Лёд и пламень - Максин Барри

Она подняла взгляд к серому небу, и дождевые капли упали ей на очки. Ну и пусть. Она не хотела видеть, как ее сестру опускают в землю навечно. Это было ужасно, безвозвратно, отчаянно тяжело. И особенно потому, что Кэти сама привела себя к могиле, покончив с собой. Но до какой же степени надо отчаяться, потерять всякую надежду, чтобы решиться на такой шаг? И о чем сестра думала в последний момент?.. Этого ей, Брайони, знать не дано. Но она знала, кто в этом виноват, кто, сам того не ведая, безусловно подтолкнул своими действиями Кэти к самоубийству. Если бы не он, отнявший у них все, что они любили, чем дорожили, Кэти была бы жива. Это он убил ее сестру… Он, Кристофер Джермейн… Мысленным взором она видела его даже сейчас. Высокого, красивого, богатого… И внешне такого привлекательного. Ублюдок!.. Как же она ненавидит его!

Дождь почти совсем прекратился. Священник захлопнул Библию и поднял голову. Все были печально-молчаливы и сосредоточенны. Все думали о Кэти. Кроме Брин. Она размышляла сейчас только о том, как заставить Кристофера Джермейна страдать. Страдать, как ее отец сейчас. Страдать, как, должно быть, страдала Кэти в эти ужасные последние часы.

Брин не знала еще, как поставит его на колени. Она знала только, что должна это сделать.

Или умереть…

ГЛАВА 10

Кристофер поднял взгляд от стола, когда Майкл Форестер плюхнулся в стоящее прямо перед ним кресло.

— Ты получил газеты?

Майкл без слов протянул их ему. Кристофер откинулся в кресле, чтобы не спеша просмотреть газеты, оставив Майкла томиться в нетерпении. За работой Кристофер позволял себе отклонения от того безукоризненного облика, в котором обычно представал миру. Его темно-серый пиджак висел на спинке стула, галстук исчез, а две верхние пуговицы простой белой рубашки были расстегнуты, показывая загорелую мускулистую грудь.

— Ну что ж, все не так плохо, как я ожидал, хотя и не так хорошо, как хотелось бы, — сказал он, перелистав газеты. — Но неужели нельзя было вовсе избежать огласки?

— Ну… — беспомощно развел руками Майкл. — Мы сделали все, что могли…

Кристофер улыбнулся. Форестер выглядел довольно жалко сейчас, и поделом. Всей этой дурацкой истории можно было бы избежать, если бы тот лучше вел дела, тщательней работал с клиентами. Он взял «Джорнал» и снова взглянул на фотографию на четвертой полосе. Губы его невольно задергались, хотя лично для него смешного там было мало. Фотограф заснял одну особенно беспокойную овцу, за которой с полотенцем в руке гонялся официант, в то время как на заднем плане несколько хорошо одетых гостей смотрели на это с удивленными лицами. Текст был написан в легком юмористическом тоне, но тем не менее указывалось, что овцы были привезены в знак протеста против покупки фермы Равенхайтс.

— Ты связался с Виттейкерами? — резко спросил Кристофер. Майкл кивнул.

— Еще вчера. Разговаривал мужчина, но он был очень краток.

— Джон Виттейкер?

Майкл покачал головой.

— Нет. Он сказал, что родственник. Приехал из Йорка на похороны.

Крис нахмурился.

— Так у них в семье кто-то умер? Не Брин? — отрывисто спросил он.

— Нет. Он сказал, что она слишком расстроена, чтобы разговаривать сейчас. Я спросил, не можем ли мы встретиться, чтобы еще раз все обсудить, но думаю, что позвонил в неподходящее место. Учитывая плохие новости, не стоило торопиться с этой встречей.

Крис кивнул.

— Ты правильно сделал, — тихо сказал он. — Когда в семье смерть, людям надо побыть одним. Подожди несколько недель, а потом позвони снова.

— К тому времени срок продажи истечет, и ферма автоматически станет нашей.

Крис быстро вскинул взгляд на менеджера.

— Уже? А когда были подписаны документы?

Глядя в его пронзительные, сузившиеся глаза, Майкл почувствовал беспокойство.

— Думаю, дней шесть назад. Они должны быть посланы автоматически, после того как банк сделал им последний запрос об уплате долга. Мне и в голову не пришло остановить его. Позволь, я проверю.

Он вышел и тут же вернулся.

— Я был прав, бумаги подписаны и возвращены. В течение… — он быстро сверился с документами, — в течение пяти недель собственность юридически становится нашей.

Кристофер взял у него все бумаги и внимательно просмотрел их. Внизу стояла подпись Джона Виттейкера. Она была датирована тремя днями раньше. До или после этого они потеряли кого-то из своей семьи? Холодный трепет пробежал у него по спине. Неужели он невольно стал причиной несчастья?

