Арктический экзамен - Н. Денисов

Уже смеркалось, когда добрались до разбитой молнией сосны; и рыбакам открылась заснеженная равнина нового озера, где санный след круто ломался вправо, и все увидели за темными прибрежными кустами тальника высокий столб дыма, что почти прямо уходил в вечернее небо.

Парни, собравшиеся было остановиться и по настоятельному совету Витьки намотать под портянки сена, замахали башлыку — правь, мол, дальше, теперь уж недалеко, вытерпим.

Витька сидел в последних розвальнях, навалясь на невод, что схватывался уже на холоде, леденисто потрескивал при каждом толчке в полозья. Витьке было покойно, и ноги совсем отошли в сухом сене, лишь пощипывало кончики пальцев. Мысли его блуждали где-то далеко, как случается со всяким в дороге под ритмичный скрип лошадиных копыт и тонкое бряцание удилов уздечки. Из всей сумятицы последних дней — сборов Соломатиных в город, что стали событием в деревеньке, глупой ловли ошалевшей на снегу курицы, неудачи с неводом на озерке — пробивался недавний почти мимолетный разговор с Галиной. Она остановила его утром на улице, когда Витька вел с водопоя Егреньку, и попросила, чтоб он поговорил с Толей.

— О чем поговорить? — замерло у него в груди, и он вспомнил, как повисла она на Толькином тулупе субботним вечером, когда все шли из бани.

— Понимаешь, Витя, что-то с ним произошло… Он вернулся из города… Я думала… А он не такой стал со мной, — она как бы через силу выталкивала слова, и Витька стоял пораженный ее неожиданным признанием, поняв сразу смысл просьбы.

— Галя, да ты… И ты меня об этом просишь? Галя!

— Прости, но я, наверное, дура… А кому мне сказать, кому? Ты у меня самый близкий друг… Ладно, Витя, не надо. Сдурела я, что ли? Нашло что-то. Прости, это от глупости, не думай, забудь о моих словах.

И она, как раньше, ладно и легко повернулась, вскинув голову, и Витьке даже показалось, что она улыбнулась краешком губ, зашагала к фермам. А он так и остался на дороге со смутной борьбой чувств, комкая повод Егреньки.

И теперь, прислушиваясь к скрипу окованных полозьев, он остро и пронзительно ощутил в себе голос Галины, ее последние слова, и ему стало нестерпимо обидно и жаль себя. И в то же время он как-то по-иному подумал о Галине, о ее поступке, никак не подходившем к ее характеру и Витькиному представлению о ней. «А кому мне сказать, кому?» — застрял в мыслях ее возглас, и Витька впервые, кажется, понял всю одинокость и беззащитность этих слов: ведь и он, в сущности, одинок со своей любовью и переживаниями! Кому он мог бы рассказать о том, что перечувствовал за эти недели? Ни Сашке «Лохмачу, ни Володе, хотя Володя, наверное, как-то понял бы. Ивану Пантелеевичу? Нет, Витька не приучен с детских лет к подобным откровениям — ни перед отцом, ни перед матерью даже, оттого и вырос диковатым, не сразу распахивая душу близким людям.

Парни шагали поодаль за последними розвальнями, натруженно переваливаясь с ноги на ногу в длинных гусях, откинув залихвацки капюшоны.

— А ну-ка слезай да потопай пешочком, — вывел его из задумчивости голос Лохмача. — Развалился, как барон, слезай!

В другой раз Витька, может быть, не подчинился бы беззлобному окрику Лохмача, но сейчас ему и самому надоело сидеть в санях, и он пристроился шагать рядом с Толей.

— Ну как оно, ничего? — буркнул приглушенно Толя. Давно он не толковал с младшим дружком. — Отец все, наверное, домой зовет?

— Да, опять целую петицию прислал.

— Ну а ты?

— Что я? Ничего… Слушай, ты отдал за меня комсомольские взносы в комитет?

Толя изучающе глянул, усмехнулся:

— Отдал. Зойка сама меня разыскала на территории, где мы невод чинили, слупила сразу и за месяц вперед.

— Какая Зойка?

— На учет, помнишь, вставали? Учетные карточки требовала еще, чтоб нам из райкома прислали?

— А — а. Нет, не помню, — схитрил Витька.

— Что-то ты все забываться стал?

— Ясно, — протяжно сказал Витька. — А Галю ты зачем обижаешь? — вырвалось у него неожиданно, и он сам не понял, как произнес эти слова, почувствовал их фальшь, и пожалел о сказанном.

— Ты гляди, защитник выискался! — удивился Толя его прыти, и, кажется, это развеселило его. — Я что, муж ей? Гуляем — и ладно, сама захотела. А насчет женитьбы — это еще посмотреть надо… Между прочим, к тебе она тоже бегает целоваться. Но знаешь, Витька, она делает это, чтоб я ревновал ее. С умыслом она это, понял!

