Начало опричнины - Руслан Скрынников

    В раздоре между Захарьиными и Старицкими Сильвестр и Курлятев неизменно поддерживали Старицких. Свидетельством тому было весьма двусмысленное поведение их в дни династического кризиса и многие другие факты. По летописи, Сильвестр пользовался «великой» любовью княгини Ефросиньи Старицкой[472].

      Сильвестр имел приверженцев среди старомосковской знати, которая бесспорно участвовала в новой правительственной комбинации. Но по мере того, как усиливалось значение титулованной знати, влияние старомосковского боярства падало. Косвенным свидетельством тому явилась отставка двух старейших членов Боярской думы бояр Г. Ю. Захарьина и И. И. Хабарова[473]. Оба они закончили свои дни в монастыре. Во второй половине 50-х гг. стало ослабевать влияние ближних бояр Д. Р. и В. М. Юрьевых. Боярин Д. Р. Юрьев лишился чина казанского дворецкого, после того как Казанский край перешел из ведения Большого дворца в ведение вновь образованного Нижегородско-Казанского дворца[474]. В. М. Юрьев утратил титул тверского дворецкого и был отстранен после 1554 г. от руководства Посольским ведомством[475].

      Несмотря на это, влияние старомосковской знати в правительстве оставалось весьма значительным, свидетельством чему было пожалование думных чинов младшим Захарьиным[476], Шереметевым[477], Салтыковым-Морозовым[478].

    Партия Сильвестра использовала раздор между Захарьиными и Адашевыми в дни династического кризиса и постаралась привлечь Адашевых на свою сторону. В ближайшие месяцы после кризиса дворянский кружок Адашевых значительно упрочил свои позиции в Боярской думе. Ф. Г. Адашев стал боярином, а его сын Алексей — окольничим[479].

    Правительство середины 50-х гг. называют обычно правительством Адашева и Сильвестра[480]. Но доминирующее положение в нем занимал бесспорно кружок Сильвестра и князя Д. И. Курлятева, пользовавшийся поддержкой могущественной Боярской думы.

    Сам Сильвестр родился в Новгороде и происходил из поповичей. Первые сведения о его службе в придворном Благовещенском соборе относятся к середине 40-х гг.[481]. Но его имя было мало кому известно за пределами Кремля[482]. Вплоть до собора на еретиков многие лица отвергали авторитет Сильвестра даже в узкой сфере его служебной деятельности[483]. Вершины, могущества Сильвестр достиг в период после 1553—1554 гг., когда взаимная борьба между Старицкими и Захарьиными вызвала к жизни новую комбинацию политических сил.

    В известных приписках к летописи царь Иван ярко живописует правление Сильвестра. «Некий священник», служивший в церкви Благовещенья у царского двора, «бысть яко всемогий, вся его послушаху и никто же смеяше ни в чем же противитися ему ради царского жалования: указываше бо и митрополиту... и бояром, и дияком» и т. д.[484]. Впадая в полемическое преувеличение, царь утверждал, что поп-невежа склонен был «спроста рещи, всякия дела и власти святителския и царския правяше, и никтоже смеяше ничтоже сътворити не по его велению, и всеми владяше, обема властми, и святителскими и царскими, якоже царь и святитель...»[485]. Могущественный временщик, объединивший в своих руках духовную и светскую власти, — таким предстает Сильвестр в рассказах Грозного. При всей тенденциозности подобных рассказов в основе их лежит один несомненный факт: во второй половине 50-х гг. Сильвестр оказывал всестороннее влияние на управление государственными и церковными делами.

    Покровительство Старицких удельных князей, дружба с князьями Оболенскими и Ростово-Суздальскими и, наконец, широкая раздача думных чинов и земель титулованной знати доставили Сильвестру ту прочную поддержку со стороны Боярской думы, в которой и заключается секрет «всемогущества» благовещенского попа. Вновь созданная комбинация политических сил носила вполне устойчивый характер, поскольку в ней были представлены все без исключения влиятельные группировки Боярской думы.

    Наряду с поддержкой со стороны Боярской думы причиной всемогущества скромного священиика-разночинца было исключительное влияние его личности на молодого царя Ивана Васильевича.