— Я лично займусь этим делом, — кратко уведомил он менеджера. И дождавшись, когда тот выйдет, сокрушенно вздохнул. Черт побери! Еще долго он сидел, уставившись на этот документ, который делал его законным владельцем фермы Равенхайтс, всех ее хозяйственных построек, скота и земли, но не испытывал удовлетворения. Черт побери!.. Он покачал головой, представив, как глаза той девушки сейчас взглянули бы на него.

Он ясно помнил день, когда его собственной семье пришлось покинуть дедовскую ферму в Клермонте. Это была маленькая, типично вермонтская ферма; его дед и представить себе не мог, что сын когда-то бросит ее. Но в шестидесятые годы все резко изменилось. Когда-то там можно было сносно жить, разводя молочных коров и дополняя этот доход продажей собственного яблочного сидра. А по весне, когда бежал кленовый сок, подрабатывали еще и на нем. Газ тогда стоил дешево, а еда еще дешевле. Но так длилось недолго. В шестидесятые годы много ферм в их краях пришли в полный упадок.

Крис встал из-за стола и подошел к окну, глядя на чистенький ухоженный сад своего отеля, где на газонах все еще оставались следы недавнего овечьего набега.

Ему было девять лет, когда они, собрав свои немудреные пожитки, перебрались в Нью-Йорк. Он возненавидел этот город с того момента, как увидел его. Серый, окутанный дымным смогом, он был похож на какое-то громадное чудовище, бесстыдно развалившееся на земле. Тут не было гор, покрытых шапками белого снега, не было зеленых полей и лесов. Не было ни церквей с белыми шпилями, ни прихотливо извивающихся улиц, ни чистых домиков, стоящих каждый посреди собственного сада, благоухающего цветами. Небоскребы производили гнетущее впечатление, а бесконечный лабиринт улиц наводил тоску своим серым однообразием. Он должен был сделать что-то, все равно что, лишь бы покинуть это место и поскорее вернуться в Вермонт. И вот ему пришлось. Морган…

Он отвернулся от окна и, подойдя к столу, взял документы на ферму Равенхайтс. И снова два тигриных глаза словно бы глянули на него. Забавно, но он не мог вызвать в памяти практически ни одной черты облика этой девушки, кроме того что она была крупная и одета как огородное пугало. Но эти глаза… Ах, эти глаза! Такие прекрасные и такие ненавидящие… И неудивительно. Ведь он сделал с ней именно то, что когда-то сделали с ним самим.

Не раздумывая больше, он потянулся к телефону и быстро набрал номер.

— Карпентер? Это Кристофер. Послушай, я хочу, чтобы ты съездил в округ Три Пикс и составил список всех ферм, расположенных поблизости от Равенхайтса, какие ты сможешь найти. Нет, я не хочу строить, я хочу купить Ферму, как можно ближе к Равенхайтсу, какую только сможешь получить. Да… да, это так. Мне пришла в голову одна идея.

Он повесил трубку и снова взглянул на бумаги. Он должен иметь земли Равенхайтса во что бы то ни стало, если не хочет выбросить на ветер миллионы долларов. Но всегда есть альтернатива.

Внезапно он снова вспомнил себя в четырнадцать лет, вспомнил свое ожидание возле казенного вида кирпичного здания, когда он дрожал в отцовском автомобиле… Нет, подумал он угрюмо, не всегда есть альтернатива. Но тут она должна быть. Для Брин Виттейкер, по крайней мере, она должна быть.

И после этого почувствовал себя лучше.

Джон Виттейкер чувствовал себя все хуже и хуже. А вот теперь ему стало совсем плохо. Так плохо, что, когда он остановил трактор и заглушил мотор, левая рука его уже онемела. Наклонившись к рулю, он ловил воздух широко открытым ртом, но это не помогало. Сколько он ни старался, никак не мог наполнить воздухом легкие. Открыв дверцу кабины, он наполовину вылез, а наполовину выпал из трактора. Ноги его погрузились в травянистый дерн; они больше уже не держали его. Он упал на землю, опираясь о нее руками.

Джон глянул прямо перед собой, стараясь не поддаваться панике. Вид долины был великолепен. Изумрудные поля, одетые свежей весенней зеленью, а высоко в небе пронзительный крик канюка, который описывал круги над долиной. Джон почувствовал, что ему жарко. Очень жарко. Жар начинался глубоко в груди и поднимался к горлу, делая дыхание еще более мучительным. Сколько бы воздуха он ни втягивал в легкие, все равно его было недостаточно. Вдруг руки его совершенно ослабели, и он повалился лицом в траву, чувствуя на своих пылающих щеках ее приятную прохладу и сырость.