Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

– Это правда, Златушка? Знаешь, я недавно задремал, потом ты сюда вошла, и я очнулся и решил сначала, что ты мне пригрезилась. Может, мне и вправду это снится?

Она вытерла слезы и улыбнулась.

– Каких вы хотите доказательств, товарищ военврач? Какие потребуете – такие я вам представлю.

– Это тебе решать, – пристально глядя на нее, медленно произнес Петр, не трогаясь с места.

Она поднялась, обошла стол и, положив руки ему на плечи, почувствовала, как пульсирует кровь под тонкой гимнастеркой.

– Я уже все решила.

Он прижался щекой к тонким пальчикам и на мгновение словно застыл, а потом вскочил на ноги и, заключив ее в свои объятия, начал целовать. Забыв обо всем на свете, они срывали с себя одежду, и лишь в какой-то момент у Петра в подсознании что-то сработало – он сообразил закрыть дверь на крючок.

Часа через два их разбудил громкий стук. Крючок вылетел из своего гнезда, и дверь широко распахнулась. В разверзшемся проеме стоял Царенко, а из-за его плеча выглядывала хитрая мордочка фельдшера Кулакова.

– Встать, мать твою! – взревел командир, в бешенстве глядя на обнаженных Злату и Муромцева. – Встать смирно, когда тебе приказывает старший по званию! А ты, – он повернулся к Кулакову, – убирайся, и чтоб духу твоего тут не было!

– Слушаюсь, товарищ командир, – и фельдшер поспешно ретировался.

– Извините, товарищ подполковник, – растерянно проговорил Петр, – мы, конечно, встанем, но разрешите нам сначала одеться.

В руке Царенко появился револьвер, и дуло его было направлено прямо в лицо молодому военврачу.

– Слушай внимательно, я тебя убью, ты понял? – глухо и сдавленно сказал он. – Мне за это ровным счетом ничего не будет! Твой отец был враг народа, ты это скрывал, и мне доказать, что ты немецкий шпион будет раз плюнуть. Но раньше, чем тобой займется НКВД, я сам тебя расстреляю – если ты еще хоть раз подойдешь к ней. А теперь одевайтесь оба.

Они торопливо одевались, стараясь не встречаться с буравящим взглядом его глаз. Аккуратно застегнув все пуговицы и одернув гимнастерку, Муромцев встал перед Царенко, вытянувшись по стойке «смирно».

– Военврач второго ранга Петр Муромцев в ваше распоряжение прибыл, товарищ подполковник, – по-военному четко отрапортовал он, – разрешите узнать, вы меня прямо здесь будете расстреливать или выведете куда-то в другое место? Потому что отказываться от встреч с санинструктором Волошиной я не собираюсь.

– Что?! – во взгляде Царенко вновь сверкнул гнев, и Злата умоляюще вскрикнула:

– Петя, не надо, я тебя умоляю!

Петр, нежно обняв ее, привлек к себе и, глядя прямо в налитые бешенством глаза командира, спокойно продолжал:

– Потому что если вы, товарищ командир, передумаете меня расстреливать, то у меня к вам две просьбы. Первая: мы с санинструктором Волошиной любим друг друга, хотели бы пожениться, и просим вас, как командира полка официально зарегистрировать наш брак.

На минуту воцарилось гробовое молчание, ярость, исказившая лицо Царенко, сменилась удивлением, потом он внезапно расхохотался:

– А ты молодец, военврач, – в голосе его прозвучало невольное уважение, – хотите пожениться? Ладно, раз так, то я вас распишу. Не пожалеешь потом, Злата, что променяла меня на военврача? Я ведь за войну и до генерала могу дослужиться.

– Желаю тебе удачи и счастья, – прижавшись к Петру, тихо ответила она, – жалеть я ни о чем не буду. Спасибо за то, что мог сломать мою жизнь, но не стал.

Пожав плечами, Царенко отвернулся от нее и вновь посмотрел на Муромцева.

– Какая у вас вторая просьба, товарищ военврач второго ранга? – голос его был теперь совершенно спокоен, словно он решил разом перечеркнуть прошлое и все забыть.

– Политрук Веселов с ранением в брюшную полость был доставлен слишком поздно, я сделал операцию, но шансов выжить у него практически нет – уже начал развиваться перитонит. Через три часа из Москвы прибудет самолет с медикаментами, я прошу вас отправить Веселова с этим же самолетом в Москву.

– Зачем? – угрюмо буркнул Царенко, и лицо его слегка искривилось. – Я Витьку Веселова люблю, сам бы за него сто раз свою кровь до капли отдал. Тем более что обо мне, как выяснилось, никто особо страдать не будет, а у Веселова молодая жена и маленький сын. Но только от перитонита, всем известно, не лечат – ни здесь, ни в Москве.

