Рок царя Эдипа (СИ) - Ростокина Виктория Николаевна

Когда рубашка была найдена, Инна сказала:

— А вот теперь идите в кабинку. Примерьте брюки.

Она видела, что и у Нади, и у Алексея уже опьянели глаза.

«Боже, какие они молодые. Сколько в них жизни!»

Продавщицы, двинувшиеся было за Алексеем и Надей, были остановлены твердой Инниной рукой.

— Они сами, не волнуйтесь.

Через минуту Надя выглянула из кабинки.

— Я ничего уже не понимаю, — простонала она. — Сами поглядите.

«Немудрено, — улыбнулась Инна. — Лешка такой чарующий».

Она нырнула в кабинку, где Алексей стоял, неловко косолапя, пытаясь разглядеть себя со спины. Кабинка была тесная, только на двоих. Надя вышла.

— Стой спокойно, — сказала Инна. — Не вертись. Успеешь.

Она провела ладонью по его плечам, по спине. Откинула фалды пиджака.

— В поясе не жмет?

— Мэа, — промычал Леша.

Она запустила пальцы под пояс, обвела вокруг талии — вроде нормально.

— А в шагу? Подними ногу.

Он послушно согнул колено.

Она провела рукой по ноге, опустила ее, оттянула ткань между ног. Огладила… И он вдруг зажал ее руки.

— Попалась? — прошептал. — Попалась, которая кусалась?

Она почувствовала, как он напряжен.

«Я сошла с ума! Он сошел с ума! Мы сошли с ума!»

Он ослабил хватку, но она не убрала рук. Почему-то не убрала.

«Доигралась».

— Ну что вы так долго? — капризно спросила Надя, раздвигая занавески.

— Ой, тут морщинка, — Инна моментально отвернулась, разглядывая брючный карман. — Надюша, посмотри, тут морщинка.

Она вышла из кабинки чуть более поспешно, чем требовалось.

И Надя, кажется, это заметила. Как-то удивленно взглянула на нее.

— Где? Где морщинка?

Инна сжала кулаки.

— Там, в боковом шве, видишь?

— Нет. Тут нет никакой морщинки.

«Какая она подозрительная! Но она хорошая, она отличная!»

— Значит, мне показалось.

— Нет никакой морщинки, — повторила Надя.

Алексей улыбался как победитель. Широко улыбался, самодовольно.

— Нравишься себе? — спросила Инна.

— Главное, чтоб тебе нравилось.

— Не мне, Наде.

— Тебе, — настоял Алексей. — Ты у нас эксперт, правда?

«Ну погоди, сопляк, я с тобой поговорю!»

Когда костюм был оплачен, упакован и положен в хрустящий пакет, Инна сказала, словно именно для этого момента была вся прелюдия:

— А теперь, Надюша, тебе. Вот теперь самое главное.

Надя радовалась, как дитя. А Инне приходилось вымучивать слова и улыбку. Вдохновение пропало напрочь. Была какая-то вялая тоска и стыд. Стыд и тоска.

Надя, конечно, стала выбирать блестящее. Много рюшек, воланов, блесток.

— Не украшай себя, — попросила Инна. — Укрась платье.

Надя поняла сразу, словно всегда именно этого откровения и ждала.

Она тоже отвергла французов, но еще и итальянцев, она остановилась на немцах.

«Молодец, — похвалила Инна. — Она далеко пойдет. Господи, да и наука-то простая. Женское чутье — ничего больше. Уж чего-чего, а этого у нас не отнять».

Алексея несколько озадачил выбор невесты. Он тоже ждал костюма «снежинка» — много-много марли, а посредине девочка, а Надя выбрала строгое, простое, даже как бы незаметное.

И вдруг преобразилась. Подтянулась, собралась, стала загадочной, интересной, далекой…

«Она замечательная, — уже почти не уговаривала себя Инна. — Они отличная пара».

Надя наклонилась к уху Инны:

— А какие у вас духи?

Инна едва не расхохоталась — девочка очень быстро все схватывала.

— Пойдем посмотрим, принюхаемся. Только сначала — умыться. Для чистоты восприятия, так сказать.

Они оставили Алексея с пакетами, а сами вошли в туалет.

Надя сполоснула лицо, фыркнула задорно и вдруг призналась:

— У меня там все мокро.

— Значит, мы идем в нужном направлении.

