На берегах Дуная - Илья Маркин

Васильков быстро дописал, хотел было встать и бежать во взводы, но Бахарев остановил его:

— Передайте по цепи.

— Воздух! — закричал кто-то, и этот крик, повторённый сотней голосов, прошелся вдоль всего фронта.

В слепящих лучах солнца показались первые самолеты. Ведущий бомбардировщик резко накренился и почти отвесно пошел вниз. Со всех сторон солдаты стреляли по самолетам. От страшного рева ломило в ушах.

— Готов! — одновременно закричало несколько голосов.

Первый самолет не успел выйти из пике и врезался в землю. Учащенно стучали зенитные пушки, высоко в небе десятками вспыхивали серые бутоны. Строй самолетов рассыпался.

— Первое действие сорвано, — проговорил Бахарев, — будем ждать второго.

Еще не успели скрыться самолеты, как вражеская артиллерия открыла шквальный огонь.

— Вот, наконец, и наши заговорили, — прислушиваясь, сказал Бахарев.

Среди взрывов вражеских снарядов, высоко над землей послышались плескание и шорох тяжелых снарядов. Снаряды летели целыми пачками, почти без перерывов.

Вдруг над позициями стихло. Казалось, какая-то властная сила разом задавила все звуки.

— Приготовиться к отражению атаки! — приподнимаясь, закричал Бахарев.

«Приготовиться… атаки… Приготовиться к отражению…» — десятками голосов повторялось на позиции.

Там, где стояли ряды придорожных деревьев, теперь все заполнило сплошное движение людей и машин. Черными, окутанными дымом громадами ползли танки с серыми крестами на башнях. Впереди и позади танков цепями и в одиночку бежали вражеские пехотинцы.

Воздух опять застонал от гула артиллерии. Сотни разрывов кромсали равнину, где все сильнее и сильнее развертывалось движение противника. Дымными кострами полыхало несколько танков и автомашин. Передние танки были совсем близко. Они, все убыстряя свой бег, обогнали пехоту и неудержимо приближались.

Васильков оперся о бруствер и короткими очередями бил из автомата. Анашкин прижался щекой к прикладу и беспрерывно стрелял. Из соседнего окопа виднелась голова капитана Бахарева. В середине, возле большого куста, кто-то до пояса вылез из окопа и, видимо, что-то кричал. По тоненькой фигуре Васильков узнал лейтенанта Махова. Около него поднялся приземистый солдат и, пригибаясь почти до земли, метнулся к черному бугру, за которым стояла пушка. Возле нее суетились артиллеристы. Пушка беспрерывно вздрагивала, выбрасывая длинные языки пламени. Приземистый солдат подскочил к ней, и только тут Васильков рассмотрел, что возле пушки было всего три человека. Подбежавший солдат присоединился к ним, и пушка стала стрелять еще чаще.

Танки противника почти вплотную подошли к высоте, но вдруг откуда-то со стороны озера Веленце с воем выскочили четыре самолета. Они неслись почти над самой землей, пересекая поле, где горели немецкие танки. За первой четверкой показалась вторая, третья… На земле все замерло. Прекратила огонь и наша и немецкая артиллерия. А над полем появлялись все новые и новые четверки штурмовиков.

Все пространство между городом и нашими позициями покрылось стелющейся пеленой дыма и пыли. Сквозь зыбкую синеву в разных местах пробивалось пламя пожарищ.

— Приготовиться к атаке! — от солдата к солдату разнеслось по цепи.

— Приготовиться к атаке! — вместе со всеми кричал Васильков. Вскочив на бруствер, он осмотрелся по сторонам. Из-за высоты выползали родные тридцатьчетверки. Они почти ровной линией протянулись и вправо и влево. За танками выходили длинноствольные самоходки. Из окопов выскакивали стрелки и на ходу выстраивались в цепь. И справа и слева — насколько можно было видеть — устремились вперед, к Секешфехервару, десятки танков и тысячи людей.

Бахарев по садам пробирался к своей роте. В захваченных домах пригорода располагались на ночлег артиллеристы, танкисты, саперы, обозники. Наспех замаскированные пушки и танки стояли на огневых позициях, нацеленные на север.

— Налево, — проговорил Анашкин, удивительно быстро запоминавший дорогу, — вот тут канавка и за бугорком наши.

Бахарев свернул влево. В полумраке показались смутные очертания того, что командир батальона называл «главным злом не только для батальона, но и для всей армии».

Он нахмурился, думая о только что полученной задаче. По словам комбата, это «главное зло» было чем-то вроде неприступной крепости, которую не могли разбить ни артиллерия, ни танки и могут штурмом взять только стрелки.

