Точку поставит пуля - Леонид Словин

— Да ладно! Неудобно угли считать — пальцы дымятся! Без тебя не поедем! Точно, товарищ подполковник?

Любка вся подобралась — ждала ответа. «Горячая девка…» Омельчук даже крякнул от полноты чувств.

— Шанга далеко отсюда?

— Рядом.

— Что ж! — Он поднялся. — Можно и съездить! Рабочий день — к концу!

Гуляли в избе-пятистенке, на краю поселка. Пили, орали, дробили… Половицы щедро отзывались на стук. А вокруг — за стенами, за двором, над крышей — первенствовала все та же, устоявшаяся, не прерываемая ничем тишина; за несколько часов пребывания в Шарье Омельчук все никак не мог к этому привыкнуть. Сидели хорошо. Виталькина теща — не старая еще, с раскачивающимися длинными сережками, с повадками лидера — шутками-прибаутками опытной рукой правила застолье.

— Милости просим, гостюшки баские…

На столе царили картовники — диковинные пироги, облитые поверху картофельным свежим пюре на молоке, запеченные на противне в русской печи. К картовникам подали свежего молока, сметану, крутые яйца. Была еще брага! К самогону первачу. Первач был отменный — самогонный аппарат Виталька самолично отобрал в райотделе среди сотен конфискованных оригинальных конструкций, приговоренных к уничтожению.

Московского проверяющего Шарья принимала по высшему разряду, и Омельчук это оценил. Посулы генерала Скубилина, партийные документы Больших Боссов — все ушло на задний план.

«Кайф…»

Любка, сидевшая рядом, положила под столом свою горячую ногу чуть выше его колена, голенью обвила его голень. Они сидели, развернувшись в разные стороны, не разговаривали и даже ни разу не взглянули друг на друга, тесно, плечом к плечу, ощущая синхронное биение крови в переплетенных сосудах.

В избу вплывали новые гости — Омельчук уже не старался их запомнить — соседи, свои, сослуживцы. Оставляли в прихожей или на кухне бутылки, степенно проходили к столу. В присутствии высокого московского гостя несколько минут разговаривали вполголоса, чинно, потом начинали догонять тех, кто раньше начал.

— Гостюшка ты наш дорогой! — Виталькина теща все же вытащила Омельчука из-за стола. — Иди-ка ты полежи! С дороги, чай!

Он и впрямь почувствовал, что отяжелел.

За переборкой стояла застеленная суконным жестким одеялом кровать. Мигом достали подушки. Уложили, накрыли простыней.

С уходом Омельчука в горнице все пошло веселее и громче.

Проснулся он от бешеного стука за переборкой. Кто-то гулко вколачивал каблуки в пол. Женщины тянули тонкими куриными голосами:

Он кудрями потря-сет, Нам по рюмке подне-сет!..

Был уже вечер. В голове прояснилось. Пора заняться делом…

Он поднялся, в носках, как лежал, подошел к горнице. Гости в избе сменились, приехали сотрудники линейного отделения.

Общество распалось.

На месте Омельчука, рядом с Любкой, красовался усач-дежурный. Они сидели молча, не разговаривали. Любка смотрела куда-то в угол, усач тоже не обращал на нее внимания.

— Товарищ подполковник… — Старший опер Виталька — улыбчивый, с нежным, как у девицы, лицом — первым заметил Омельчука. — Котлеты стынут! Садитесь сюда!

Виталька достал магнитофон — старый, без верхней крышки. С двумя бобинами. Пленки были тоже видавшие виды, хрипатые.

Высоцкий, Шафутинский, Аркадий Северный…

— Из бесхозных, что ли? — Омельчук кивнул на магнитофон. — Что пассажиры забыли?

— Ну! Сто лет, а все равно пашет… Списанный!

— Не уничтожил по акту!

— Конечно! А уничтожь я его, как Созинов мне велел, — кому какая польза? А так люди слушают… — Виталька скользнул на рисковый, однако непременный, как закуска к выпивке, разговор о начальстве. — Такой он у нас — честное слово… Ни себе, ни другим!

— И не подумаешь! — подначил Омельчук.

— Вечером вместе работаем на вокзале — скажет, бывало: «Виталька! Купи два кусочка хлеба, кефир и сто пятьдесят колбасы в буфете!» Идешь!.. И тут уж смотри — чтоб ни больше, ни меньше! Все рассчитает! До копеечки! Сдачу отдай точно! А то скажет: «И кефирные бутылки сдай!» Тут уж… «Нет, — я говорю, — Пал Михайлович! Бутылки я не понесу!» А тру-у-ус! Взять с этим же магнитофоном. «А вдруг узнают?» — «Так ведь, — говорю, — его все равно на переплавку!» — «Но ведь, — говорит, — человек сдал нам!..»

«Сдал!»

Мягко, без нажима Омельчук принялся зондировать почву, варьируя нужным словечком.

