Голова королевы. Том 1 - Эрнст Питаваль

— Я того же мнения, — засмеялся Сэррей. — Ну, теперь рассказывайте! Вы говорили, что у вас произошло многое?

— Да, и даже очень серьезное, — ответил стрелок, понизив голос. — До регента дошли слухи, что англичане и французы замышляют насильственное похищение королевы. Вследствие этого он, лично оберегая южную границу, двинул отряд к Дэмбертону, а мне с пятьюдесятью конными стрелками поручил защищать берега Ментейтского озера.

Для Роберта ничего не могло быть приятнее полученного известия: отныне уже не в его власти было разрешать кому-либо въезд или выезд из Инч-Магома, а Мария Сэйтон не могла требовать от него неисполнения данных ему инструкций. Блокада противоположного берега озера тоже была ему на руку, давая возможность не смотреть боле на замок как на тюрьму, из которой не было выхода.

Вальтер Брай продолжал рассказывать дальше, приковывая все внимание своего собеседника. Лорд Бэклей, нравственный убийца Екатерины Блоуэр, перешел в английский лагерь и даже под знамена Варвика, который, в свою очередь, отправился на службу в Лондон. Сэррей сначала не хотел верить, что лорд, защитивший его от Генриха VIII, мог искать службы у этого короля, но Брай уверил его, что регент получил на этот счет самые достоверные известия.

— Бьюсь с вами об заклад на бочку вина против одного пенни, что мы вскоре поработаем здесь! — сказал Брай. — Бэклей должен составить себе хорошую славу в глазах Варвика, и он попытается обрести ее ценой захвата Марии Стюарт. Надеюсь, что регент будет свергнут, а Дуглас со своими приверженцами снова введет прежнее правление, причем вдовствующую королеву изберут регентшей. Но, — заключил Брай свой рассказ, — регент поставил здесь хорошего сторожа: как охотничья собака, я выслежу Бэклея, прежде чем он подойдет к этому замку на три мили, и повешу его на самом высоком дереве, которое я только найду. Обратите внимание, не принимает ли вдовствующая королева каких-нибудь тайных послов, я был бы очень удивлен, если бы она не участвовала в заговоре.

Роберт призадумался. Если неизвестный, которого тайно выпустили из дворца, был лорд Бэклей, то было бы открытой изменой не признаться Вальтеру, что его подозрения были основательны. А можно ли было сомневаться в этом? Разве было бы неправдоподобно, что Мария Лотарингская готова была броситься в объятия англичан, лишь бы отнять власть у ненавистного регента? Разве она дрожала бы так перед раскрытием своих интриг, если бы дело шло не о государственном преступлении?

Пока Роберт размышлял, как бы ему предостеречь стрелка, не изменяя данному слову и не выдавая королевы, он был позван к Марии Лотарингской.

Заметив прибытие посланца, вдовствующая королева тотчас же вместе с Марией Сэйтон отправилась в галерею, из которой потайной ход вел в помещение, смежное с комнатой Сэррея. Услышав, что для нее есть письмо, она послала леди Сэйтон навстречу Роберту, а сама осталась подслушать его разговор со стрелком. Она выбрала себе в спутницы именно Марию Сэйтон, так как, во-первых, знала, что та одна могла влиять на Сэррея, и, во-вторых, ее первую следовало убедить в предательстве Роберта, прежде чем осмелиться снова думать о том, каким образом сделать его «немым».

Сэйтон вернулась обратно и принесла письмо. В узком проходе обе дамы пытались подслушать, сдержит ли Роберт данное слово. Когда они услышали громкий разговор, сконфуженная леди Сэйтон покраснела, а вдовствующая королева со страшной злобой топнула ногой и пробормотала:

— Этот хитрый плут догадывается, что мы подслушиваем! Но все же немыслимо, чтобы он знал об этом проходе!… Или вы, Мария Сэйтон, предупредили его?

— Ваше величество, этого подозрения я не заслужила! Я напоминала ему не нарушать данного слова, но я — не предательница, которая лишила бы вас возможности обличить его, если бы он оказался негодяем!…

Мария Лотарингская ничего не ответила. Когда Роберт и Вальтер стали говорить так тихо, что, несмотря на слуховые трубы, ничего из их беседы не было слышно, королева покинула свое место.

— Следуй за мной! — приказала она фрейлине и прошла в свой кабинет.

— Мария, — сказала она там, — этот паж слишком хитер, чтобы быть честным. Ты поручилась за него. Скажи мне, кто внушил тебе это доверие к нему?