— А мальчишку того, помните, мадьярского, в деревню отправили, а там мать его, — заговорил Анашкин. — Уж так-то рада, так-то рада! Смеется, плачет, обнимает всех и опять плачет. А он так и не отходит от наших. Сел на повозку с ездовыми и не уходит.

Впереди по глубокой канаве проходил передний край. В только что отрытых окопах лежали стрелки, пулеметчики, автоматчики. В развалинах крайнего дома Бахарев приказал оборудовать наблюдательный пункт. Сюда уже подтянули телефон, связные от взводов отрыли глубокие щели, а командир батареи капитан Саушкин установил стереотрубу.

— Ну что? — взволнованно спросил Саушкин.

— Ночной атакой брать вот те развалины, — ответил Бахарев, показывая на нагромождение остатков кирпичных стен.

— Это штучка, — вздохнул всей грудью Саушкин. — С первого взгляда так себе, пустячок, а присмотреться… Смотри, — позвал он Бахарева к стереотрубе, — стены-то только сверху разбиты, а внизу целехоньки, и толщина метра, наверное, полтора. Видишь выбоины, это я прямой наводкой бил, все снаряды перепробовал, никакой не берет. Это похлестче дота.

Бахарев посмотрел в стереотрубу, но в сумерках все сливалось в мутную пелену. Простым глазом можно было лучше рассмотреть здание.

— И амбразуры, видишь, внизу, — продолжал Саушкин, — семь в нашу сторону смотрят, из них четыре пушечные. Да по бокам еще, справа четыре и слева пять. Целая крепость. Куда ни сунься, везде огонь. А местность-то кругом открытая.

Это был старый просторный дом комнат на десять. Вокруг него, очевидно, когда-то был сад, а сейчас торчали лишь реденькие пни и кое-где виднелись мелкие кустарники. Левее дома равнина полого спускалась вниз и уходила к окраинам города.

— Ну, как думаешь атаковать лучше, а? — опросил Бахарев, припоминая все, что он знал из теории и своей боевой практики о борьбе за такие опорные пункты.

— Да, знаешь, трудно и придумать, — помолчав, ответил Саушкин. — В лоб ничего не сделаешь — покосят пулеметами и пушками. Обойти также невозможно — видишь, строчат-то, успели закопаться.

— Это не сейчас, — возразил Бахарев, все еще не найдя в своем сознании ответа на мучительный вопрос, как лучше атаковать этот проклятый, полуразваленный дом, — окопы у них были раньше подготовлены. И мин, видимо, понаставили.

— Незаметно. Я с твоими пулеметчиками всю равнину прощупал, ни одного взрыва. Не успели они, пожалуй, заминировать. Ночью, наверно, будут стараться, но мы не дадим.

Из-за груды кирпича показался высокий танкист в черном комбинезоне.

— Товарищ гвардии капитан, вторая танковая рота прибыла в ваше распоряжение.

— Прибыла, — ухмыльнулся артиллерист, — да ты же и не уходил никуда.

— Танкист порядок любит, — ответил Кисленко. — Мы только взаимодействовали, а теперь приданы. Учти, бог войны, танки — это не твои хлопушки.

— А где танки? — опросил Бахарев.

— Да вот они, в саду стоят, замаскированы, готовы к открытию огня.

— О, и сапер тут как тут, — показал Саушкин на подбегавшего Минькова.

— Товарищ гвардии капитан, — на ходу начал докладывать маленький лейтенант, — саперный взвод прибыл в ваше распоряжение.

Он опустил руки, улыбнулся и тоненьким голоском проговорил:

— Опять вместе…

Бахарев промолчал. Миньков, видя его нахмуренное лицо, смутился, досадуя на себя за неуместную, как он считал, шутливость.

— Нам с вами еще немало поработать придется, — через минуту ласково ответил Бахарев.

Миньков весело отозвался:

— До самого конца войны.

По-юношески радостный и беззаботный ответ Минькова, его молодое, оживленное лицо и резкие угловатые движения напомнили Бахареву самого себя, когда он таким же юнцом впервые начал командовать взводом. Каким радостным и веселым было тогда все для него! Один только скрип нового снаряжения вызывал восторг в душе.

Это мимолетное воспоминание оживило Бахарева, и он без прежней робости посмотрел на мрачные развалины, затем обернулся к Саушкину и Кисленко, молча стоявшим левее него, и, может быть, воспоминание юности, а всего скорее накопленный опыт и сознание собственной ответственности за жизнь людей подчиненной ему роты: и юнца Минькова, и его саперов, и танкистов Кисленко, и артиллеристов с их строгим малоразговорчивым Саушкиным подсказали ему то единственно правильное решение, отыскание которого занимало все его сознание в последние два часа.