Милый, не спеши! - Гунар Цирулис

— Тогда незачем было тратить столько времени, чтобы раздеть ее, а потом — унести с собой все до нитки.

— А пистолет, пистолет? — не отставал Козлов. — Он выпирает из любой конструкции, как абсолютно чужеродное тело.

— Если бы мы могли влезть в шкуру такого человека… Может быть, подросток подражал какому-то киногерою, может быть, человек подбадривал сам себя, как знать, — не смутился Силинь. — На практике пистолет ведь пригодился.

— Значит, у нас уже три рабочих варианта, — заключил Козлов, — которые условно обозначим как насильника, грабителя и мстителя. Проще всего напасть на след, идя по вашей линии, так как искать придется среди знакомых Гулбис. Вы потому так рветесь в бой, что надеетесь на легкий успех?

— Честно говоря, не люблю останавливаться на полдороге. Я нашел жертву, хочется найти и виновного. А потом с чистой совестью вернуться к моим воришкам.

— Звучит достойно, ничего не скажешь. Я поговорю с полковником, — повторил Козлов, и на сей раз в его словах слышалась сердечность. — Так или иначе, ждите моего звонка до обеда.

Я сейчас не отказался бы от чашки кофе, но майор не собирался открывать сейф; видимо, наши биоритмы не совпадали.

— Можешь курить, если хочешь, — заметив, что мои глаза сами собой закрываются, милостиво разрешил он. — Меня это больше не беспокоит.

— Давно уже?

Козлов глянул на часы:

— Через четыре часа и восемнадцать минут будет шестьдесят семь дней.

— И как? — Чтобы оправдать назойливость, я добавил: — Я тоже собираюсь бросить.

— Жить можно, — скривился он. — Только сон валит с ног. И живот растет, как пивная бочка. Зато дома — мир и согласие. Только надо как ножом отрезать, а не снижать норму постепенно.

— Тебе врач запретил? — продолжал я спрашивать, чтобы найти оправдание собственному безволию.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — улыбнулся он. — Я в очередной раз забыл о годовщине нашей свадьбы и явился домой без цветов. Чтобы спасти ситуацию, как дурак, преподнес жене только что начатую пачку сигарет и письменное обязательство никогда больше не брать соску в рот. — После этого лирического отступления он выудил из письменного стола смятую пачку «Примы». — Вообще держу только для преступников, но отравители окружающей среды ничем не лучше.

Взглядом раненого зверя Козлов следил за тем, как я закуриваю, но приступ кашля, вызванный у меня крепким дымом, помог ему обрести душевное равновесие.

— Когда сможешь снова нормально разговаривать, зайди к полковнику. Без его согласия я не могу прикрепить тебя к оперативной группе. А заодно замолви словечко и за Силиня, старику нравится, когда хвалят его подчиненных.

Полковник Дрейманис сидел за столом, до такой степени свободным от бумаг, что возникало сомнение, работает ли он здесь вообще. В отполированной до блеска поверхности отражалось круглое лицо с характерными для сердечников мешочками под близорукими прищуренными глазами и с седыми, начесанными вперед волосами. Они, впрочем, лишь частично закрывали высокий лоб мыслителя — границей служила глубокая горизонтальная морщина, на висках спускавшаяся до уровня удивительно маленьких ушей.

— Мы очень польщены тем, что вы не ограничились наблюдениями одного ночного дежурства. Однако это усложнит вашу задачу: чем глубже будете вы знакомиться с работой милиции, тем больше встретите трудностей и недостатков. Журналисты приходят к нам только за сюжетом. Все остальное, как им кажется, можно сочинить куда лучше, чем оно происходит в жизни, — и психологически, и композиционно. К тому же, ваш народ почти всегда избирает главным действующим лицом нарушителя закона, вас интересуют его стремления к легкому заработку и сладкой жизни, социально-психологические корни преступления. Работник милиции — всего лишь винтик в механизме, который всегда помогает справедливости восторжествовать. Но ведь не только преступники, но и мы — живые люди с сомнениями и проблемами, со своими положительными и — простите мою откровенность — многими отрицательными качествами. Пишите по принципу: ошибаться свойственно человеку, и могу поручиться, что мы не станем обижаться. Не так уж мы слабы, чтобы и без приукрашивания не завоевать симпатии читателей.

— Как вы охарактеризуете совершенное преступление и все, что до сих пор предпринято?

— Если вы не возражаете, я открою окно… Хотя рижский воздух давно уже нельзя назвать свежим. При всем желании. — Полковник несколько секунд прислушивался к городским шумам, потом повернулся и привычным движением вложил в рот таблетку. Валидол или нитроглицерин — мне не удалось различить в сыгравшем роль зеркала застекленном портрете Дзержинского; об его отражающей способности главный сыщик города легкомысленно забыл. Оживившись, он снова взглянул на меня.

