Мини-футбол на Маросейке - Виктор Суханов

Лешка понимал, что после четвертой пары Иван перейдет к третьей, потом ко второй и, наконец, к первой. Но где точно находился в данный момент Ванюшка, Лешка разглядеть не мог.

Неожиданно распахнулась дверь избы, расположенной посредине прогона, и кто-то с электрическим фонариком пошел к грузовикам. У Лешки неприятно похолодело в груди. В тот же миг он с некоторым удивлением отметил, что его руки осторожно поставили на край окна винтовку, а правый глаз прильнул к прицелу. Ствол винтовки начал плавно следовать за перемещавшимся светом фонарика. Свет сдвинулся к самому заднему грузовику, потом немец, наверное водитель, открыл кабину и на минуту забрался в нее. Минута эта показалась Лешке удивительно длинной. Наконец водитель покинул кабину, фонарик осветил в его левой руке что-то похожее на бутылку. Свет двинулся обратно к избе. Ствол винтовки в Лешкиных руках проводил прыгавший по снегу луч фонарика до самых дверей.

Когда открылась дверь избы, Ванюшка крутил пятую пробку. Услышав звук открываемой двери, он замер. Потом опустил ключ и распластался на снегу. Только теперь он почувствовал, что здорово промерз. Сначала Ванюшке показалось, что немец направляется прямо к нему, но шаги стали удаляться. Хлопнула дверца грузовика из задних рядов. Мысль отползти в сторону Ванюшка отбросил: его могли сразу же заметить и тогда тут же начали бы стрелять. Он бы не успел добежать даже до церкви и поэтому предпочел лежать неподвижно, почти не дыша. Немец немного повозился в кабине, потом снова хлопнул дверцей и, что-то напевая, пошел обратно в избу.

Ванюшка полежал еще две-три минуты, вслушиваясь в звуки ночи. В избе раздавались громкие голоса. Вдали в южной стороне глухо ухало, наверное, стреляли орудия. Ванюшка вздохнул и стал продолжать отвинчивать пятую пробку.

Генька высунул нос из наружной двери церкви и пытался разглядеть, где Иван и что он делает. Но видно было плохо, и Генька мог только угадывать, под каким грузовиком находится его товарищ. Когда открылась дверь и из избы вышел немец, Генька сильно перепугался. Он сжимал в правой руке гранату, выпрошенную им у Леши, и рука его заметно дрожала. Да и всего Геньку била дрожь. Но он твердо знал, что кинет в немцев гранату, как только понадобится его вмешательство. От рождения Генька был трусом. Он боялся темноты, боялся зубных врачей, боялся уколов. Но будучи трусом по натуре, Генька был в то же время человеком мужественным. Он постоянно заставлял себя преодолевать собственный страх. Нарочно, когда темнело, ходил один по мрачной лесной дороге, сразу же отправлялся к зубному врачу, если заболевал зуб и, сдерживая внутреннюю дрожь, беспрекословно подставлял под иглу шприца необходимые медикам части своего тела. В душе он всегда завидовал Ванюшке, который был человеком хладнокровным и совсем не боялся ни темноты, ни уколов, ни зубной боли.

Пока немец возился в кабине, Генька малость успокоился и начал даже мысленно прикидывать различные возможности своего вступления в бой. Таких возможностей, по его разумению, могло быть две. Первая — если Ивана заметят, но он успеет добежать до дверей церкви. Тогда он, Генька, швырнет гранату в преследующих Ванюшку немцев, быстро захлопнет дверь, сразу же закроет на засов вторую дверь, и можно будет спокойно всем троим спрятаться в подземелье. Пусть немцы ищут в темноте, кто куда делся. Вторая возможность казалась ему гораздо опаснее. Немец мог заметить под грузовиком человека и сразу начать стрелять. В этом случае из избы немедленно выбежали бы другие солдаты с оружием, и Ванюшке не удалось бы вырваться из-под грузовиков без риска быть застреленным.

«Если это произойдет, — соображал Генька, — мне нужно будет выскочить из дверей, пробежать несколько шагов, кинуть гранату в солдат на крыльце, упасть, пережидая взрыв, и помочь Ванюшке добраться до церкви».

Все эти мысли промелькнули в Генькиной голове за ту минуту, пока шофер искал в кабине своего грузовика бутылку водки.

Но Генька не знал, что немец делает в грузовике, и приготовился вступить в бой. О том, что в этом бою он может погибнуть, Генька не подумал.

К счастью для всех, немец спокойно вернулся в избу.

Отвинтив восьмую пробку и положив ее в сумочку, Ванюшка позволил себе минуту отдохнуть. Снег шел по-прежнему споро. Стараясь меньше наследить, Ванюшка перекатился боком в сторону от грузовика. На снегу получился странный широкий отпечаток, который быстро покрывали падающие с неба снежинки. Иван стал катиться дальше в сторону церкви. У наружных дверей он остановился.

— Иди внутрь, — сказал из темноты Генька, — а я запру замок и заберусь по веревке.

Это было кстати. Ванюшка настолько промерз и руки его так плохо слушались, что залезть по веревке в окно, наверное, не смог бы. Он вошел в церковь.

Генька навесил снаружи ржавый замок, запер его и, стараясь делать валенками не очень глубокие следы на снегу, стал продвигаться к веревке, спущенной из окна. Как только он влез, Лешка втянул веревку наверх.

— А ведь взрослый в это окошко не протиснется, — вдруг заметил он. И без всякой логики добавил: — А я думал, стрелять придется.

— Ладно, — сказал Ванюшка, — пронесло. Я все-таки здорово разволновался, когда вышел этот, с фонариком. Думаю, хоть бы пистолет был, тогда не страшно. А то подойдет к грузовику, где я пробку отвинтил, заметит масляное пятно на снегу и стрелять в меня начнет. Потом я сообразил, что шофер вышел без винтовки. Хотя, может, у него в кармане револьвер был.

Генька промолчал. О своих мыслях и переживаниях он не счел нужным распространяться.

Ребята спустились в подземелье, тщательно закрыв за собой плиту. Николай и Григорий спали. Не спала только мама Люся: она волновалась за ребят. Ей сказали, что наверху «все нормально».

Утром ребята, утомленные ночными событиями, немного проспали. А когда осторожно вылезли во внутреннее помещение церкви, услышали близкую артиллерийскую стрельбу, шум моторов и яростные крики на немецком языке. Поднявшись к окну, мальчики увидели, как водители бегали вокруг машин и что-то орали друг другу. Офицеры кричали на солдат и отдавали какие-то распоряжения. Четыре последних в колонне грузовика, у которых Ванюшка не вывернул пробок, натужно ревели, пытаясь спихнуть мешавшие им выехать передние машины, но это им не удавалось. Снег уже не шел, ударил морозец, и грузовики скользили на заледеневшем подъеме.

Неожиданно на площади разорвался снаряд, за ним сразу еще один. Немцы бросились от машин врассыпную.

— Смотрите! — зашипел Генька. — Нечаево горит!

Он показывал на окно, выходившее на противоположную от площади сторону. За лесом, там, где было Нечаево, поднималось огромное облако черного дыма.