Мария смущенно покраснела. Могла ли она похвастать, сказав: «Он будет верен, потому что любит меня?» Должна ли она была сознаться в том, что произошло в башне? Это одно могло убедить королеву, но признание ущемляло ее честь.

Королева становилась все настойчивее.

— Мария Сэйтон, — сказала она с нетерпением, — я не выношу мучительного сомнения, я не могу жить, терзаясь неизвестностью, предает ли нас этот паж или нет. Прошу еще раз, скажи, что внушает тебе доверие к нему, иначе я буду думать, что вся наша безопасность зависит от того, насколько твое кокетство в состоянии подчинить тебе этого мальчишку. Неужели мне придется прибегнуть к крайним мерам?..

Мария Сэйтон поняла значение этих слов, и, как ни тяжело ей было раскрыть тайну своего сердца женщине, бессердечие и эгоизм которой были ей известны, она решилась принести эту жертву, чтобы спасти Роберта и его гостя от «крайних мер» вдовствующей королевы.

Мария Лотарингская внимала ей с возрастающим интересом. Она и не подозревала, с какой смелостью и решимость действовал Роберт и как он уже до ее просьбы считал необходимым не компрометировать королеву.

И не только рассказ, но и краски, в которых Мария описывала происшедшую сцену, подействовали на королеву захватывающим образом. Юноша, которого она до сих пор считала нескромным, заносчивым, тщеславным человеком, подслушивающим у всех дверей, чтобы узнать, что делается в замке, увиделся ей вдруг совсем в другом свете; она стыдилась, что дурно поняла его, и почти завидовала Сэйтон за ее влияние на него.

— Лишь своим молчанием, — сказала вдовствующая королева, — ты виновата в том, что я упустила возможность перетянуть его на нашу сторону и смотрела на него, как на врага. Ты избавила бы меня от многих неприятных часов, если бы была откровенна. А регент пишет нам, что не нуждается в советах, — пробормотала она, шагая взад и вперед по комнате, — он благодарен за наше доброе желание облегчить его заботы… О, эта насмешка бесстыдна! Если я когда-нибудь достигну власти, — прошипела она дрожащими губами, — тогда его окровавленная голова будет торчать на зубцах башни моего дворца, а дикие лошади будут рвать его подлое сердце! Позови сюда Сэррея! — вдруг повелительно приказала она Марии. — Я должна сейчас же переговорить с ним.

Леди Сэйтон поклонилась и вышла из комнаты, чтобы передать Роберту Сэррею приказание королевы.

Некоторое время Мария Лотарингская была погружена в глубокое раздумье; она вся была полна жаждой мести.

— Я тоже еще прекрасна, — прошептала она, бросив взгляд в зеркало. — Посмотрим, не сможет ли эта красота одурманить пажа, отнять у регента верного слугу!…

Она остановилась перед зеркалом. Благородные и все же пышные формы женщины словно приподнялись и снова расцвели, после своего временного увядания в покое; как громовой дождь после долгой засухи освежает цветы, заставляя их благоухать, так воля женщины, желающей быть обольстительной, внезапно превратила ее в сладострастную сирену. Королева сорвала свою вдовью вуаль и распустила темные волосы, так что они рассыпались по всей спине, словно морская волна. Она отбросила тугой кружевной воротник, скрывавший шею, и распустила золотые шнуры, державшие верхнее одеяние. Она позвала свою камеристку и велела приготовить себе свой ночной туалет. Она, выдавая себя за больную, имела отличный предлог принять Сэррея в постели.

Жестокая радость вследствие задуманного плана горела на ее щеках, обычно бледных, и светилась в глазах, обыкновенно холодных и мрачных. Какое несравнимое удовольствие с помощью кокетства отнять у смертельного врага верного слугу, сделав его рабом своих желаний, и в то же время одержать победу над молодой женщиной, осмелившейся противиться ей, когда она думала о мщении! Какое веселое развлечение эта игра с юным пажом, и как гордо будет торжество, когда он, горя страстью и одурманенный ее чарами, даст ей клятву изменить регенту. В эту минуту Мария Лотарингская была прекрасна, как прекрасен демон-соблазнитель.

На окнах были спущены занавеси, а комната освещалась зажженным фонарем. Красный свет в соединении с полумраком комнаты давал волшебную игру теней, отражаясь розовыми лучами на постели и на прекрасной королеве. Камеристка зажгла благоухающее, одурманивающее курение, которое затемняет сознание людей еще ранее того, как они увидят богиню храма, и открыла дверь, чтобы впустить Сэррея, ожидавшего в передней, и сказать Марии Сэйтон, что она более не нужна королеве.