Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская

— Но ведь вы говорили, что у вас было на редкость тесное сотрудничество в работе?

— Ну да. Говорил. Мы общались по телефону.

Альфия посмотрела на него недоверчиво.

— А вечером? Ну, вы же встречались вечером?

— А что вечером? — пожал он плечами. — Всегда одно и то же. «Устала?» — «Устала». Я тоже устал. «Спокойной ночи?» — «Спокойной ночи». А вы говорите, заметил ли я? Да если бы меня спросили в милиции, как выглядит моя жена, я не смог бы толком рассказать. Я только вижу, что сейчас она выглядит не так, как раньше.

Альфия сказала:

— Ужасно.

И тут же смутилась: как это могло у нее вырваться? Ведь она же никому не вправе давать оценки. Он рассказывает, она слушает. И не из любопытства. Исключительно для работы.

Он снисходительно усмехнулся.

— Вы сказали: «Ужасно»?

Ей некуда было отступать. Она лишь пожала плечами.

— Это лишь мое личное мнение. Вас оно никак не должно касаться.

— Извините, вы замужем?

Альфия помялась.

— Нет.

— И наверное, не были. Иначе бы не спрашивали.

Альфия нахмурилась. Строго посмотрела на него исподлобья.

— Не обижайтесь. Просто вам не понять. Вам кажется ужасной такая жизнь. А на самом деле ничего ужасного. И необычного. Так живут тысячи людей. И даже гораздо хуже. Мы с женой не обманывали друг друга. Другие — обманывают. Врут прямо в глаза и считают, что в этом есть сермяжная правда.

Альфия обозлилась.

— Вы бы еще поставили себе в заслугу, что никого не убили.

— А я никого и не убивал! — Давыдов не понял ее сарказма.

— Ну да. Не обжирайся, не прелюбодействуй, не убивай. Что там еще осталось? Не укради? Умерь гордыню? Вот с этим последним у вас явно нелады.

— Что вы имеете в виду? — Он был несколько обескуражен.

Она подошла и села прямо напротив него, закинула ногу. Прищурила глаза.

— Естественно, вы не понимаете. Поэтому и не можете рассказать о жене. Я слушаю вас уже битый час. И что я слышу? Вы хоть минуту рассказывали о ней? Нет, вы говорили мне о ваших отношениях, вы оправдывались, но вы ни слова не сказали о том, какая была ваша жена. Да, она заболела, но ведь не умерла. Она есть и еще будет. И у нее будут проблемы, ее надо будет лечить, ухаживать за ней. И это при том, что никто не может гарантировать результат.

Он помолчал.

— Вы что, думаете, я не справлюсь?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Другие в основном справляются. Некоторые — нет. Но это зависит не только от вас.

— А еще от чего?

— От течения болезни.

Он помолчал, и Альфия увидела, как ресницы его увлажнились. Он вытер их платком.

— Я до сих пор не верю, что она больна.

Альфия снова встала. Пересела за свой стол.

— Вам нужно идти. Уже поздно.

Он спохватился.

— А вы? Вы что, дежурите?

Она ответила:

— Нет. Но на электричку идти не хочется. Больничный автобус ушел. Придется остаться.

Он предложил:

— Я еду в город. Давайте я вас довезу.

Она заколебалась. Ей хотелось домой. Принять ванну, намазать кремом лицо. И выспаться, наконец. А утром опять вскочить в шесть часов, чтобы не опоздать на работу. Но ездить на машине с незнакомыми людьми она не любила. «Умереть не умрешь, а покалечиться можно сильно. Кто тогда будет кормить меня, да еще и мать?»

Каким-то образом он понял ее страх.

— Не бойтесь, я поеду не быстро.

Она подумала: «Снова спать в кабинете на кушетке? Не высплюсь и завтра буду плохо выглядеть. Нет, лучше ехать домой».

— Вы еще пойдете к жене?

— Да. Зайду попрощаться. — Он помолчал. — И заодно посмотрю внимательно, как она выглядит.

И в этой фразе Давыдова Альфия услышала оттенок предательства по отношению к жене. Потому что сказана она была в качестве легкого комплимента, этакого кокетства, намекающего на их разговор.

Ей стало неприятно.

— Пожалуй, я лучше останусь здесь.

Он почему-то опешил.

— Ну, как хотите.

— Спасибо за предложение. До свидания. Вы завтра появитесь?

Он помолчал.

— Мне очень неприятно оставлять жену, но завтра я должен быть на приеме у министра. Приеду послезавтра.

Альфие опять не понравилось выражение его лица. Уж слишком оно показалось ей значительным.

Дима

— Как же тебя зовут, девочка? Настя? Давай, ложись-ка на спину, — пожилая докторша пыталась понять, зачем эту больную к ним привезли. Температуры нет, анализы почти в норме. — Так больно? А так? Вот здесь я трогаю. Не болит? Нигде не болит?

Настя лежала вполне спокойно и улыбалась. Ее серые блестящие глаза безмятежно рассматривали потолок. Ни малейших признаков боли или дискомфорта.

Врач стала внимательно читать переводной эпикриз. Жалобы на острую боль, рвоту, потерю сознания… Где это все? Может, они больных перепутали?

— Как твоя фамилия, девочка?

— Полежаева.

Врач сверила данные. Все вроде сходится. Но она не нашла ни единого симптома, который подтверждал бы необходимость госпитализации в хирургическое отделение, и уж тем более операции.

Доктор еще раз пробежала глазами эпикриз. «Находится на лечении в 17-м отделении психиатрической больницы по поводу…» Диагноз зашифрован. Психиатры не пишут диагнозы в историях болезни. Она испытала сочувствие к больной. «Такая молодая, хорошенькая… Пути господни неисповедимы. Может, все-таки просто какая-нибудь депрессия на фоне несчастной любви?»

Она задумалась. Гинекологу надо обязательно показать. Но это уже утром. Доктор знала: сейчас в гинекологии было жарко — женщина с кровотечением и сложные роды.

— Ладно, Настя. Давай-ка спи до утра.

Утром придет заведующий, снова сделают анализы, осмотрит гинеколог — может, что-то и прояснится.

— А куда вы меня положите? — нежно прошелестела Настя.

— Будешь спать пока на кушетке, возле сестринского поста. Места в палате сейчас у нас нет. Если что — зови медсестру.

— Хорошо, как скажете.

Дмитрий сидел в коридоре возле ординаторской и с тоской оглядывал отделение. Боже, какая дремучесть! Крашеные стены, старые кушетки, двери, когда-то белые, выглядели убого, по-сиротски. И вместе с тем он чувствовал острую неудовлетворенность. Впервые в жизни доктор Сурин сидел на скамье запасных, когда другие играли ответственный матч. Сидеть и ждать — вот была теперь его участь.

Вот медсестра в темно-зеленом халате быстро прошла мимо него, обдав таким знакомым запахом операционной. У Димы защипало в глазах.

«Что это со мной? Неужели я плачу? Какой я стал чувствительный за один день!» — он попытался посмеяться над собой. Однако вдруг неожиданно запершило в горле, и он закашлялся. Сначала не сильно — будто просто поперхнулся, — а потом сильнее, сильнее… Он задержал дыхание — кашель не останавливался. В груди словно образовалась мокрая губка — она мешала пройти воздуху. Он не смог вдохнуть — кашлевые толчки тотчас выбрасывали воздух наружу. Дима почувствовал: задыхается. Постовая медсестра стала коситься на него со своего места. Он встал, подошел к ней.