Кровь слепа - Роберт Уилсон

— Никогда, — отвечала Мариса, вновь поднося зажигалку к своему окурку.

— Значит, сейчас вы не работаете?

— Работала бы, если б не мешали.

— Другие тоже мешают? Не только мы?

Мариса кивнула. Отпила из стакана.

— Дело не только в том, что он считает меня мужененавистницей… — сказала она, тыча в сторону девушки своим окурком. — А я вовсе и не мужененавистница. Как могу я ненавидеть мужчин, если только мужчины могут меня удовлетворить? Трахаюсь я только с мужчинами. Какое же это мужененавистничество? Ну а вы? Тоже трахаетесь только с мужчинами?

— А в чем же тогда дело? — спросила Феррера, чувствуя, что одурманенный алкоголем мозг собеседницы уже повело в сторону.

— Он считает, что я ее убила, — сказала Мариса. — Старший инспектор думает, что я убила его жену. То есть бывшую его, а теперешнюю Эстебана!

— Он этого не думает.

— Вы знали ее?

— Инес? — переспросила Феррера и мотнула головой.

— Не понимаю, почему ваш инспектор женился на такой, — сказала Мариса и, указав на свою голову, сделала отрицательный жест. — Там у нее ничего не было. Полная пустота!

— Все мы ошибались, — сказала Феррера, в чьем сознании мгновенно мелькнули последствия собственных и чужих ошибок.

— Вот Эстебану она подходила, — сказала Мариса. — Для него такой выбор в самый раз.

— Почему вы так говорите?

— Очередной пирожок ни с чем, пустой сосуд, — сказала Мариса и постучала по дереву своего верстака. — Пустышка! Под стать ему!

— Так чем же он вам понравился?

— Скорее следует задаться вопросом, чем я понравилась ему, — сказала Мариса. — Просто под руку подвернулась. И он стал лезть ко мне. А что я при этом думала, значения не имело. Севильские мужики все такие. Лезут. И приманивать не надо.

— А на Кубе мужики другие?

— Там хоть понимают, подходит или не подходит. Оценивают тебя.

— Но вы же не отвергали Эстебана.

— Говорю вам, Эстебан не в моем вкусе! — сказала Мариса, попытавшись изобразить на своем осовелом лице насмешливую улыбку.

— Так как же все произошло?

— Он преследовал меня, не давал проходу.

— На вид вы достаточно опытны, чтобы суметь показать мужчине, что он тратит время впустую.

— Кроме случаев, когда… — сказала Мариса, подняв вверх палец.

В глубине мастерской раздались негромкие звуки какой-то кубинской мелодии, и Мариса, пошатываясь и обходя кучи разного хлама, стала пробираться к мобильнику. Феррера досадливо скрипнула зубами — опять упущенный момент! Взяв в руки мобильник, Мариса удалилась в темный угол и принялась безмолвно слушать то, что ей говорили. После нескольких минут молчания она бросила телефон, шарахнувшись от него, словно вдруг поняла, что он источает яд прямо ей в ухо.

9

Консуэло пыталась вытащить из дома и усадить в машину Дарио. Одновременно она вела телефонные переговоры с мадридским агентом по недвижимости, нашедшим для нее «чудесный вариант» в мадридском районе Лавапис. Он очень старался, потому что срочно продать дом требовалось по суду. Дарио был занят своей любимой компьютерной игрой в футбол и, полностью этим поглощенный, не реагировал на ее понукания и громкие требования немедленно выключить «эту проклятую штуковину». Повиновался он, лишь когда она попыталась вырвать у него мышку.

Из-за непомерных счетов за электричество кондиционеры аэропорта работали не в оптимальном режиме. Глядя на стоянки такси, на взлетную полосу, где лайнеры с трудом отлепляли свои шины от раскаленного покрытия, Фалькон, придерживая перекинутый через плечо пиджак, набрал номер единственного человека, с которым ему хотелось говорить.

— Я стою в пробке, — сказала Консуэло. — Дарио, не вертись, пожалуйста! Это Хави!

— Hola, Хави! — вскричал Дарио.

— Мы едем в «Нервион-пласа». Чтобы купить футбольные бутсы, что делать, уж конечно, нам полагается только здесь! Ты ведь знаешь наше отношение к севильскому клубу!

— Я сегодня опять вынужден уехать, — сказал Фалькон. — Но вечером я очень хочу с тобой повидаться.

— Хочешь вечером повидаться с Хави?

— Да-а! — завопил Дарио.

— По-моему, это выражение энтузиазма.

— Я люблю тебя, — сказал Фалькон, желая вновь испытать судьбу и узнать ее реакцию на этот раз.

— Что-что?

— Ты же слышала.