— Народ, я смотрю тут честный. Приносят, сдают!

— Это есть! Народ у нас хороший, товарищ подполковник, чужого ему не надо.

— А как насчет документов?

— То же самое! Приносят — принимаем, пересылаем…

— А с партийными билетами? Конфликтов с райкомом, горкомом не бывает? Тут ведь дело тонкое!

— Это точно! — Виталий зажегся, однако вначале потянулся за стопкой. — Выпьем, товарищ подполковник! Я вам сейчас одну историю расскажу!

Выпили как положено. Не спеша. Также неторопливо, спустя время, одинаково поддели вилками по рыбке с томатом. Виталька поманил Омельчука, зашептал в ухо:

— Сегодня документы принесли. Карточки, партбилеты. Пропуска… Ну, вообще!.. Я таких и не видел! На самый верх. В ЦК КПСС!

Омельчук боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть.

— Из поезда выбросили…

Виталька рассказал всю историю. Про машиниста, про звонок Картузова из московской милиции.

— Хотел чужими руками жар загрести…

У Омельчука прорезался наконец голос:

— И где сейчас все?

— Начальник взял.

— Созинов? Понес в партийные органы?

— Нет!

Старший опер объяснил:

— В санаторий едет. В Москву. Вот и завезет. Прямо с доставкой на дом. В ЦК.

Омельчук отпал.

— И когда ему в санаторий?

— Выезжает? А сегодня!

Виталька был сама беспечность.

— Сейчас, может, уже выехал!

— Мне ждать вас, товарищ капитан? — С Игумновым был все тот же водитель.

— Ждать.

Разыскник 49-го отделения, на территории которого проживал владелец «Тойоты», и другой парень, находившийся вместе с ним в машине, назначили встречу именно тут, в комплексе. Очаг спортивной культуры ютился на краю раскинувшегося широкого оврага. На другом склоне разбит был старый фруктовый сад. Дно принадлежало зловонному стремительному ручью. Комплекс не был престижным, но в нем имелось все, что необходимо пацану в микрорайоне, где, кроме кинотеатра и общественного туалета с наркотой, нет ни одного другого объекта соцкультбыта.

Игумнов дернул входную дверь — она оказалась не заперта; вошел внутрь. Небольшой холл отделяло от зала прозрачное — от пола до потолка — стеклянное ограждение. За ним был ринг. Там шла тренировка. Младшеклассники, совсем дети, отрабатывали «боковые». С шагом левой вперед наносили удары, укрывались за одинаково у всех, как у одного, поднятыми предплечьями; нагнув головы, по-рачьи сводя раскачивающиеся полусогнутые кисти.

Разыскник 49-го — плечистый, невысокого роста — уже ждал Игумнова. Небрежно кивнул в угол, на тренажеры.

— Качаются…

Оказалось: это — ностальгическое. С минуту оба наблюдали молча.

«Большой спорт — наверное, единственный путь наверх для детей из неблагополучных и малоимущих семей, у кого нет поддержки со стороны…» — писали советские газеты про юношей-негров, чемпионов и рекордсменов.

«Предполагается, что у нас все иначе…»

Из тренерской кто-то выглянул — увидев вошедших, ни о чем не спросил, закрыл дверь. В спорткомплексе был нюх на ментов и бандитов. Разыскник показал на низкую спортивную скамейку перед ограждением.

— Лейтенанта я давно знаю…

Они присели. Игумнов уточнил:

— Хозяина «Тойоты»?

— Да. Росли вместе. В школе тоже вместе учились. Потом он ушел… На шесть лет.

— Грабеж?

— Квартирные кражи. Потом вернулся.

— Работает?

— Обещает… Я с него несколько раз слово брал. Требую, чтобы учился или работал…

— Специальность есть у него?

— Поступал на факультет журналистики…

— На учете состоит?

— На списочном. А точнее, просто в голове держу! — Разыскник предложил откровенность.

«Значит, ни в картотеке УМУРа, ни в Зональном информационном центре не значится…»

— А второй? Который с ним?

— Кабан. Этот чемпион по юниорам. Классик. Борец. Восходящая звезда.

— Как бы она не взошла в Бутырке.

— Запросто!

Разыскник оказался того же разлива. Коротко поведал о себе. В спорт привел культуризм — желание развить мускулатуру. Качались в подвале, который сами же обустроили. Многие из тех, с кем вместе начали, быстро отсеялись: тренировались вечерами — не у каждого хватило сил постоянно конфликтовать с семьей. Легче было тем, у кого одна мать или бабка. Потом нужны стали деньги. На снаряды, на тренажеры. На анаболики — растить дикое мясо… Не говоря уже о спортивной одежде, о косметике для девочек.

— …А вокруг уже вовсю фарцевали, крали, спекулировали. Остальное тебе ясно! — Разыскник не стал уточнять.