Лунный вариант - Геннадий Семенихин

Алексея царапнул по сердцу жалобный голосок. Женщина смущенно отвела глаза:

— Что ты, Наташенька, дяде очень некогда. Я переглажу белье и буду читать тебе сказки.

— Ты долго будешь гладить, — недоверчиво отозвалась девочка.

Горелов поднялся:

— Если я к ней на минутку зайду, вы не будете против?

Женщина, уже державшая в руке ключ, благодарно посмотрела на Горелова.

— Ой, да что вы! У вас же и на самом деле каждая минута, наверное, на учете. Но если вам действительно не в тягость… — она не договорила и открыла перед ним дверь.

Горелов вошел в комнату и на маленькой никелированной кроватке с высокой спинкой увидел под стеганым одеялом девочку с беленькими косичками. Она лежала на спине. По багровому румянцу на худеньких впалых щечках и прерывистому дыханию можно было догадаться, как ей тяжко. На стуле, приставленном к изголовью, лежала половинка лимона, градусник, пачка каких-то таблеток. Алексей прикоснулся ладонью к ее пылающему лбу.

— Тебе больно, Наташа? — спросил он участливо.

— Нет, — качнула девочка головой, — только лобик горячий. Подержите на нем руку, дядя. Ка-ак хорошо! У вас рука холодная-холодная. Еще подержите немножко, ладно?

Горелов не видел, какими добрыми и грустными глазами смотрит на него с порога женщина. Он опустился перед кроваткой на колени и теперь почти целиком закрыл ладонью пылающий детский лобик.

— Ой как приятно! — прошептала девочка. — Мама, этот дядя хороший?

— Хороший, Наташа, очень хороший, — ответила певуче Лидия.

— Мама, он летчик?

— Летчик, Наташа.

— Но ты же не любишь летчиков.

— Кто это тебе сказал?

— Ты сама говорила.

Женщина смутилась. «Видно, насолили ей, бедняге, всякие перегонщики вроде Убийвовка, если даже ребенку на них пожаловалась», — подумал Горелов и, желая разрядить обстановку, весело сказал:

— А я не летчик, Наташенька. Это я раньше был летчиком. А теперь парашютист. Вот я кто.

— Это правда? — потребовала подтверждения Наташа.

— Правда, девочка.

— Мама, дай дяде мою дудочку, пусть он на ней поиграет и песенку какую-нибудь споет.

Алексею никогда не приходилось нянчить маленьких. Своих братьев и сестер у него не было. Так уж cлoжилacь горькая вдовья жизнь у его матери Алены Дмитриевны, что одним-единственным остался он у нее. Но когда учился в школе, иногда катал в коляске младшего брата одного из своих друзей и запомнил с тех пор не очень мудрящую песенку.

— Мама, — рассмеялся Горелов, — дайте, пожалуйста, дудочку.

Лидия пожала плечами, порылась среди валявшихся в углу игрушек и протянула Алексею маленькую флейту. Он подул в узкую щель, пальцами прошелся по клавишам. Положил флейту на кроватку, пропел:

Шарик Жучку взял под ручку.Стал с ной польку танцевать,А Барбосик — красный носикСтал на дудочке играть.

— Ой как здорово! — засмеялась Наташа. — Мама, пусть дядя не уходит. Он мне еще раз песенку споет.

Горелов взглянул на хозяйку. Увидел добрый, признательный блеск в ее синих глазах, веселый румянец, осветивший щеки. И вдруг в них показались слезы. Женщина, видать, вспомнила о чем-то своем, глубоко запрятанном и наболевшем. Алексей не знал, как поступить — постараться утешить или сделать вид, что не заметил. Пока он колебался, Лидия быстро вышла из комнаты. Возвратилась через минуту, уже овладев собой.

— Мама, ты здесь? — прошептала Наташа.

— Здесь, родная.

— Спроси у дяди — он еще к нам придет? Как вас зовут, дядя?

— Алексей Павлович, детка, — ответила мать.

— А мою маму тетя Лида. Только она любит, чтобы ее взрослые называли Лидия Степановна. Вы еще придете ко мне, дядя?

Горелов поднялся, ладонью стряхнул пыльное пятнышко с колена, на котором стоял перед кроваткой, увидел печальные, широко раскрытые глаза, стынущие под напряженно сведенными стрельчатыми ресницами. Они ждали.

— Лидия Степановна, — серьезно обратился к Лидии Алексей, — сегодня концерт по заявкам окончен. Тем более единственный слушатель явно устал. А вот завтра…

— Вы и в самом деле сможете на несколько минут к нам забежать? — нерешительно спросила женщина.

— А разве можно обманывать больного ребенка? — вопросом ответил Горелов.