— Тут помехи.

— Я люблю тебя, Консуэло, — повторил он, чувствуя себя каким-то глупым юнцом.

Она засмеялась.

— Едем! — вскричал Дарио.

— Кажется, сдвинулось с мертвой точки, — сказала она. — Hasta pronto.[8]

Отбой.

Фалькон почувствовал разочарование. Он хотел услышать эти же слова из ее уст, но она была пока что не готова признаваться в любви в присутствии сына. Уперев руки в оконное стекло, он вглядывался в зыбкое марево и чувствовал, как грудь распирают желание и тоска.

Как влюбляются слепые? — думала Консуэло. Она опять сидела в пробке, держа мобильник на коленях. Наверное, тут много значит запах. Не запах лосьона после бритья, хотя и он кое о чем свидетельствует, но больше собственный его… аромат, что ли. Не резкий, не затхлый, не приторный и не слишком тонкий, но и не грубый. Мощное воздействие оказывает и голос. Мужчина не должен ни грохотать, ни скулить. Рокот и жалобное повизгивание тоже неуместны. А потом — прикосновение, рука мужчина — не вялая, не пухлая, не липкая. Сухое сильное пожатие. Сила, но не для того, чтобы сокрушить. Нежность, но не изнеженность. Магнетизм, но без тайного умысла и коварства.

А еще губы. Это главное. Как приникают они к твоим губам. Степень податливости. Не жесткие, не уступчивые, но и не слишком мягкие, не сладкие, как кисель. Самозабвенный безоглядный поцелуй скажет вам все. Не потому ли, целуясь так, мы закрываем глаза?

— Мама? — сказал Дарио.

Консуэло не слушала его. Она полностью отдалась воображению, вспоминая, как приятны ей были запах, голос и прикосновения Хавьера. Вот уж не думала она, расставшись с Раулем Хименесом, что будет размышлять когда-нибудь о таких глупостях.

— Мама?

— Что, Дарио?

— Ты меня не слушаешь.

— Слушаю, лапочка. Просто мама немножко задумалась.

— Мама?

— Да.

— Ты пропустила поворот.

Она сжала его коленку с такой силой, что он заверещал, и несколько раз выкрутила руль, возвращаясь на дорогу, ведущую к парковке.

— Мама? — опять окликнул ее Дарио, когда машина спускалась в подземный паркинг, чтобы встать там в длинную очередь.

— Что такое, милый? — отозвалась Консуэло, чувствуя, что это все прелюдия, подходы к чему-то важному, что ему не терпится спросить.

— Ты еще любишь меня теперь, когда у нас появился Хави?

Она взглянула на него, увидела его огромные глаза, с мольбой устремленные на нее, и у нее упало сердце. Как мы распознаем такого рода вещи? Даже восьми лет от роду мы чувствуем, если что-то важное способно от тебя ускользнуть. Она погладила его по волосам, по щеке.

— Но ты же мой малыш, — сказала она. — Мой самый главный мужчина на свете!

Дарио расплылся в улыбке. Мимолетное облачко грусти рассеялось и было забыто. Зажав кулачки в коленях, он подтянулся, вздернув плечи. Порядок в его мире был восстановлен.

Водитель черного «ягуара» как в рот воды набрал. Машина мчалась в Лондон по автостраде М-4.

Одетый не по погоде, Фалькон мерз и чувствовал неловкость, как всякий испанец, вынужденный хранить молчание в компании. Потом он вспомнил слова отца о том, что англичане любят обсуждать погоду. Но взглянув в окно на расстилавшуюся там плоскую серую равнину, придавленную сверху тяжелыми серыми тучами, он не нашелся что сказать по этому поводу.

И непонятно, кто бы мог на его месте найти тут повод для разговора. Он поплотнее придвинулся к стеклу — может быть, так он сможет различить в этом бесконечно тусклом, унылом пейзаже нечто примечательное, но видимое лишь местному жителю.

— Когда вы в последний раз видели солнце? — спросил он на безукоризненном английском, туманя стекло своим дыханием.

— Простите, дружище, — отозвался шофер. — Я по-испански ни бум-бум. Каждый год в отпуск отправляюсь на Майорку, а все равно по-испански ни слова не выучил.

Фалькон бросил взгляд на водителя — уж не издевка ли это. Но и затылок мужчины, и глаза его, устремленные в зеркальце заднего вида, выражали полное добродушие.

— Мы тоже, — сказал Фалькон, — не очень-то сильны в языках.

Водитель круто развернулся к нему лицом, словно желая удостовериться, того ли самого пассажира везет.

— Да нет, — проговорил он. — Говорите вы хорошо. Где это вы так научились говорить по-английски?

— Брал уроки, — отвечал Фалькон.