«Если б ты знала, девочка, если б ты знала», — с ужасом подумала Инна.

Надя еще что-то хотела сказать, но Инна поторопила ее, она вдруг поняла, что боится оставаться наедине с невесткой.

Глава 12

Фея

Москва встретила ее снегом. Пушистые хлопья забивались за воротник, и Инна с забытым чувством радости, ощущала, как они тают, коснувшись щек, и превращаются в прохладные капли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гид, встречавшая тургруппу, суетилась, рассаживая иностранцев по местам в новеньком «Икарусе».

— Мадам Коллинз, плиз… Мадам Коллинз…

Инна очнулась, спохватившись.

Коллинз — это она. Надо быть внимательнее…

«Дожила… — с грустью подумала она, занимая место у окна. — Через десять лет приезжаю, словно воришка, под чужой фамилией, с чужими документами, с трудом втиснувшись в экскурсионный тур… Спасибо, Сара Коллинз отказалась от поездки, уступила свое место. Иначе бы не успела… Да и кто знает… Перестройка перестройкой, а в Комитете небось по-прежнему действительны списки «нежелательных гостей»… Эта система при любой власти бдит… Для меня граница на замке…»

Она зябко запахнула дубленку, смотря в окно на такие родные и знакомые московские улицы…

Сейчас они выскочат на Ленинградку, а там, если повернуть вправо, рукой подать до ее дома…

Но их автобус не будет сворачивать. Они минуют Белорусский вокзал, проедут по улице Горького и остановятся у «Интуриста»…

А что там дома? Как отец? Он, наверное, убит горем… А Алешка? В какой же класс он теперь ходит? В третий? В четвертый? И скорее всего, в ее школу… Она хорошая и близко от дома… Может, он сидит в том же классе, что и она, и на той же парте?

Как пусто теперь в их квартире без мамы… Неужели она больше не хлопочет на кухне, не печет ватрушки, не ворчит на отца за то, что он бросает где попало газеты и сигареты?..

Ну почему она не может прийти домой, попрощаться с матерью, поцеловать последний раз холодное, застывшее лицо, обнять отца и сына?!

Танька позвонила в Нью-Йорк, сказала, что у мамы инсульт, состояние безнадежное. К тому времени Инна уже рассталась с Женей, с его отцом и матерью, она больше не могла лгать. Теперь вот живет в Америке, перебивается редкими заработками.

Инна тут же бросилась искать возможность отъезда в Россию и послала отцу телеграмму, что немедленно выезжает.

И он ответил ей, впервые за девять лет.

«Мать умерла. Ты убила ее. Не смей порочить ее память. Не смей переступать наш порог».

А у Инны на руках уже был билет, путевка и чужой паспорт.

Знакомые отговаривали ее от поездки.

— Он прав в одном, — говорили они, — тебе нельзя видеться с ним. Поверь, в этой стране ничего не изменилось. Это только пыль в глаза… ты навредишь и отцу, и сыну… После твоего визита их не оставят в покое… К тому же ты инкогнито. А если выяснится, что ты въехала нелегально? Ты представляешь, чем это может кончиться?

Инна понимала справедливость их слов, но ничего не могла с собой поделать. Она должна проводить маму в последний путь. И потом она постарается повидать Алешку. Пусть тайком, пусть мельком…

Только сейчас она поняла, как тянуло ее домой все эти годы… Как не хватало этого мороза, этого снега, этой раскисшей слякоти на мостовой, этого огромного и нескладного города, в котором она родилась.

Все это она вырвала из сердца, а оно, оказывается, не хотело мириться с потерей, тосковало и ныло… Просто она заглушала эту тоску повседневными заботами, запрещала себе думать и вспоминать…

Инна безучастно выслушала распорядок дня, время экскурсий, план экскурсий и прогулок по Москве, поднялась в номер и сразу же, не раздеваясь и не распаковывая багаж, бросилась к телефону.

«Что я делаю! Дура! — тут же остановила она себя. — Здесь наверняка все прослушивается».

Она спустилась вниз и побрела по улице, удивленно и отрешенно вглядываясь в спешащих мимо нее москвичей. Что-то изменилось… Только сразу не поймешь что…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Да нет, пожалуй, ничего… Инна усмехнулась, потому что первый работающий автомат оказался только в переходе метро «Пушкинская».

Пальцы дрожали, она никак не могла сунуть монетку в щель. Потом набрала знакомый с детства номер.