12

В маленьком душном номере гостиницы Леня Рогов укладывал свои вещи в серый объемистый чемодан, разукрашенный наклейками иностранных отелей. Где только не побывал этот чемодан! С желтых, зеленых, оранжевых и карминных наклеек глядели клыкастые львы и носороги, полуобнаженные красавицы — кинозвезды, тяжелоатлеты и знаменитые автомобильные гонщики, колонны развалин древних Афин и сверкающие небоскребы, «бьюики» и разлапистые пальмы в дельте Нила, под которыми так и тянуло отдохнуть, — все было на этикетках, украшавших его чемодан.

Леня стоял над ним и сосредоточенно решал, как бы получше и поаккуратнее утрамбовать свое имущество. Долгая холостяцкая жизнь приучила его к экономности и практичности. Был он в одних трусах и сиреневой безрукавке. Темные оливковые глаза перебегали с предмета на предмет. Каждая вещь подлежала недолгому, но внимательному разглядыванию, прежде чем укладывалась в чемодан.

Леня не был сейчас одинок в покидаемом им жилище. На его койке сидел подполковник Субботин. Остряк и пересмешник был явно не в духе. Зеленые его глаза казались выцветшими от грусти. Редкие, чуть рыжеватые волосы, за которыми он всегда старательно следил, не были расчесаны, и Андрей время от времени нервным однообразным движением теребил их, будто выполнял чью-то команду. С нескрываемой досадой и печалью следил он за каждым движением Рогова.

— Все-таки зря, старик, — вздыхал Субботин, прикасаясь к своей шершавой щеке, — зря ты бежишь. Остался бы еще на месячишку с нами, а там бы все вместе в Москву махнули. Недельки бы три мы у себя в городке пожили, а ты бы за это время все свои очерки сдал. А потом, глядишь, и один бы общий всем нам маршрут дали — на космодром. Нет, напрасно ты бежишь от нас, старик.

Рогов неопределенно пожал плечами, взял полотенце и вытер вспотевшую шею.

— Да откуда, Андрей, ты взял, что я бегу? Просто пора в редакции показаться. Да и задание я уже выполнил. А ты в бегстве каком-то меня упрекаешь. — Рогов слегка заикался, с трудом скрывая боль и раздражение.

Субботин мешковато пошевелился, у кровати взвизгнули пружины.

— Бежишь! — хмуро изрек он. — Мы-то понимаем.

Рогов держал все это время пластмассовую электрическую бритву и уже начинал сматывать шнур, чтобы уложить ее в футляр. Она вдруг с грохотом упала на стол.

— А р-р-раз все понимаешь, то и с-спрашивать нечего! — резко вырвалось у него.

— Не надо, старик, — произнес Субботин обезоруживающе просто, — мы ничем не можем сейчас тебе помочь. Сам знаешь. Два человека и те сплошь и рядом плохо понимают друг друга, а три — тем более.

— Ты на что намекаешь? — спросил Рогов, впившись острым взглядом в Субботина.

— Так. Ни на что. Просто к собственному жизненному опыту обратился.

— Ты плохой психолог, Андрей. Там, где трое не понимают друг друга, уход третьего обеспечивает сближение двум оставшимся.

Субботин прищелкнул тонкими пальцами. Зеленые глаза наполнились задорными искорками.

— Плохо, — отметил он, — совсем как на семинаре. — Андрей встал, подошел к столу и взял упавшую бритву. — В коробок не укладывается, Леня? У меня в точности такой паршивый коробок, да еще молния на нем лопнула. Давай помогу.

Длинные пальцы Субботина быстро смотали белый шнур.

— Когда улетаешь? — спросил Субботин.

— Завтра в шесть.

— С какого аэродрома? С нашего или гражданского?

— С нашего. Генерал Саврасов летит в Москву, берет.

— Может, размонтируешь? — кивнул Субботин на чемодан. — Уложим все но прежним полочкам — и баста. — Он нежно посмотрел сбоку на Рогова.

— Но я же в полетном листе значусь, — взмолился Леня.

— Ерунда, я и не такие дела улаживал, — похвалился Субботин. — Тот, кто тебя в полетный лист включал, возьмет и выключит. Так как?..

— Нет, — упрямо ответил Рогов и отошел к окну, тоскливыми глазами вгляделся в покрытый ивняком близкий берег реки.

— Как знаешь, — вздохнул Субботин. — Только помни… всегда помни, что среди нас не было ни одного человека, который относился бы к тебе плохо. Мы тебя любим и ценим, Ленька… И то, что ты в газетах про нас написал, ценим. Если простить отдельные неточности, то лучше тебя о космонавтах еще никто из журналистов не написал.

— Благодарю за признательность, — не оборачиваясь ответил Леня. — Я вас тоже люблю, чертей. Ну а в том, что жизнь берет свое, никто в конце концов не повинен.

— Да. Казнить некого, — согласился Субботин. — У тебя на сегодня какие планы, старик?