Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня - Валентин Костылев

На глазах Рудольфа выступили слезы.

– Только молчи... Никому не говори моих слов о папе. Не то меня сожгут... Живьем, без всякого сожаления... О вашем царе болтают разные страсти, но где больше ужасов, чем у нас?! Я думаю, в аду менее строгие порядки, чем у римских первосвященников... В аду жарят на огне грешников, в Риме – праведников. Вся земля объята смутой, везде льется кровь по милости пап! Только молчи!.. Никому не говори!

В саду Шевригин и поп Рудольф наткнулись на Паллавичино с его дамой. Шевригин от стыда покраснел и, перекрестившись, прошептал: «Охрани нас, Господи, от дьявольских искушений!»

Из палаты Медичи неслись дикие выкрики, визг женщин, хохот, звон посуды...

Над головой в темно-синем небе светились жемчугом мириады звезд. Где-то звенели струны гитар. Шевригин тихо сказал попу Рудольфу:

– Служи нам... Батюшка государь озолотит тебя...

Поп скромно промолчал и затем, глубоко вздохнув, сказал:

– Я уже начал служить... Скажи об этом своему великому князю...

В палате дворца Медичи – Истома-Шевригин и Игнатий.

Шевригин тихо говорит, Игнатий пишет:

«Кардиналы есть советники папы, его вельможи... Те люди прилагают усердие к возвеличению власти папы, и к тому ж каждый из них втайне норовит быть сам папой... Кардиналы носят красные шапки, а сам папа венец... Тот венец прозывается тиарой... Кардиналов много, около шести десятков, почитай. Кардиналы, что были монахами, могут жениться, а те, что не были монахами... не могут. Они держат при себе непотребных женок, именуемых „любовницами“... При папском дворе многое множество подобных женок, кои кормятся около папского престола... А в каких мерах они с теми кардиналами и прочими священниками – о том грешно писать... блудницы искушали и моих подьячих Васильева Антошку и Голубева Сережку... И хотя оба подьячих во хмелю были, но колдовству их не поддались, как потом они мне сами сказывали... Поведал мне один ихний человек о покойном ныне папе Александре Шестом... А рассказы те передать не имею сил... Тот папа даже дите имел от родной дочери. Лукреция ее прозывали. Прости нас Господи, куда мы попали!.. Тут даже грехами торгуют... На разные грехи разные цены. У них, сколь хочешь, греши, потому что от греха можно потом откупиться, не как у нас. А доход идет в пользу папиной казны. А он богат и дюже скуп... Сказать попросту: народ здесь, у папы, неверующий, по названию токмо христианский, многие попы больны дурною болезнью, и, коли не государева бы воля, во всю бы жизнь я к папе оному не поехал, ибо бес вокруг нас так и ходит, так и толкает в пропасть грехопадения...»

Послышался шум. Игнатий испуганно спрятал написанное за пазуху.

Явился сам Медичи, одетый в шелковые одежды; от него пахло розовым маслом. Он был весел. Его сопровождали несколько ватиканских дворян. Учтиво раскланявшись, Медичи поздравил Шевригина с предстоящей аудиенцией у его святейшества.

– Сегодня после полудня святой отец изволит допустить вас в свои покои для беседы с его святейшеством... Надеюсь, что благородные синьоры столь благоразумны, что сумеют соблюсти необходимый ритуал при отдании полагающихся папе знаков уважения и почета. О том в Ватикане благородным синьорам будет указано особо.

Шевригин и Хвостов низко поклонились в ответ на эти слова Медичи.

– Московские люди – верные слуги своего государя, – сказал Шевригин. – А батюшка государь наш, царь всея Руси Иван Васильевич, посылая нас, велел почтить его святейшество исконно обычными у нас на Руси знаками великого почета, как и прочих владык, дружественных его величеству, нашему государю... Господь Бог умудрит достойно собеседовать с его святейшеством.

Медичи, стоя неподвижно, с лицом, выражавшим почтительное внимание, выслушал слова Шевригина, а выслушав, низко поклонился.

– Я передам его святейшеству приветливые слова благородных синьоров, послов государя.

Переводчиком при этом разговоре был вчерашний католический священник Рудольф Кленхен, которому во время происходившей накануне попойки Шевригин тайком подарил золотую чарку. Уйдя вместе с Медичи, он вскоре вернулся и попросил у Шевригина вина. Тот с громадною охотою стал угощать каноника.

– Полюбили мы тебя, Рудольф, простяга ты... Не похож на тех, что ходят к нам, – добродушно похлопывая Кленхена по плечу, сказал Шевригин. – Одарим мы тебя, коли будешь держать московскую сторону.

Он налил вина ему и Хвостову.

– Поведай нам что-нибудь о папах. Нам нужно побольше знать о святейших правителях, чтобы было что государю потом доложить, да и самим чтобы дураками не остаться.