    Первый воспитатель и «дядька» царя Иван Челяднин не оказал на ребенка никакого влияния. Великий князь, будучи мальчиком, отчаянно безобразничал. С ватагой сверстников он топтал конями народ на рыночных площадях, сбрасывал с высоких теремов «тварь бессловесную», а в 14 лет «начал человеков уроняти»[486]. В то время, когда царю исполнилось 17—18 лет, большое влияние на него стал оказывать Сильвестр, его первый духовный учитель[487]. После разрыва с наставником Иван Васильевич дал ему нелестное прозвище «попа-невежи». Прозвище было довольно удачным: в личности Сильвестра крайний фанатизм сочетался, как то часто бывает, с умственной ограниченностью. Протопопу нередко являлись божественные видения, он слышал «небесные голоса». Его рассказы и убежденность оказывали потрясающее действие на молодого царя[488]. Именно Сильвестр заронил в душу Грозного искру религиозного фанатизма.

    Иностранцев поражали многие привычки московского государя, отличавшегося в молодости могучим телосложением и высоким ростом. Царь Нуждается грубых потех, не очень любит охоту, зато находит удовольствие в богослужениях; «он, бесспорно, очень усерден в своей вере» — писал один англичанин из Москвы[489].

    За короткое время Иван приобрел обширные познания в священном писании. Впоследствии даже противники признавали его высокообразованным богословом[490]. Подчинившись авторитету Сильвестра, царь ревностно исполнял все церковные обряды[491]. Вскоре ему также стали являться божественные видения. Так, накануне решающего штурма Казани двадцатитрехлетний царь явственно слышал в ночи «как бы Симонова монастыря звон»[492]. Позже царь Иван откровенно признавался, что в свое время подчинялся своему наставнику «безо всякого рассуждения»[493].

    Годы всевластия Сильвестра были временем крайнего религиозного фанатизма. Правители использовали фанатизм черни, чтобы избавиться от неугодных им лиц. Агенты Сильвестра натравили толпу на коломенского епископа Феодосия, который лишь случайно избежал гибели[494]. Большим почетом пользовался в Москве в те годы знаменитый юродивый Василий Блаженный, смерть которого в 1556—1557 гг. была отмечена в официальных записях Разрядного приказа. Юродивого похоронили в Троицком монастыре в присутствии официальных лиц при громадном стечении народа[495].

    Дворянский кружок Адашева занимал в правительстве Сильвестра подчиненное положение. Многолетняя кровавая война с казанцами надолго отвлекла внимание Адашева от внутренних преобразований. Лишь добившись полного успеха в восточной войне и упрочив положение при дворе, он смог вернуться к осуществлению программы реформ, выдвинутой им в 1549—1551 годах. Вслед за упорядочением местнической практики правительство Адашева предпринимает попытку преобразования местной системы управления и реформирует отжившую систему «кормлений».

    Подробный отчет об этой реформе, принадлежащий, возможно, перу Адашева, включен в текст официальной летописи под заглавием «Приговор царской о кормлениах и о службе» 7064 года[496]. Летописный рассказ представляет собой многословный, чисто литературный пересказ указа, не дошедшего до нас ни в одном подлинном списке[497]. Летописный рассказ непосредственно вводит нас в круг идей и начинаний Адашева, знакомит с его проектами реформ и политическими идеями.

    «Приговор» открывается длинным панегириком благочестивому царю. С некоторыми оговорками Адашев, приписывает Ивану, наряду с прочими мудрыми мыслями, свою излюбленную идею дворянского равенства. Царь «по достоянию» всех любит и жалует «против их трудов» и «мзды им вздает по их отечеству (! — Р. С.) и службе»: «любовь его... ко всем под рукою его, к велможам и к средним и ко младым ко всем равна»[498]. Как мы видим, радикальные фразы относительно дворянского равенства сочетаются здесь с признанием жалования «по отечеству», т. е. по знатности, и лишь во вторую очередь «по службе».

    Центральное место в «приговоре» занимает вопрос о кормлениях. «Приговор» подвергает решительной критике устаревшую систему местного управления, при которой местные власти наместники и волостели, кормились за счет населения, т. е. собирали пошлины в свой карман[499]. Узнав о злоупотреблениях кормленщиков, сообщает летописец, царь велел «расчинить» по городам и волостям старост, которые бы участвовали в судебных делах, и заменил прежние поборы в пользу кормленщика специальным оброком «по промыслом и по землям», шедшим в казну[500].