— Вам удалось за одну ночь познакомиться с двумя крайностями нашей практики. С тривиальным происшествием, быстрое завершение которого — вовсе не счастливое совпадение, а закономерность, потому что мотивы действия ясны, а воровской круг достаточно ограничен. Таких, кто выбивает на машинах новые номера, чтобы продать их за пределами республики, сравнительно немного. И они тоже рано или поздно попадаются: им ведь необходимы сообщники, фальшивые документы. Второе преступление доставляет нам куда больше забот. Не боюсь утверждать, что нормально мыслящий человек не может влезть в шкуру сексуального преступника. Есть такое утверждение, что всякого рода нечестность порождается обстоятельствами: скажем, утерянным кошельком, оставленными без присмотра ценностями, когда опасность попасться практически крайне мала. К сожалению, среди нашедших добропорядочных становится все меньше, не зря же о них пишут под рубрикой «Так поступают советские люди…». Назовем это девальвацией моральных ценностей. — Полковник закрыл глаза и соединил кончики пальцев. Потом взглянул на меня, и в его глазах я увидел такую душевную боль, что неловко заерзал на стуле. — Можете ли вы, не лицемеря, сказать о себе, что вы абсолютно честны? Я не смог бы. Я краду время, потому что давно уже не работаю с полной отдачей, в своих отчетах лакирую действительность — нельзя же нам отставать от других столиц, где делают то же самое. И вы тоже не пишете всей правды — всегда находятся объективные причины, чтобы о чем-то умолчать или что-то приукрасить.

Полковник умолк. Сбился с мысли и пытался вспомнить, что же хотел он сказать? С тех пор, как работу милиции больше не скрывали за семью печатями, а напротив, посредством прессы и телевидения вывели на всеобщее обозрение, многие начальники научились при помощи общих фраз весьма успешно воздвигать между собой и интервьюерами непроницаемый железный занавес. Дрейманис оказался еще хитрее.

— Пока в этом деле я еще не пришел к определенным выводам, какие можно было бы обосновывать и защищать. Поэтому могу развлекать вас до одиннадцати часов, когда у меня назначено оперативное совещание. Я попрошу вас принять в нем участие, и вы сможете познакомиться с различными точками зрения. Вы удивитесь, услышав, насколько расходятся взгляды наших работников. Сторонникам виктимологии, например, кажется, что при изнасиловании виновной нередко оказывается и жертва, спровоцировавшая агрессивные действия или легкомысленно завязавшая отношения с подозрительными типами. Существует даже теория, что изнасилование — не сексуальное преступление, а в первую очередь акт протеста, направленный против существующей морали.

— А вы как думаете? — спросил я, опасаясь, что он снова утонет в абстрактных рассуждениях.

— Как отец двух взрослых дочерей, я считаю, что в этих случаях мы имеем дело с душевнобольными субъектами. Разумеется, психиатры признают их вменяемыми, поскольку они сознают, что совершают зло, однако врачи избегают употреблять такие слова, как «здоров» или «нормален»… И это затрудняет следствие. Да вы сами в этом убедитесь — если не ошибаюсь, вы решили вместе с нами сражаться до последнего?..

В совещании участвовало пятеро: Козлов, Ребане и Силинь, которого полковник и без моей протекции включил в состав оперативной группы, и еще два лейтенанта — наверное, упоминавшиеся ранее Леон и Юрис. Все были в форме, которую обычно надевали лишь в особо торжественных случаях, но настолько отличались друг от друга обликом и характером, что трудно было представить их членами одной ударной группы, скорей уж собравшимися под общее знамя борцами за справедливость. Старый знакомец Козлов, под внешней медлительностью скрывавший острый аналитический ум и почти маниакальное стремление систематизировать любую информацию, даже самую мелкую, создавая из крошек мозаику. Элегантный Ребане, стремившийся при помощи очередного эксперимента доказать правильность своих теоретических предположений и потому расценивающий все происходящее с научной точки зрения. Полный иронии Силинь, в котором охотничий азарт нередко преобладал над профилактическими и воспитательными сторонами милицейской работы. А оба вновь пришедшие, как я быстро убедился, очень успешно дополняли эту троицу — Юрис с его крестьянской уравновешенностью и настойчивостью, Леон — с его порывистостью и врожденным артистизмом, помогавшим ему приспосабливаться к переменам в настроении партнера и в нужный момент подавать нужную реплику.