Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815 - Эрнест Лависс

Расходы покрывались лишь при помощи разных ухищрений. С 1804 года жалобы сделались всеобщими: не было звонкой монеты, ассигнации пали в цене, в делах господствовал полный застой; наживались одни только ростовщики. «Это вызывает много шуму, — писал Коллоредо, — дает много поводов к недовольству, но ничто не меняется». Население, такое жизнерадостное по натуре, приуныло, уменьшилось число браков, росла смертность; в Вене число жителей с 250 000 пало до 235 000.

В последующие годы бедствия усилились. В 1809 году принудили подданных сдать в казну серебряную утварь и драгоценности; в обмен им выдали ассигнации. В 1811 году долг превысил (считая на русские деньги) 600 миллионов золотых рублей; выпущено было на миллиард рублей банковых билетов, но они упали в цене более чем на 90 процентов. Чиновники, получавшие жалование обесцененными ассигнациями, умирали с голоду. Необузданный аяшотаж разорял добросовестную торговлю, развращал нравы и подрывал самые прочные состояния. Легкомысленный и высокомерный министр граф Валлис понизил курс ассигнаций до одной пятой их номинальной стоимости (указ 20 февраля 1811 г.); эта мера повлекла за собой бесчисленные разорения, нисколько не упрочив в то же время государственного кредита. Министр утешал себя пустыми фразами, а друзья его говорили: «Те, которые пали в бою, — иначе говоря, доведены были до нищеты, — умерли славной смертью за родину». Дух предусмотрительности и бережливости исчез. Вена становится средоточием толпы финансовых дельцов, алчущих барыша и удовольствий, привыкших видеть в общественных бедствиях лишь предлог для спекуляций, развращавших толпу своими скандально приобретенными богатствами и подготовивших этим успех самых опасных утопий.

Умственное движение; музыка. Надолго ли могло хватить терпения у подданных? Большая часть их, зараженная инертностью двора, приспособлялась по мере сил к этому режиму, скрывавшему свою бездеятельность и суровость под маской добродушной патриархальности. Остальных держала в узде полиция: она сделалась в империи первой силой — придирчивой, подозрительной, страшной даже для министров и эрцгерцогов, обманывавшей мопарха, которого всецело подчинила себе. Самые безобидные сборища были запрещены; считалось преступлением носить вместо коротких панталон длинные, а для того чтобы попасть в якобинцы, достаточно было обмотать себе шею широким галстуком. Все иностранные книги были на подозрении; особая комиссия, которой поручено было пересмотреть все книги, изданные со времени вступления на престол Иосифа II, меньше чем в два года изъяла из обращения 2500 сочинений.

Немцы, призванные Стадионом или Кобенцлем, наталкивались на тайную и непримиримую враждебность, скрытую под притворными улыбками. Эту враждебность испытали на себе: Гентц, угадавший одним из первых планы Наполеона и отдавший на службу Австрии свой подлинный полемический талант; Август-Вильгельм Шлегель, выступивший в Вене со своими знаменитыми лекциями о драматической литературе; Фридрих Шлегель, организовавший там же Германский музей; Кернер, одно время бывший придворным драматургом. Вся их предупредительность по отношению к реакции не искупала их преступления, состоявшего в том, что они обладали умом и мыслили по-своему. В 1813 году, в разгар освободительной войны, был схвачен и сослан в глубь Венгрии один из вождей немецкой патриотической партии, Грюнер, обвиненный в организации народного восстания против Наполеона I.

В возмещение зависимости, в которой его держали, духовенство получило верховный надзор за школами. Законы о веротерпимости не были отменены, но протестантские пасторы подвергались всяческим притеснениям; такой благочестивый и скромный священник, как Больцано, был на подозрении, потому что пользовался слишком большой популярностью среди учащихся. Лучшие произведения германской литературы были запрещены; именам Гёте и Шиллера Австрия могла противопоставить лишь имена какого-нибудь Коллина, Генриха или Корнелия Айренгоффа, не ушедшего дальше Гот-шеда. Читающая публика питалась лишь глупыми рыцарскими романами, расхватывала плоские и непристойные письма Эйпельдауэра или толпилась на представлениях фарсов Кастелли и Бейерле.

Франц, обладавший изумительной памятью, всегда обнаруживал некоторую склонность к естественным наукам. Он дал баронский титул Жакену, известному своими исследованиями в западной Индии, поддерживал Мооса, творца научной кристаллографии; ученые эти прошли одиноко, не оставив учеников. Университеты прозябали: научные методы устарели, в профессорах проявлялся упадок научной мысли, студенты были равнодушны к науке.

