Никто не хотел убивать - Фридрих Незнанский

«Игнат, ты меня слышишь?» — нарушил он несколько затянувшуюся паузу.

«Да, дядя Саша?»

И в этот самый момент его ухо обожгло слово «Идиот!», произнесенное все тем же прокуренным женским голосом. Судя по всему, его крестник слишком рано отнял ладонь от телефонной трубки, и теперь Турецкому надо было делать вид, что он ничего не слышал.

«Ну так как, крестничек? — миролюбиво произнес он. — Я имею в виду мое предложение в кафушке посидеть».

Он ждал ответа, но уже знал, что Игнат найдет десяток самых веских причин, чтобы отложить эту встречу. И не ошибся.

Шумилов-младший пробормотал что-то маловразумительное, однако надо было на что-то решаться, что-то говорить — все-таки звонил «Сам Дядя Саша Турецкий», и он извиняющимся голосом едва слышно промямлил:

«Простите, дядя Саша, но… В общем, завтра никак не смогу встретиться».

«Чего так?»

«Да вы понимаете, тут такое дело… Уже договорились с ребятами встретиться, и отказаться от этого…»

Чувствовалось, что относительно «ребят» Игнат врет как сивый мерин, и, в общем-то, можно было надавить на парня, однако он счел за лучшее принять игру Игната.

«Жалко, конечно, но, как говорится, хозяин — барин. Если обещал, значит, обещал».

«Так, может, в другой раз?» — суетливым голосом предложил Игнат.

«Хорошо, буду звонить на следующей неделе. Но ты уж постарайся выкроить для меня часок. Разговор есть».

«А что за разговор?»

«Ну-у, разговор, пожалуй, не телефонный, так что при встрече. Бывай!»

Он не хотел раньше времени открываться Игнату в том, что и он, и Ирина Генриховна уже догадываются о его увлечении наркотиками, и поэтому юлил как мог.

«Счастливо, дядя Саша!» — с явным облегчением выпалил Игнат и положил трубку.

Он тогда не придал особого значения той суетливой поспешности, с которой Игнат бросил телефонную трубку, как впрочем и тому женскому голосу, но сейчас, перелопачивая в памяти все то, что было связано с его крестником, он вдруг припомнил то свое удивление, когда Игнат представил его Насте и она произнесла какие-то обязательные в подобных случаях слова.

Он уже слышал этот голос! Да, слышал, но вот только когда и где?

Впрочем, в тот момент ему было уже не до женских голосов, прокуренных, жестких или ласково-убаюкивающих, как только что взбитая перина, и только сейчас он вспомнил вдруг, где слышал этот голос раньше.

«Идиот! — И еще: — Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!»

Правда, в парке он был смягчен.

Турецкий открыл глаза, повернулся к Ирине Генриховне.

— Как ты думаешь, могла бы девушка, даже очень красивая, втянуть Игната в эту дрянь? Ведь он же всегда был вполне самостоятельным парнем.

— Самостоятельным в чем?

— Ну-у, в своих поступках, в отстаивании своего личного мнения. К тому же это его решение остаться с отцом, а не с матерью после развода…

На лице Ирины Генриховны застыло нечто напоминающее язвительную усмешку, и она негромко произнесла:

— Господи, Турецкий, ведь это совершенно разные вещи! И если ты имеешь в виду ту самую Настю, с которой видел Игната, значит, так оно и есть.

— И что же делать?

— Не знаю! — вздохнула Ирина Генриховна. — Но точно знаю одно. Дров сейчас можно наломать столько, что потом вовек не расхлебаешь.

Глава 10

Инфаркт!

Окончательный диагноз звучал, как оправдательный вердикт присяжных заседателей, и уголовное дело закрывалось, так и не набрав оборотов в оперативных разработках. Как говорится, на нет и суда нет.

И хотя, казалось бы, Антон Плетнев должен был радоваться этому, баба с воза — кобыле легче, но его не переставал грызть червячок сомнения, что смерть Савина — это продолжение того же ряда преступлений, которые начались на фирме Шумилова с похищения «Клюквы», и еще неизвестно, чем все это закончится. И он вновь и вновь возвращался к той ночи, когда из спецхранилища был похищен иммуностимулятор, поминутно восстанавливая на пространственно-временной схеме «телодвижения» тех сотрудников, которые в ту ночь находились в лабораторном корпусе.

…Экран монитора, на котором Гоша успел заметить выскочившую из дверей хранилища фигуру в черном, и его же вопль:

«Модест!..»

После чего он схватил стул и уже со стулом в руках выскочил на лестничную площадку. В этот момент его догнал Модест, схватил за ножку стула.

«Что?»

«Там… там человек в черном! С капюшоном!»

