Набоковская Европа - Алексей Филимонов

белесого шрама на икре и заканчивающиеся сборками… Очень мешают в сильно изношенных сандалиях… (Хватается за голову.) Нет, это нестерпимо.

Юлька исчезает.

Жена Писателя. Очень убедительный образ. Кто-то из твоих студенток в колледже?

Писатель. С чего ты взяла? Они же так стары: закоченелые истуканы, у них бледная ливерная кожа, тяжёлые зады…

Жена Писателя (стараясь быть весёлой). Да? А я вчера в конторе встретила профессора Бергсона. Так он говорил, что ты ходишь на переменах и «рыщешь» глазами среди студенток.

Писатель. Естественно, мне же нужна натура: жесты, жаргон. Но она совсем ещё девочка!

Жена Писателя. Уж не дочка ли наших бывших соседей – пятиклассница с бесцветными глазами и черными ресницами?

Писатель (с восторгом). …Сурьмяные как бабочкино крыло! (Задумывается. Пауза). Бывают похожие, но если даже несколько сложить вместе, и то не получится что-то законченное, определённое. Среди прохожих моей жизни абсолютно её не бывает никогда.

В комнату влетает бабочка. Писатель обрадованно вскакивает.

Но я, кажется, знаю, что делать!

Жена Писателя. Что ты задумал?

Писатель хватает свой сачок и пытается поймать бабочку. Он бегает по комнате, но вскоре устаёт и хватается за сердце. Но, наконец, всё же ловит бабочку.

Писатель (жене). Всего лишь покормить Устина. (Пауку.) Устин, Устин, голубчик!

По паутине в центре комнаты спускается паук Устин. Писатель кладёт ему бабочку на паутину. Паук начинает радостно есть.

Мой бархатный друг! (Чешет пауку брюшко).

Жена Писателя. Ты так и не сказал, что ты задумал?

Писатель. Ты о чём?

Жена Писателя. О той, что «совсем ещё девочка».

Писатель. Я написал о ней книгу. И она будет существовать. (Собирает на столе исписанные карточки.) Вот. Отнеси рукопись в издательство.

Жена Писателя. Хорошо, я отнесу. (Уносит рукопись.)

Писатель садится за стол довольный. Вдруг лицо его искажается от боли. Он хватается за сердце и падает в обморок. В этот момент возвращается Жена, она подбегает к Писателю, поднимает его и с силой дотягивает его на себе до дивана и укладывает. Кладёт на голову компресс.

Писатель (слабым голосом). Боль под лопаткой.

Жена Писателя. Может, сердце? Я пойду за доктором.

Писатель. Сегодня выходной, никого не найдёшь.

Жена Писателя. Наш сосед, кажется, доктор!

Писатель. Психоаналитик. Избавь меня!

Жена Писателя. Кажется, невролог! (Убегает.)

Картина 2

Писатель, Юлька

Писатель начинает бредить.

Писатель. Дон Кихот хватается за лопасти мельницы. Но это колесо всех перемелет…

Тихо подкрадывается Юлька. Она закрывает Писателю глаза и громко смеётся.

Твой смех в темноте – лучшая музыка. Это счастье! Егоза!

Юлька. А что такое счастье?

Писатель. Это так много и так мало. Это – быть расстрелянным в ночном овраге, шлёпнуться набитой опилками куклой среди прохладной росы, глубоко вдохнув запах черёмухи…

Юлька. Слишком грустно!

Писатель. Это открыть новый подвид голубянки. Заприметив её уголком глаза, дрожащей рукой потянуться за сачком, накрыть её в один миг и бежать по пыльной дороге, обдирая ноги о только что скошенные колосья пшеницы, боясь разжать пальцы и одновременно стереть цветную пыльцу… На ходу придумывать ей название…

Юлька. … Распнуть её на мягком, уютном бархате, проколов насквозь блестящей новой английской иголкой, и выставить под стеклом?

Писатель (неистово). …Да. Легонько поглаживая переливчатые крылья…

Юлька. Слишком шершаво!

Писатель. Счастье – это вызов. Это моё искусство, которое есть – божественная игра, в которой мы – демиурги. Искусство – единственная абсолютная реальность. И эта реальность уже не ставится под сомнение нашими органами чувств.

Юлька. Искусство – самый пленительный вид свободы. Искусство и ты – для меня одно.

Писатель. Счастье – это заклинанием затравить слово, которое не даёт покоя, крутится на языке, ищет определения!

Юлька. И слово это, конечно, – «любовь». Или «смерть»?

Писатель. Счастье – это двигаться к толпе людей, похожих на меня, и увидеть среди них тебя. И знать, что ты тождественна мне.

Юлька. Тогда – до встречи!

