Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская

— Почти четыре.

— Надеюсь, наш больничный хирург никуда не ушел. Я ему сейчас позвоню.

— Мудрое решение. Да и куда он, Алечка, денется с подводной-то лодки? Он же на «Шапочке» ездит. А она уходит в город в пять.

— Отлично. Дай-ка мне список внутренних телефонов. — Альфия быстро набрала номер. — Нет никого! Не отвечают. Может, он где-нибудь в отделениях?

В трубке раздался щелчок. Женский голос недовольно ответил:

— Алле-е!

— Это Левашова. Мне Николая Павловича.

Голос в трубке нисколько не подобрел.

— А его нет!

— Где же он?

— Нет и все. Заболел. Имеет право человек заболеть?

Альфия с недоумением посмотрела на Картошку.

— Имеет, конечно, но как же нам быть? Нам нужна срочная консультация.

— Ничего не знаю! Николай Палыч сказал, что, если что случиться — пускай договариваются и в райбольницу везут. Не умирать же теперь ему самому!

— А что с ним случилось? Что-нибудь тяжелое?

— Тяжелое, нетяжелое! Откуда я знаю! Отпросился человек и ушел. Может, ему зуб надо вырвать!

— Ну да. Самое время, — буркнула Альфия и бросила трубку. — Пойду.

Она послала Картошке воздушный поцелуй и вышла из комнаты.

Дима

А Сурин в это время не мог найти себе места от беспокойства.

От природы он был плохой дипломат, но, к его чести, и не лез в дипломатию. Достаточно уравновешенный и порядочный, Дима дожил до двадцати шести лет без особых страстей и тревог. Он не курил, не увлекался спиртным, не гонялся за девочками. В школе Дима был почти незаметен. Начиная с восьмого класса родители оставляли его одного на много месяцев, уезжая работать в разные, преимущественно жаркие страны, и одноклассники, если бы об этом узнали, попытались бы воспользоваться ситуацией, но Дима не делился с друзьями своими хозяйственными проблемами. Собственно, и друзей-то как таковых у него в школе не было. Он твердо верил, что настоящая жизнь и настоящие друзья ждут его где-то там, впереди. Он наблюдал за ребятами как бы свысока, не испытывая одиночества.

Он знал, что должен учиться. Был уверен, что станет врачом. Это знание пришло к нему как-то само собой, в процессе обычных полных сомнений подростковых размышлений о выборе профессии. Никто в его семье не был серьезно болен, наблюдать было особенно не за кем, но Дима естественным образом пришел к выводу, что именно в профессии врача соединяется возможность проявить разумную власть, ум, смелость и человеколюбие. Слово «милосердие» он даже в мыслях не употреблял — оно вышло из обихода у современных молодых людей. И аполитичный Дима решил, что вся его жизненная политика должна заключаться в том, что он должен стать специалистом самого высокого класса. Он подчеркивал: специалистом, не чиновником. Что чиновник? Лишат его кресла — и он никто. Хороший врач — он и в Африке врач, и в Москве врач.

Первый удар постиг его в виде аллергии. Вторым (Дима пока это не осознавал) стало то, что он внезапно влюбился.

Недаром Булгаков, описывая чувства любовников в «Мастере и Маргарите», употребил выражение «любовь настигла…». Сегодня Дима вдруг ощутил некое странное тяготение к незнакомой девушке. Говорят же, «притягивает как магнитом». Он даже не отдавал себе отчета, как разом, вдруг, изменилось его поведение, изменилось восприятие мира и окружающих. Разве когда-нибудь он мог бы вообразить, что, явившись первый день на работу, тут же подвергнет сомнению высказывания своего прежнего профессора? Этого быть ни за что не могло. И это при том, что хирургией он занимался со второго курса, а в отделение к Альфие явился вообще первый раз. Это был нонсенс! И странность заключалась еще и в том, что в глубине души он осознавал нелепость своего поведения, но все равно продолжал думать по-своему и настаивать на своем.

Еще Диме казалось, что в его необычном поведении виновата Альфия. От нее исходило какое-то напряжение, как в воздухе после грозы. Если по отношению к Насте, кроме искреннего желания помочь и разобраться в ее состоянии, он испытывал сильную потребность произвести впечатление умного и красивого мужчины, то при виде Альфии чувствовал постоянное желание противоречить. Так умные и самолюбивые ученики на уроках хамят молодым учительницам, стремящимся навести в классе порядок.

Сейчас, когда он остался в отделении один, этот дух противоречия утих, разум возобладал — и Дима, снедаемый плохо осознанными чувствами, поплелся читать раздел «Симуляция и аггравация» в учебнике, который ему дала Альфия.

Читал Дима тоже со странным ощущением. Раньше он думал, что хирургия — самая интересная и трудная наука на свете. Сейчас он поразился, как, оказывается, мало он знает и помнит из институтского курса и как на самом деле трудна диагностика состояния больных в психиатрии, даже по-новому зауважал психиатрию и психиатров. Но вместе с тем его не покидала уверенность, что он не ошибся — ни в осмотре, ни в оценке состояния девушки. «Анастасия Полежаева» — когда он произносил про себя это имя, оно казалось ему очень гармоничным. Как нужно действовать дальше? В конце концов, Альфия — его начальница, вся ответственность на ней. Но если он прав… Ах, как бы он хотел, чтобы сюда каким-то чудом переместился бы его прежний завотделением! Он бы показал ему Настю…

Дима оборвал себя. Альфия должна скоро вернуться. Выглядеть дураком перед ней тоже не хотелось. Некоторое время он еще подумал, потом все-таки круто развернулся и пошел к очкастой Сове.

— Пригласите, пожалуйста, в кабинет Полежаеву.

Сова не ответила. Он не понял, выполнит она его просьбу-приказ или нет, но решил подождать.

Минут через десять Сова появилась в дверях кабинета со словами:

— Да не волнуйтесь вы особенно, Дмитрий Ильич! Чего у нас здесь только не бывает! Вон в прошлом году одна больная иголку себе под ноготь загнала. Специально, чтобы ее в хирургию перевели. Отдохнуть от нас, видите ли, захотела. Представляете?

Дима промолчал. Сова обернулась, и за ее спиной Дима увидел Настю. Она стояла бледная, как гипсовая модель для студентов художественных вузов, под глазами у нее четко выделялись темные круги. Разница с летящей девушкой, которую он видел в холле перед обедом, была ошеломительной. Сурин ужаснулся.

Настя прошла и уселась перед ним на стул. Дима выразительно посмотрел на Сову. Та поджала губы и ушла.

— Ведь ты врешь, что у тебя живот не болит! — начал он прямо, когда они остались одни. — Я же вижу, ты сюда еле дошла!

Настя смотрела как бы на него, но в то же время мимо.

— Отвечай, пожалуйста, — мягко сказал он.

— Я не хочу говорить. — Настя отвернулась.