Никто не хотел убивать - Фридрих Незнанский

Теперь он обращался только к Голованову.

— Вряд ли. Похоже, что кока.

— Кокаин?

— Да. Но надо, конечно, проверять.

Без лишней суеты, не торопясь, он развернул пакетик, попробовал порошок на язык.

— Да, судя по всему кока, но грязная. Я этой дряни в Афганистане столько навидался, что даже мог на вкус определить, балованная она или нет. А эта… эта точно балованная.

Он аккуратно завернул пакетик, положил его на прежнее место, после чего прикрыл пакетики фанеркой и в прежнем порядке заложил его тетрадями Игната.

Все это время Шумилов находился в какой-то прострации, и только когда Голованов стал задвигать ящик стола, он вдруг словно очнулся, в его голосе снова появилась прежняя сила:

— Вы… вы что?! Вы его ставите на место?

— А вы что же, хотите, чтобы ваш сын увидел, что мы рылись в нем?

— Но ведь это же… это же наркотик! Кокаин!

— Да, кокаин! И поэтому лучше будет, если мы все это обсудим в более спокойной обстановке.

— Но ведь он же… он же будет…

— Я рад, что вы самолично убедились в этом! Но сейчас главное самим не наделать ошибок. Кстати, то же самое могут сказать и ваши друзья. Ирина… Ирина Генриховна…

— Да, Дима, — кивнула головой Ирина Генриховна. — Сева… то есть Всеволод Михайлович, он прав. И… и послушай его… пожалуйста.

Турецкий стоял словно воды в рот набрав. Видимо, и он не ожидал ничего подобного, когда просил Голованова «поводить немного» его крестника.

Кофе варила Ирина Генриховна, а мужчины перебирали варианты разрекламированных и малоизвестных наркологических клиник, где мог бы пройти реабилитацию Игнат. Было уже выпито полбутылки коньяка, и хозяин дома стал возвращаться в свое обычное состояние. А вместе с этим к нему стала возвращаться его утренняя агрессивность, но теперь уже направленная на Игната.

— Я его запру… запру в клинике! И он не выйдет оттуда, пока я самолично не убежусь в том, что навсегда, нав-се-гда покончил с этой дрянью!

— Нет такого слова «убежусь», — попыталась было сбить его тон Ирина Генриховна, но это принесло обратный результат.

— Это не имеет значения! — взвился Шумилов. — Я говорю о том, что больше я не дам ему ни копейки, и никакая Сорбонна ему не светит, пока он…

Голованов молчал, позволяя выплеснуть свои чувства отцу парня, зато вмешался Турецкий:

— А может все гораздо проще? — негромко произнес он, разливая по рюмкам коньяк.

— Не понял!

— А чего тут понимать? — произнес Турецкий, ставя бутылку на стол. — Может, тебе просто надо перестать быть тем сукиным сыном, который думает только о своей «Клюкве» да о том еще, как бы бабок побольше сбить за эту клюкву.

— Чего-о? Ты о чем это? — снова взвился Шумилов.

— Да все о том же, — устало произнес Турецкий. — Ты помешан на своей разработке, а о сыне…

— Так это же все ради него, ради Игната!

— Сомневаюсь! — продолжал мордовать Шумилова Турецкий. — Ты вспоминаешь о своем сыне только тогда, когда заполняешь анкету для загранпаспорта!

— Да как ты… как ты смеешь? — сунулся к Турецкому вконец оглушенный Шумилов.

— Смею! И потому смею, что это я крестил его в церкви Петра и Павла! А ты… ты лишил пацана его матери! Женился на какой-то девчонке, которая не намного старше его… И что ты хочешь после этого? Сыновней любви, взаимопонимания и уважения? Нет уж, хре-ну-шки! За все, Дима, надо платить, за все!

Забыв о кофе, Ирина Генриховна с удивлением смотрела на мужа. За все годы, что они прожили вместе, она не слышала от него ничего подобного. «Браво, Турецкий, браво!» — хотелось крикнуть ей, но она мудро молчала, искоса поглядывая на Шумилова.

А из того словно весь воздух выпустили. Еще минуту назад самоуверенный, импозантный и вальяжный, теперь он был похож на изношенного стареющего пердуна, которого загнали в баню к голым бабам, и он, вконец растерявшийся, стоит дурак дураком, не зная, что ему делать.

— Зачем ты меня так, Саша? — едва слышно выдавил он из себя.

— Зачем, спрашиваешь? Да потому, чтобы ты, наконец-то, снова стал его отцом! Отцом, а не кошельком с деньгами! И надо, чтобы он, Игнат, это прочувствовал.

— А если я уже опоздал? — с какой-то тоской в голосе, словно побитая собака, произнес Шумилов.