Картина 3

Писатель, Жена Писателя, Юлька, Доктор Эмиль Сонберг, Смерть Писателя, Обезьяна Марфуша, Хор взрослых

Появляется Жена Писателя, которая ведёт Доктора Эмиля Сонберга. В руках у доктора клетка с обезьяной Марфушей. Смерть Писателя заходит вместе с ними. Никто, кроме Писателя, её не замечает.

Сонберг. А вот и больной. Что-то бледен. Разрешите, тут поставлю. (Ставит клетку с обезьяной Марфушей на стол рядом с диваном. Обезьяна хватается за решётку и трясёт её.) Не с кем было оставить. Простите, она у меня такая капризуля! Творческая личность!

Жена Писателя. Доктор, говорят, вы невролог?

Сонберг. Да, по первому образованию.

Жена Писателя. Прослушайте его.

Сонберг слушает Писателя стетоскопом.

Сонберг. Сердце бешено колотится… А где у вас болит?

Писатель. Всё внутри горит. К рёбрам не прикоснуться.

Сонберг. Это межреберная невралгия. А сердце колотится от того, что вас что-то тревожит. Может, поведаете?!

Жена Писателя. Доктор, сегодня он завершил работу над сенсационной книгой. Он создал образ, который до него ещё никто не знал. Могут быть скандалы. Даже если кто-то решится на издание. Судьба книги очень тревожит его. Думаю, это и стало причиной приступа.

Сонберг (Писателю). Так-так. И что же вы там сублимировали? (Жене Писателя.) Принесите мне рукопись.

Жена Писателя. Я отнесла рукопись в издательство.

Сонберг. Жаль. Она бы прояснила ситуацию.

Жена Писателя. Он – гениальный писатель. Со временем все это осознают. Он – утончённый художник, его образы будто вскрывают глубинную боль…

Сонберг. Вот Марфуша – тоже прекрасный художник.

Писатель (со стоном). Доктор, может принять что-то для облегчения боли?!

Сонберг. Сейчас таблетками уже никто не лечится. Это прошлый век.

Писатель. Я в аду, я в бреду, я не могу выйти!

Смерть Писателя подбегает к Писателю, склоняется над ним и начинает обмахивать его веером.

Смерть Писателя. Потерпи, немного осталось.

Писатель. Как нежно твоё дыхание! Но я не вижу твоего лица! Теперь немного легче…

Сонберг (резко разворачивает клетку с обезьяной). Механизм сублимации прост. Дайте лист бумаги, кисть и краски.

Жена Писателя. У меня только чёрная тушь.

Сонберг. Отлично, подойдёт. (Даёт обезьяне лист, кисть и разведённые краски). Марфуша, изобрази.

Обезьяна Марфуша хватает протянутые предметы и начинает быстро возить кистью по бумаге, затем протягивает листок сквозь решётку.

Жена Писателя (с удивлением). Уже готово? (Берёт листок. В ужасе.) Смотрите…

Сонберг. Да-да. Она изобразила свою решётку. (Сонберг подносит рисунок Писателю.) Видите, она показала, что её больше всего тревожит! Ваша книга станет бесценным вкладом в психоанализ.

Писатель (в ужасе). Срочно дайте мне мою рукопись, я сожгу её. (Пытается вскочить с дивана.) Я не позволю глумиться! Никто не сможет понять истинного смысла.

Смерть Писателя (загадочно). …Или почти никто!

Жена Писателя (растерянно). Но я уже отдала её в издательство.

Писатель. Все будут слепо осуждать.

Жена Писателя. Это неизбежно, но, если мы скоро перестанем нуждаться в деньгах…

Хор взрослых (вместе и по очереди, окружая больного Писателя). Какое сделал ты дурное дело. Ты – развратитель! Ты – злодей!

Жена Писателя. …Хотя… Я могу ещё забрать рукопись.

Писатель. Нет, я оставлю себе шанс быть услышанным. Я не смогу существовать в жизни, которая станет унизительно тиха и бесплодна… (Падает без сил на подушку.)

Смерть Писателя. …Бесцельна и лишена чудес! (Присаживается на уголок дивана, обмахивает его веером и гладит по рукам, стараясь облегчить страдания.)

Писатель. Нестерпима жизнь, в которой красота так мимолётна, что не успеваешь её запечатлеть, не успеваешь признаться, как сильно её любишь.

Смерть Писателя. Но и это ещё можно преодолеть.

Писатель. Но нельзя смириться с тем, что никогда не увижу лучезарной нимфетки в жизни, а только в своих книгах…

Смерть Писателя (насмешливо). В жизни? В своих книгах? Но ведь это ещё не всё. У нас всегда остаётся возможность надеяться.

Жена Писателя. (Трогает лоб у Писателя.) Ну вот, жар уже меньше. Можно надеяться на выздоровление.