Народ спал, убаюкиваемый разве только музыкой. Подобно большинству Габсбургов, Франц был весьма сведущ в музыке, и игра на скрипке являлась самым верным средством приобрести его расположение; его генерал-адъютант барон Кучера, нравственно погибший и возбуждавший насмешки человек, обязан был своему смычку оставлением в должности до самой своей смерти. В это время начинают распространяться произведения Моцарта, безвременно умершего в тридцать пять лет (1791); Гайдн сочиняет свои Сотворение мира и Времена года; Бетховен, родившийся в Бонне, но переехавший в Вену, пишет почти все свои симфонии, Эгмонта, Развалины Афин и свою оперу Фиделио. В Вене Бетховена устроили на жительство некоторые любители музыки, в своем увлечении искусством забывавшие о всех странностях гениального музыканта и о его республиканских тенденциях.

Иллирийские провинции. Нет такой глухой перегородки, сквозь которую не проникли бы идеи. Результаты австрийского деспотизма были довольно неожиданны: возводя китайскую стену вдоль немецких границ, он благоприятствовал освобождению других народностей, за которыми следил не так усердно, считая их менее опасными… Наряду с Венгрией, защищавшей свой государственный строй, начинают волноваться славяне Чехии и Иллирии.

Венским трактатом 1809 года у Австрии отняты были графство Гориц, область Триеста, Крайна, Виллахскин округ, большая часть Хорватии, Фиуме; Наполеон присоединил сюда венецианскую Истрию и Далмацию и, наконец, Рагузскую республику[40]. Из этих различных областей Наполеон создал «маркграфство» (пограничное владение), которому поставлена была задача прикрывать Италию и быть наблюдательным пунктом, откуда удобно было следить за Веной; оно получило название Иллирийских провинций, и управление им вверено было Мармону, с резиденцией в Лайбахе. Герцог Рагузский (Мармон), правивший с 1806 по 1809 год, без труда приобрел симпатии населения; человек открытого просвещенного ума, деятельный и благожелательный, он быстро восстановил порядок. В три года страна была преобразована: суд и администрация были устроены по французскому образцу; вотчинные суды, а также крепостное право и барщина были отменены; уничтожение цехов, установление очень умело задуманного таможенного тарифа, покровительство, оказанное иноземным промышленникам, селившимся в стране, увеличили ее благосостояние; построена была сеть превосходных дорог. Мармона сменил Бертран, продолжавший его работу. Преемниками Бертрана были Жюно и Фуше (май — сентябрь 1813 г.).

В конце 1813 года австрийское правительство снова овладело Иллирийскими провинциями. Оно отменило некоторые из реформ Мармона; но чего ему не удалось уничтожить — это новой национальности, которая, задыхаясь с XVII века под двойным гнетом иезуитов и немцев, вновь воспрянула под защитой французского знамени. Истинный обновитель словенской литературы, поэт Водник, в своей знаменитой оде Воскрешенная Иллирия предсказывал своему племени славное будущее. Его надежды не осуществились, и южные славяне до самого конца XIX века и позднее боролись за свое существование; но их противники с того времени никогда уже не были в состоянии заглушить их притязаний. В истории славянского возрождения словенцы сыграли видную роль; из их рядов вышли два самых знаменитых славянских филолога: Копитар и Миклошич, а самый ярый противник угнетавшей славян Венгрии, Людовик Гай, заимствовал существенные пункты своей программы у Водника.

Предтечи чешского возрождения. Как у хорватов, так и у чехов подавление реформации в XVII веке чуть было не повело за собой ослабления славянской народности: торжество католицизма было вместе с тем и торжеством германского начала. Знать, в большей своей части иностранного происхождения, жила при дворе; буржуазия была разорена; один только простой народ оставался верен прежнему языку, который мало-помалу изменялся, перемешивался с чуждыми элементами, превращался в какое-то наречие. Литература представлена была лишь немногочисленными назидательными произведениями, жалкими по своей посредственности, и немногие патриоты, скорбевшие об этом упадке, казалось, защищали безнадежное дело. Царствование Иосифа II вызвало неожиданную перемену; из протеста против действий императора магнаты вернулись к славянскому языку, гонимому Иосифом, и на сейме 1791 года они уже с грехом пополам коверкали чешский язык. Впрочем, их увлечение было поверхностным. Когда настоящие чехи потребовали от сейма установления главенства родного языка, сейм перешел к порядку дня и сохранил за немецким языком его официальное значение. Однако патриоты добились учреждения кафедры чешского языка при Пражском университете (1792), и Франц короновался королем Чехии.