Почти одновременно с этим этажом выше послышался звон разбитого стекла и к непрерывному вою сработавшей сигнализации добавились прерывисто ревущие сигналы еще одной «тревоги».

«Мать твою!.. — выругался Модест. — Это “периметр”! Окно разбили».

Рванув из кобуры пистолет, Модест взбежал на лестничную площадку второго этажа и остановился, словно вкопанный, у разбитого окна. Тут же, продолжая держать в руках стул, к нему подбежал запыхавшийся Гоша и вдруг негромко охнул, показав ножками на распахнутую дверь хранилища.

«Смотри! Дверь…»

И вот именно в этот момент…

Из показаний лаборанта и охранника следовало, что именно в этот момент за их спинами раздался окрик Савина:

«Что здесь происходит?»

Причем сказано это было таким тоном, будто он не видит высаженного окна и не слышит пересекающегося рева двух совершенно самостоятельных сигнализаций. Он словно находился в какой-то прострации, и только в тот момент, когда увидел направленный на него пистолет Модеста, до него, видимо, стал доходить смысл происходящего.

«Руки!» — это крикнул Модест.

Побелевший как снег Савин медленно поднял руки и уже совершенно иным тоном произнес, обращаясь к Гоше:

«Что здесь происходит? Гоша… Георгий Александрович, объяснитесь».

«Хранилище!»

Савин наконец-то увидел распахнутую дверь хранилища, и если верить словам того же лаборанта Гоши, «лицо у него стало, как у покойника».

«Кто?! Вы видели, кто это сделал?» — едва двигая побелевшими губами, спросил он.

На рев сирены откуда-то из глубины коридора прибежал Кокин. В белом халате, в очках. Взволнованный и запыхавшийся.

«Что?.. Что случилось?»

И его же почти истеричный вопль:

«Господи! Кто-нибудь… Да позвоните же кому-нибудь! Ясеневу! Шумилову! — И, уже обращаясь непосредственно к Савину: — Михаил Леонидович… Что же это такое, а?»

Как рассказывали Модест с Гошей, Савин даже глазом не повел в сторону Кокина, хотя тот и являлся его непосредственным начальником, только скривился, словно сожрал цельный лимон без сахара, и, не отводя глаз от распахнутой двери хранилища, скомандовал тоном, не терпящим возражений:

«В хранилище! Я — первый, Модест — за мной! И ничего… ничего не трогать!»

И вот тут-то Кокин вновь проявился со своей истеричностью.

«Господи!.. Эта сигнализация… она перестанет когда-нибудь звенеть?! Модест! Да выключите же вы ее в конце концов!»

В этот момент еще никто не знал о пропаже опытного образца иммуностимулятора, и, анализируя первоначальную реакцию ведущих сотрудников шумиловской фирмы на попытку проникновения в святая святых лабораторного корпуса, Плетнев пытался разрешить пока что неразрешаемую задачку: мог ли кто-нибудь из этих двоих знать о готовящемся преступлении? Последующие события и разработка Савина позволили выдвинуть версию, что именно он мог быть тем самым «засланным казачком», не без помощи которого конкуренты Шумилова умыкнули его разработку, с этим вроде бы более-менее ясно. А что Кокин? Мог ли он быть причастен к этому похищению и, как дальнейшее развитие этой цепочки, — к убийству Савина?

Несмотря на авторитетное заключение судебно-медицинской экспертизы, Плетнев не верил в естественную смерть младшего научного сотрудника шумиловской лаборатории Михаила Савина.

И тот вывод, к которому, в конце концов, пришел Плетнев, был пока что однозначным. Проникновение преступников в спецхранилище и похищение опытного образца иммуностимулятора стали для Кокина таким же ударом, как и для самого Шумилова.

Хорошо, рассуждал Плетнев, если не Кокин, то кто еще мог сработать в паре с Савиным? Модест и Гоша исключались просто по определению, оставался Ясенев. Действительный член Академии наук, основной разработчик «Клюквы».

Чушь? Возможно. Однако после убийства Савина — он еще ни разу, даже мысленно, не произнес слово «смерть», ситуация резко изменилась и теперь можно было выдвигать самые неправдоподобные, казалось бы, версии. И Плетнев вновь возвращался к своей схеме, на которой прослеживались все телодвижения каждого из пяти фигурантов, которые оказались той ночью в «ненужном месте в ненужный час». Правда, был еще один человек, который находился в ту ночь в лабораторном корпусе, — уборщица Оксана, но она пока что в расчет не шла.

Итак, академик Ясенев! Он появился в хранилище чуть позже, уже после того, как успели сцепиться в словесной перепалке Кокин с Савиным. И случилась эта перепалка в тот момент, когда Модест, Кокин и Савин вошли в помещение хранилища.