— Неправда, — вскипел Витька и понял тут же, что выдал свои тайные мысли.

— Что неправда? Все так. А что мне, драться с тобой? Насмешим деревню. И так на нас тут искоса кое — кто посматривает.

— Дурак ты, Толька, понял? Да она тебя любит! — и опять ему было трудно говорить, но он выпалил одним духом, словно отрекаясь от чего-то навсегда.

Толя неопределенно хмыкнул, затопал на снегу, заподрыгивал. Ноги, видать, все же пристыли окончательно, не хватало терпения дюжить. И Витька ушагал вперед. Вскоре он услышал за спиной частое дыхание и хлопанье развевающегося подола гуся. Толя догнал друга.

— Она что-то сказала тебе?

— Да пошел ты знаешь куда!

За сугробом, наметанным к кустам тальника, чернела пышущая трубой избушка. Оттуда донеслось призывное и мирное ржание Егреньки, и обоз остановился напротив входа приземистого строения на расчищенной Чемакиным площадке.

— Дуйте в тепло, живо! — скомандовал бригадир, встречая рыбаков. — Я тут сам с конями управлюсь.

Вваливались в дверь и, глотнув сухого жаркого воздуха, отрешенно опускались на земляной пол, устланный сеном, стягивали, сидя, через голову гуси и тут же опять откидывались на спину, не в силах развязать тесемки обледенелых бродней.

— Расскажи кому, не поверят, — с гримасой боли в лице выдавил Толя. — Как шильями тычет в ноги, — и он, здоровый, кряжистый, не мог управиться с обувью.

Витька, упираясь в дверной косяк, помог ему разуться, с треском разламывая портянки, под которыми, к счастью, были еще новые шерстяные носки, затем стянул бродни с Акрама и Володи, принес в пригоршнях снега.

— Растирайте поскорей.

— Расскажи кому…

В печурке который раз закипал чайник.

Прошла еще неделя. Удачливая, рыбная. Каждый раз Егренька привозил в Никифорову завозню десятка полтора мешков мороженых карасей. И гора рыбы поднималась под потолок. Чемакин ходил повеселевший, намекал на премию, которую он собирался выхлопотать у директора. С башлыком дядей Колей они обсудили, что пора с рыбзавода вызвать трактор и отправить продукцию в город. Башлык кивал сухим острым носом и миролюбиво поглядывал на «ребятишек».

Повадился ходить в Никифоров дом старик Лаврен. Он немало позабавил своими воспоминаниями о революции и гражданской войне. Но терпеливого слушателя нашел только в Володе. Они три вечера пили Акрамов «сяй», рассуждали о политике, об искусственных спутниках Земли, и Лаврен всерьез уверял, что спутники пускали тут неподалеку, за Еланской пустошью, где раньше косил сено. А вот уже позапрошлым летом встретил там солдат, и они повернули его назад, да еще чуть литовку не забрали.

Володя глубокомысленно кивал, и Лохмач, собираясь в свой ночной поход в Еланку, не выдерживал:

— Володя, когда с бабами гулять будешь?

— Подождем более лучшие времена, — серьезно отвечал Володя.

Они, эти времена, наступили буквально через два дня благодаря Лохмачу.

Как раз в тот день поприжал мороз, бригадир объявил, что по инструкции не полагается выходить на лед. Бригада осталась на выходной, а сам Чемакин запряг Егреньку, уехал на рыбзавод за трактором.

И в тот день — результат ночных визитов Лохмача в Еланку — объявились две гостьи. Пока они отогревались в доме у Галины, Лохмач вводил парней в курс дела:

— Та, что в белых чесанках, пониже ростом, — моя. Так что, мордовороты, — он стал перенимать этот увесистый термин у Толи, — за кем замечу… Понял, Володя? — Почему-то он счел нужным предупредить именно Володю. Это удивило даже Толю, валявшегося на печи среди ухватов.

— Хо, Лохмач, да ему дай хоть эту самую… гетеру, он ей будет всю ночь про Белку со Стрелкой рассказывать. Тут есть другие субчики…

На «субчиков» обиделся Витька — Акрама и Шурку — конюха он не ставил в счет. И Витька хорошо понял Толин намек. С последнего разговора в дороге между приятелями установилось сдержанное понимание. Они все так же работали на одном крыле у Яремина, ездили на озера в одних санях. Но порой Витькин взгляд перекрещивался с Толиным, и они молча расходились. Только однажды Витька, выдолбив первую лунку под норило, проходя мимо Толи, услышал:

— Подожди, Витька… Смешной ты. Я же все вижу…

— Что, что ты видишь?

— Не хорохорься… С Галькой опять целуетесь, я знаю. И она делает это, чтоб позлить меня… Психология…

— Пошел ты!

А сейчас Толин намек обидел всерьез. Витька оделся, достал из-под кровати широкие охотничьи лыжи Никифора, хлопнул дверью.