Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

Ничего этого я не сделал. Сидел на месте, как последний кретин, презрительно зыркая на парней, и даже пивную бутылку из рук не выпустил. Ужасно захотелось в туалет.

Собрав с пола изрядное количество пыли и мусора, Коля поднялся, полез ко мне обниматься.

— Без обиды, Роберт. Этот прикол не на тебе первом испытали. Человек тридцать уже успели туда позвонить с нашей подачи. Лена — шлюшка, ей было восемнадцать лет, симпатичная, но, правда, в очках. Я тоже к ней похаживал. Она умерла пару месяцев назад. Убили ее. Она с подружкой пошла зависать с какими-то малолетними урками, а те — настоящие отморозки. Парни подружку быстренько раздели и давай трахать, а Ленка ни в какую не хотела давать — нашло на нее что-то. Ну, ясное дело, парням не понравилось, что какая-то шлюшка из себя недотрогу строит, а один из них был совсем псих — шифер у него рвало. Вот он достал пушку, «тэтэшник» вроде бы, вставил ствол Ленке в рот и говорит: «Или сейчас отсос мне сделаешь, или я тебе башку прострелю». Она, дурища, не поверила, а он обещание сдержал — нажал на спуск и вышиб ей мозги. А потом они завернули ее с гантелями в простыню, оттащили куда-то и бросили в реку. Подружка, вот тварь, до того перепугалась, что парням помогала во всем — кровь с пола отмывала, в простыню заворачивала мертвое тело, и еще долго Ленкиному папаше, матери у нее нет, врала, что Ленка уехала куда-то насовсем, а адреса не оставила… Поймали их. Скоро суд будет. Много не дадут — малолетки. Скоты…

— Палачи! — выкрикнул Цокотуха.

— Душегубы! — добавил Емеля.

«Вы не лучше», — подумал я, надевая шляпу и убираясь прочь из этой мерзкой квартиры.

Очутившись в подъезде, я увидел, что на улице стемнело. Не успел спуститься и на пару ступенек, как живот так скрутило, что я понял: промедление равносильно осквернению штанов. До дома добежать не успею, а чем возвращаться к этим подонкам, уж лучше действительно наделать в штаны. «Забористое» пиво решило сыграть со мной злую шутку. Кто-то из парней оказался прав, пиво нужно было назвать — «Антизапористое».

Я стал подниматься наверх, и на площадке последнего этажа, к моей великой радости, стоял расколотый унитаз, который, видимо, кто-то из жильцов заменил на новый, а этот вытащил в подъезд, чтобы, когда будет время, оттащить на помойку. Возле него лежали стопки старых журналов и книг.

Я спокойненько уселся на этот унитаз и, пока делал свое дело, разглядывал стены, разрисованные пентаграммами и какими-то магическими знаками.

Потом мне понадобилась, сами понимаете, бумага. Я вытащил из стопки верхнюю книгу, которая была без переплета и начиналась с 37 страницы, — страница в свою очередь была оборвана наполовину и начиналась со слов: «Папа был на войне: он знал, что там страшно, а все-таки пошел. Ну, довольно: поцелуй маму и скажи ей, что ты будешь добрый мальчик.

Тема молча обнял мать и спрятал голову на ее груди».

Заканчивалась книга так: «Хочется ласки, любви — любить мать, людей, любить мир со всем его хорошим и дурным, хочется жизнью своею, как этим ясным, светлым днем, пронестись по земле и, совершив определенное, скрыться, исчезнуть, растаять в ясной лазури небес…»

Эти не очень веселые слова мне понравились, и я вспомнил, что это за книга — «Детство Темы» Гарина-Михайловского. Читал ее в далеком детстве.

Глава четвертая

Когда я вышел из подъезда, мне захотелось побродить по городу. Пусть вечер, пусть в кармане нет никаких документов и пусть любой милицейский патруль доставит меня в отделение, если моя рожа покажется кому-то подозрительной. Все это мне было сейчас до лампочки.

Если вы надумаете когда-нибудь приехать в наш провинциальный город на поезде, первое, что вы увидите, — памятник стратонавтам, погибшим на территории Мордовии, столицей которой и является Саранск, в одна тысяча каком-то там году. Памятник высится напротив железнодорожного вокзала, и, поговаривают, он здорово «фонит», — на скамейках, расположенных вокруг памятника в небольшом сквере, собираются летом бомжи, цыгане и беженцы, которым на излучение плевать.

Мы, жители Саранска, страшно гордимся своим городом. Например, гордимся, что крупнейший в России светотехнический завод находится у нас; что у нас похоронен известный всему миру скульптор Степан Эрьзя; что сто с лишним лет назад у нас проездом останавливался Федор Михайлович Достоевский.

Правда, иной недоброжелатель может уверять, что светотехнический завод каждый год выбрасывает в атмосферу пятьсот тонн свинца, не считая ртути, и потому, дескать, Саранск входит в шестерку самых загрязненных российских городов и у любого жителя вероятность заболеть раком — девяносто процентов; что Степан Эрьзя всю жизнь работал за границей и в Москве; что Достоевский вынужден был остановиться в Саранске по причине плохой погоды, город ему не понравился, и в одном из своих бессмертных произведений он нехорошо отзывался о нем.

Верить этому или нет, дело ваше, но лично меня всегда смущали и смущают до сих пор огромные плакаты, развешанные повсюду, чаще всего над входом в ЖЭУ, с одним и тем же текстом:

А теперь в душе бушует гордость.Что сбылись заветные мечты.Предо мной преображенный город,Мой Саранск,О, как прекрасен ты?

Вот уж где настоящая лажа и лицемерие?

За три с лишним года, что я отсутствовал, Саранск ничуть не преобразился и не стал прекраснее. Он остался таким же грязным и жалким, как раньше. Таким же, помню, он был десять лет назад, и, скорее всего, так же будут выглядеть его улицы через двадцать лет.

Фонарные столбы тускло, через один, освещают пыльный тротуар с разбитым асфальтом, усыпанным окурками, пустыми пачками от дешевых сигарет и кусочками использованной туалетной бумаги. Возле переполненных мусорных контейнеров бродят стаи бездомных собак, среди которых можно видеть и дворняжек, и породистых, брошенных хозяевами доберманов и боксеров. Пьяные бомжи все так же, веселя народ, танцуют перед ржавеющими коммерческими киосками, торгующими пиратской аудио- и видеопродукцией, а в канализационные колодцы, большинство из которых не имеет крышек, очевидно, продолжают падать ночами прохожие, ломая ноги и шею.

Люди в нашем городе под стать ему — злые и нервные. Иногда на них что-то находит, и они начинают соревноваться в жестокости: одна мать зарежет троих детей, другая выбросится вместе с десятилетним сыном с последнего этажа тринадцатиэтажки, отец изнасилует дочь, а внук топором раскроит череп бабушке. Местная братва все никак не перестреляет друг друга, а про маньяка Юркина, наверное, и рассказывать не стоит — каждый знает, что этот бывший милиционер, псих, ограбил и убил не то восемь, не то девять женщин. Смертную казнь ему заменили на пятнадцатилетний срок, лет шесть он уже отсидел и теперь ждет не дождется, когда выйдет на свободу.