — сдавленным шепотом ответил мой приятель. А потом, углядев палатку на вершине находившегося чуть на отшибе холма, вдруг радостно сказал: — Смотри-ка, там можно купить пива. Эти пионы мне уже поднадоели. Может, пойдем выпьем?

Его бесцеремонность рассердила меня.

— Я еще и половины пионов не видел, — сказал ему я. — Если хочешь, иди выпей пива. Я подойду потом.

Когда мой неугомонный экскурсовод отправился пить пиво, я наконец-то смог спокойно полюбоваться окружавшими меня пионами.

Сецугэкка — Снежно-лунный Цветок. Белый пион, золотистые тычинки которого бережно окружены шелковыми лепестками. У каждого пиона свой стиль, свой характер. Оглянитесь — вам, конечно, помешают фигуры тут и там склонившихся над цветами посетителей, но тем не менее вы увидите, что, в отличие от обычных цветов на клумбе, пионы, отбрасывающие на черную землю тяжелые тени, одиноко стоят каждый на своем участке, и это зрелище навевает на меня уныние. На невысоком кусте распустились прекрасные цветы, которых так много, что сам куст почти не виден из-под них, и от этого возникает неприятное ощущение, что у них нет стебля, что цветы эти растут прямо из влажной, смоченной вчерашним дождем земли.

Я свернул на другую тропинку.

Тропинка огибала холм, на котором можно было купить пиво, и скрывалась из виду. Вдоль холма и дальше, сколько хватало глаз, тянулся цветочный ковер — поле пионов.

Почувствовав жажду, я сдался и начал взбираться наверх по левому склону холма. Рядом с палаткой виднелись яркие пляжные зонтики, и под одним из таких зонтиков, поставив на стол купленное пиво в бутылках и пивные кружки, сидел Кусада и махал мне рукой.

Уже в следующее мгновение мы открыли две бутылки. Кусада волосатой рукой вытер пивную пену с губ и произнес:

— Знаешь, сколько здесь пионов?

— Порядочно, — ответил я, окинув взглядов Пионовый сад, над которым уже успело надругаться вечернее солнце. По дорожкам сада все еще ходили многочисленные посетители со своими домочадцами. Клонившееся к земле солнце, отразившись в линзе фотоаппарата, скакнуло зайчиком на грудь одного из них.

— Пятьсот восемьдесят пионов.

— Все-то ты знаешь. — Я давно знаком с Кусадой и поэтому даже не удивился его эрудированности, а только покачал толовой.

В этот момент мы увидели давешнего старика — нетвердой походкой он шел через свой сад. Вот он останавливается напротив очередного пиона и, сцепив руки за спиной, внимательно вглядывается в цветок.

— Пятьсот восемьдесят пионов или, может быть, пятьсот восемьдесят людей? — неожиданно сказал Кусада.

Его слова меня поразили. Я удивленно взглянул на него. И тогда мой друг-всезнайка заговорил, выкладывая слово за словом:

— Этот старик, Кавамата, бывший военный. Известный полковник Кавамата. Ты, наверное, не раз слышал о нем. Его считали виновником резни в Нанкине. Но в конечном итоге ему удалось скрыться и избежать военного трибунала. А когда все успокоилось, он вдруг снова объявился и купил этот сад.

На его совести несколько десятков тысяч убитых во время резни. Но тех, кого полковник со всей тщательностью убил — между прочим, получая от этого немалое удовольствие, — своими собственными руками, было всего лишь пятьсот восемьдесят человек. И знаешь, все они были женщинами. Похоже, ничто так не нравилось нашему полковнику, как убивать женщин.

Став хозяином сада, Кавамата ревниво следит за тем, чтобы пионов было ровно пятьсот восемьдесят. Пионовый сад, который ты видишь, результат только его труда — он сам сажает цветы и сам ухаживает за ними. «Но откуда у старика такое странное увлечение?» — спросишь ты. Я много думал об этом и пришел к следующему: наш полковник захотел украдкой увековечить совершенное им зло. И может статься, ему удалось достичь того, что так необходимо человеку, совершившему злодеяние, — он сумел наградить себя за жестокие, но дорогие его сердцу поступки самым безопасным способом.

МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ ПИШЕТ СТИХИ

Стихи писались у него легко, друг за другом. Тетрадка в тридцать листов с эмблемой Гакусюина[31]на обложке закончилась почти сразу. Мальчик и сам удивлялся: как это у него получается писать по два, а то и по три стихотворения в день. За неделю, что лежал дома больным, он составил стихотворный сборник «Неделя». Аккуратно вырезал в тетрадной обложке овальное окошечко, так чтобы была видна надпись Poesies на первой странице. Чуть ниже по-английски написал: 12th —> 18th MAY 1940.

В школе о его стихах с интересом говорили старшеклассники. «Врут, — думал мальчик. — Мне всего пятнадцать, вот они и подняли шум».

Впрочем, он нисколько не сомневался в своей гениальности и разговаривал со старшими все нахальней. Нужно было во что бы то ни стало избавляться от этих постоянных «мне кажется, что…» и говорить все так, как есть.