Рудольф тяжело вздохнул, выпил свое вино и, обтерев широким рукавом губы, покачал головою:

– Теперь уж не то, что было, далеко не то! Ограбили немцы Рим. При Клименте Седьмом на Рим напали шайки реформистов. Осадил нас своим голодным войском Карл Бурбонский... У него было пятнадцать тысяч немецких ландскнехтов. А вожаком их был Георг Фрундсберг. Этот немец ненавидел папу. Он носил при себе золотую веревку... Добивался повесить на ней святейшего. Папа бежал в замок Ангела. В ту пору Рим попал в лапы немцам. Они грабили все, что только находили. Они крали и убивали, сколько их душе угодно. Ландскнехты надели на себя шляпы кардиналов и их длинные красные сутаны, разъезжали но городу на ослах, ломались, кривлялись. Здоровенный немец Вильгельм фон Зандицелл в одежде римского папы нарочно разъезжал перед замком Ангела. Немцы, одетые кардиналами, кричали: «Мы заставим тебя, безбожный папа, слушать нашего императора... Мы сделаем Лютера папой».

Продолжая потягивать вино, Рудольф с досадой махнул рукой:

– Не было счастья у того папы Климента, не было и ума. Сатана, видимо, надоумил его отлучить от церкви английского деспота – короля Генриха Восьмого... Генрих со всей страной после этого отрекся от Рима, а папа потерял «грош святого Петра» – ежегодный налог, который английское государство платило папе... А это значит: тридцать восемь миллионов гульденов убытка! Недальновидный был папа Климент! Не то уж стало теперь в Ватикане.

Сокрушенно вздыхая, Кленхен с чувством горечи и обиды жадно поглотил десятую чарку вина.

Он встал, поклонился и, сказав, что ему нельзя находиться долго в отлучке, ушел.

Шевригин с бедовой улыбкой почесал под бородой:

– Ну и дела тут! А еще мы у себя горюем: это не так да это не так, а посмотришь кругом – везде столь богато и весело, что хоть волк траву ешь! Ты, Игнатий, потом все это запиши. Государю доложим...

За окном солнце. Благоухают цветы в саду. Апельсиновые деревья со своими сверкающими на солнце листьями разомлели. К косякам окон жмутся гирляндами листья плюща и дикого винограда. Вокруг них, кажется, трепещет дымка нежной испарины. На статуи в саду то и дело садятся ярко-желтые, одурманенные теплом бабочки. Где-то по соседству играет орган духовные песни.

– Долго не идут наши подьячие! – сказал, глядя в окно, Шевригин.

Он послал их вместе с Франческо Паллавичино за книгами для царя. Вчера один из вельмож приказал ватиканскому библиотекарю выдать из книгохранилища принадлежащие папе, как дар его святейшества государю Ивану Васильевичу, книги на сербском и греческом языках, которые печатались в Ватикане по желанию самого папы Григория. В них было подробное изложение споров на Флорентийском и Тридентском соборах.

Игнатий Хвостов на слова Шевригина отозвался шутливым замечанием:

– Тридентский собор восемнадцать лет длился. Не беда, коли наши подьячие немного и задержатся...

– Восемнадцать лет?! – удивился Истома, обернувшись.

– Иезуиты хозяйничали на нем... Могла ли от таких споров быть прибыль реформатам? Папа всех перехитрил.

– Вот куда мы с тобою, Игнатий, попали!.. Власть тут, видать, поповская! Можно ли ждать чего-нибудь доброго от такого управления?

– Война братоубийственная в здешних царствах... Ихняя распря на долгие годы... Меняют веру с пролитием крови, с яростью звериною. И убивают кощунственно: с крестом и молитвою.

– Папа того же хочет и у нас... Шепнул мне поп Рудольф. Молчи пока – что я тебе скажу. Шепнул он мне, бес, такое, что мороз меня пробрал по коже. Будто папа пошлет с нами какого-то своего кардинала-иезуита, чтобы он нашего батюшку Ивана Васильевича в ихнюю веру, папскую, обратил... Царь ждет посла – князя либо дворянина, а нам посылают иезуита. Кажи вид, будто того ведать не ведаешь, а когда объявят – кажи вид не в пример радостный... Будем благодарить папу. Пускай едет. Государь всякого найдет своим словом. Его иезуитом не испугаешь.

Явились и подьячие. На тележке, запряженной двумя осликами, они привезли пять больших книжиц в кожаных мешках, обвязанных серебряными цепями. Оба подьячих были потные, красные и что-то чересчур разговорчивые.

Шевригин посмотрел на них подозрительно.

– Что это вы зело бойки пришли?! А?

– Винца хлебнули фряжского из ягоды... Угощали нас.

– Смотрите! – грозно проговорил Шевригин. – За непослушание – в Москве ответ держать будете.