— Дима, да о чем ты! — тронула его за плечо Ирина Генриховна. — Стать отцом никогда не поздно. Тем более таким отцом, каким ты был раньше, а Игнат… Игнат ведь и остался после вашего развода с тобой, а не с Леной только потому, что безумно любил тебя. Но главное… главное сейчас — это вырвать его из того окружения и из того влияния, под которое он попал. И это позволь сделать нашим мужчинам.

Она замолчала, покосилась краешком глаза на Голованова, которому, судя по его виду, и коньяк в глотку не лез.

— Кстати, я бы на твоем месте спасибо сказала Всеволоду Михайловичу, а не бычилась на него, как беременная мышь на отравленную крупу. Ведь это он заставил нас звонить тебе, хотя от его предложения, должна тебе признаться, даже я поначалу была шокирована, не говоря уж о твоем Турецком.

— Забыли об этом, — буркнул Голованов, не привыкший к подобным излияниям. — Сейчас главное — нейтрализовать пушера, который приручил к себе Игната.

— Слушай, Дима, — повернулся к Шумилову Турецкий, — а ты не мог бы припомнить какого-нибудь случая или эксцесса с Игнатом, когда что-то тебя в нем насторожило? Ну-у, ты меня понимаешь? Или его поведение показалось тебе каким-то странным, возможно неадекватным, но ты не обратил тогда на это особого внимания. И который ты мог бы считать точкой отсчета его болезни.

— Да я сам об этом уже третью ночь думаю, не сплю, перелопачивая в памяти все, что касалось Игната. Места себе не нахожу, что упустил его в какой-то момент.

— И что?

— Ну, ручаться, конечно, не могу, но каким-то он не таким стал с тех пор, как с девушкой этой стал встречаться… как ее…

— С Настей? — подсказал Турецкий.

— Да, с Настей! А ты-то откуда об этом знаешь?

— Случайно повстречал в парке, — не моргнув глазом, соврал Турецкий. — Игнат и представил меня, как своего дядю. Но насколько мне показалось…

— Возможно, я и ошибаюсь, — заторопился Шумилов. — Возможно, я принял его влюбленность за нечто неадекватное, но… Не знаю я, Саша, не знаю, и теперь уже виню только себя!

Шумилов едва не плакал, и на этого сильного, в общем-то, мужика было больно смотреть.

Когда уже прощались, стоя в прихожей, Турецкий спросил, как о чем-то совершенно постороннем:

— Глеб, случаем, не объявлялся на горизонте? Может, прозванивался?

Шумилов отрицательно качнул головой.

— Я бы тебе сразу об этом сказал.

И тут же, словно до него дошло, о чем спрашивает Турецкий:

— А что… считаешь, он может позвонить?

Турецкий невозмутимо пожал плечами.

— Возможно, все возможно. И если он будет звонить, постарайся выяснить, где он.

Покосился глазом на Шумилова, которого можно было действительно пожалеть в эту минуту, и уже с порога добавил:

— А если он сам позвонит мне, будет еще лучше. Это в его же интересах.

Как «особо трезвая», машину вела Ирина Генриховна, а Турецкий кемарил, закрыв глаза. Прерывистый легкий сон и полуявь, и то же время усиленная работа мозга, когда Турецкий пытался вытащить из уголков памяти что-то очень важное для него, — это его состояние Ирине Генриховне было хорошо известно, и она в такие минуты старалась не отвлекать мужа излишними вопросами. А Турецкий вновь и вновь заставлял себя проанализировать вынужденное признание Шумилова, когда тот сказал, что Игнат «каким-то не таким стал с тех самых пор, как стал встречаться с девушкой Настей». И вспоминал собственное впечатление, которое произвела на него эта молодая, красивая львица, к которой его крестник прилип, кажется, намертво. А еще он пытался восстановить в памяти тот разговор по телефону, когда он договаривался с Игнатом о предстоящей встрече.

Он хорошо помнил, что позвонил Игнату в субботу вечером, и уж было договорился с ним о встрече в кафушке, как вдруг услышал в трубке немного хрипловатый женский голос, который сразу же поразил его тем, что подобный голос мог прорезаться только у затяжной курильщицы.

«Ты чего, Игнат? Мы же с тобой договаривались!»

И в этом вскрике, это тоже он хорошо помнил, было столько откровенного возмущения «безответственным поведением Игната», что тому впору было начинать каяться, а ему, Турецкому, просить прощения, что он нарушил чьи-то планы.

Он ждал реакции крестника, и она последовала тут же.

«Тише ты!» — почти прошипел Игнат, видимо, зажимая ладонью телефонную трубку, так что окончания реплики Турецкий уже не слышал. Однако и без того можно было догадаться, что Игнат в комнате не один, а с какой-то прокуренной девицей, что, в общем-то, вполне объяснимо для семнадцатилетнего парня, в котором играют гормоны, а девица эта имеет на него довольно сильное влияние. А возможно, и далеко идущие виды.