– В Москве сейчас находится мой учитель и друг моего отца профессор Оганесян Сурен Вартанович. Они с Зинаидой Ермольевой работают над созданием уникального препарата, и два дня назад я получил письмо – Сурен Вартанович пишет, что ученые добились поразительных успехов. В Англии, кстати, ведутся аналогичные работы. Правда, наш препарат еще не прошел клинических испытаний, но в настоящее время это единственное, что может спасти Веселова. Пусть тот, кто будет сопровождать его в Москву, свяжется с Оганесяном от моего имени.

Командир подумал и, чуть прищурившись, кивнул.

– Хорошо, военврач, сделаю, как просишь, – отрывисто сказал он и с легкой иронией в голосе добавил: – Сумел ты обвести вокруг пальца меня, так попробуй, обмани и смерть…

– В те дни смерть поджидала нас на каждом шагу, – сказал генерал, – и в те дни сорок второго еще никто не знал, где конец войны, и кому суждено до него дойти, а кому нет. Но наша Златушка и военврач Петр Муромцев полюбили друг друга, и я сам зарегистрировал их брак, а через двадцать минут после этого наши войска получили приказ готовиться к наступлению, поэтому мы с товарищамив тот день не успели даже толком поздравить молодых. Поэтому я хочу выпить за них сейчас. За тебя, Злата! За тебя, Петр! – он пристально посмотрел на неохотно поднявшую свой бокал Злату Евгеньевну, потом перевел взгляд на Сергея и неожиданно нахмурился: – А ты чего не пьешь? Чего морщишься? До дна надо, до дна!

– Мне нельзя, – робко возразил тот.

– По такому случаю можно! Нужно! – сердито возразил генерал. – Пей!

– Извините, но я болен, мне действительно нельзя.

– Молодежь! – Царенко презрительно повел носом и вновь поднялся, постучав по столу, чтобы привлечь внимание расшумевшихся гостей: – И опять я хочу сказать, товарищи, потому что время у меня подпирает. Молодежь нынче пошла не та, что в наше время, и мы, может, сами в этом виноваты – забаловали их, изнежили, – он сердито повернул свое побагровевшее лицо к Сергею: – Знаешь, какими орлами были твои папка с мамкой? Помню, в сорок четвертом бой шел на переправе – снаряды вокруг рвутся, Златушка и санитарам вытаскивать раненых помогает, и перевязывает на месте, а если нужно, то к бате твоему бойца тащит. Петр как заговоренный был от пули – двух врачей на месте убило, вокруг него снаряды рвутся, а он оперирует себе прямо тут же на берегу, как нарыв в больнице режет. Многие раны нужно было сразу на месте обрабатывать, иначе конец солдату – тогда пенициллин до нас еще не дошел. Хотя еще в сорок втором был случай, когда мы в Москву к одному профессору нашего политрука Витю Веселова отправили – его там сумели спасти.

– Позвольте, позвольте, – заинтересованно воскликнул Оганесян, – Веселова я помню, он был одним из первых, кому мы ввели препарат. Можно сказать вслепую – испытаний еще не проводили, нужной дозы никто не знал, но он умирал, и выхода не было.

– А, так это были вы, доктор! – повернувшись к академику, сурово покачал головой Царенко. – За Виктора нашего, конечно, до земли вам поклон, но что же вы так плохо работали? Почему в сорок четвертом еще не было пенициллина?

– Вообще-то он уже был, – со вздохом отозвался Оганесян, – мы под руководством Зины Ермольевой готовы были провести клинические испытания еще в сорок втором, но слишком долго тянулся спор о том, чей пенициллин лучше – наш или английский. Слишком долго! Не знаю, какова здесь доля моей вины, но прошу прощения, – старый академик поклонился с присущим ему изяществом движений.

– Меня в том бою ранило в грудь, – отвернувшись от него, продолжал генерал. – Вода была ледяная, я с головой ушел под воду. Злата и еще одна наша девушка, Вера Демчук, вытащили меня, оттащили в медсанбат на берегу, и Петр зашил рану, а то бы я истек кровью – пулей мне порвало внутри какой-то важный сосуд. Сам я ничего этого, конечно, не помню – Вера потом рассказала. Она отвезла меня в госпиталь, выходила, а позже мы с ней поженились. Двух сыновей она мне родила, а в прошлом году покинула меня – скончалась от рака.

– Вечная ей память, – поднимая бокал и глядя прямо перед собой, произнес Петр Эрнестович, и Злата Евгеньевна тихо повторила за мужем:

– Вечная память.

– Спасибо. Но я опять вернусь к тем временам. Выйдя из госпиталя, я представил к ордену Красной Звезды санинструктора Злату Волошину. К сожалению, награда эта до нее не дошла – возникла путаница из-за того, что она сменила фамилию и основное место жительства. Сейчас награда, наконец, нашла свою хозяйку. Я, собственно, и приехал сюда, чтобы лично вручить тебе, Златушка, твой орден. Хотя полагается делать это в официальной и торжественной обстановке, но мне, как бывшему командиру и старому фронтовому товарищу разрешили вручить тебе боевую награду у тебя дома.