Рама для картины - Дик Фрэнсис

Они послали именно его, подумал я. Потому что знал Джика в лицо. В Художественном центре плеснул ему в глаза скипидар.

Не так уж плохо. Умом эта детка не отличается, и Джику не очень трудно будет отвязаться. Побродил по залу, изображая из себя полного идиота. Нет, больше никто не показался мне опасным. Наконец, пошел к машине. Открыл ее, забрался на заднее сиденье, снял сослужившую службу шляпу и, устроившись поудобней, стал ждать возвращения Джика и Сары.

Их не было почти два часа. За эго время окоченел, устал и начал про себя ругаться.

— Прости, — запыхавшись, сказала Сара. Она распахнула дверцу и плюхнулась впереди.

— С этим гаденышем пришлось изрядно попотеть, — объяснил Джик. — Ты в порядке?

— Голодный, холодный и злой.

— Тогда все нормально, — весело сказал он — Понимаешь, прилепился к нам, как гнида. Это малый из Художественного центра.

— Да, видел его.

— Мы доехали до Виктория Роял, хотели сразу выйти через боковой выход, поймать другое такси — не тут-то было. Тогда забежали в бар перехватить чего-нибудь. Он болтался у книжного киоска.

— Сообразил, что лучше не показываться, раз его засекли, — сказала Сара. — Вышли наружу, подозвали такси, отправились в Ноти Найнти. Это, пожалуй, единственное шумное место в Мельбурне, где можно потанцевать, поесть…

— Там яблоку негде упасть, — закивал Джик. — Мне пришлось отстегнуть за столик 10 долларов. Но для нас — замечательно. Кругом темные уголки, освещение в фантастических тонах. Заказали напитки, заплатили, изучили меню, потом пошли танцевать.

— А он стоял в очереди у самых дверей, ждал столик. Мы выбрались через запасной выход — по лестнице к раздевалкам. Там были наши сумки. Спокойно забрали их и ушли.

— Он и не сообразил, что специально от него убежали, — сказал Джик. — Там сегодня просто столпотворение.

— Отлично.

Джик ловко помог мне преобразиться из туриста в стиле «Алис-Спрингс» в любителя бегов в стиле «Кубок Мельбурна». Довез до «Хилтона», оставив машину на стоянке, и мы прошли в главный зал. Будто никуда и не уезжали.

Никто не обратил ни малейшего внимания. Было полно возбужденных людей, предвкушавших завтрашние скачки. Одни, в вечерних туалетах, спускались по лестнице из танцзала, собирались кучками, громко переговаривались; другие — выходили из ресторана, приглашая друг друга опрокинуть еще стаканчик в баре. И все обсуждали свои шансы на выигрыш. Скачки — вот что их интересовало.

Джик взял ключи от наших комнат у дежурной.

— Тодд, — сказала Сара, — мы хотим заказать в номер ужин. Пойдем к нам?

Я кивнул. Поднялись на лифте. Тихо поужинали. Мы падали от усталости.

— Спокойной ночи, — сказал я, поднимаясь, — спасибо за все.

— Завтра будешь благодарить, — сказала Сара.

Прошла ночь. Вот она и прошла.

Утром кое-как побрился одной рукой, очень выборочно помылся. Пришел Джик, чтобы, так он объяснил, помочь мне завязать галстук. В трусах открыл ему дверь и стерпел все комментарии по поводу того, что он увидел.

— Господи всемогущий, есть ли на тебе хоть одно живое место, без синяков и заплат?

— Мог бы приземлиться и физиономией.

Эта мысль его поразила:

— Господи!

— Помоги мне с этими повязками. Хочу их переделать.

— Я к ним даже притрагиваться не собираюсь.

— Ну ладно, Джик, кончай. Развяжи, очень давят. Под ними все жутко чешется.

Подбадривая себя страшными ругательствами, Джик снял с меня великолепную конструкцию, сделанную медиками в Алис-Спрингсе. Наружные повязки были из больших крепких кусков ткани. Крепились на зажимах так, чтобы поддерживать локоть левой руки. Рука с ладонью, направленной в сторону правого плеча, удерживалась в неподвижном положении на груди. Под верхним слоем скрывалась еще одна система бинтов, закрепляющих руку в одном положении. А еще ниже — что-то вроде пояса из лейкопластыря. Скорее всего, это имело какое-то отношение к моим сломанным ребрам. И под левой лопаткой — набитая чем-то мягким повязка, под которой, как сообщил Джик, осторожно заглянув под нее, противная липкая заплатка.

— Там четыре ряда швов. Очень похоже на железнодорожный узел в Клэпеле.

— Сделай все, как было.

— Сделал, дружок, не беспокойся.

Еще три повязки: две на левом бедре и одна, чуть поменьше, под коленом. Все — закреплены липкими лентами, бинтами, зажимами. Не стали их трогать.

— Что еще хочешь сделать?

— Развяжи мне руку.

— Рассыплешься на части.

— Рискни.

Засмеялся и принялся развязывать узел, снимать зажимы. Я осторожно выпрямил руку. Ничего особенного не произошло. Только ноющая боль стала более ощутимой.

— Мне это не нравится, — заметил Джик.

— Дают о себе знать мускулы. Они застоялись под повязкой.

— Ладно, что дальше делать?

Из того же материала соорудили новую повязку. Она хорошо поддерживала локоть, но не стягивала руку. Легко мог вынуть ладони, если надо, и всю руку. Когда закончили, осталась небольшая кучка бинтов, зажимов.

— Ну и прекрасно, — сказал я.

Встретились в холле в половине одиннадцатого. И оказались в гудящей массе возбужденно переговаривавшихся между собой будущих победителей, начинавших день с праздничных тостов. Отель раскошелился в честь праздничка на шампанское. У Джика загорелись глаза — не собирался упустить такую возможность.

Поднял свой бокал:

— Выпьем за Искусство. Упокой, Господи, его душу.

— Жизнь коротка, искусство вечно, — сказал я.

— Мне это не нравится, — бросив на меня грустный взгляд, сказала Сара.

— Это была любимая поговорка Альфреда Маннингса. И не волнуйся, любовь моя, он дожил до восьмидесяти с хвостиком.

— Будем надеяться, что и ты доживешь.

Мы выпили. На ней было платье песочного цвета с золотыми пуговицами. Аккуратное, хорошего покроя, но чересчур строгое. Она выглядела, как солдат, собравшийся на передовую.

— Не забудь, — сказал я. — Если увидишь Вексфорда или Гриина, сделай так, чтобы они тебя увидели.

— Дай мне еще раз посмотреть на их лица, — сказала она.

Вынул из кармана небольшой блокнот — дал посмотреть. Вчера за ужином она то и дело его рассматривала.

— Можно, возьму блокнот с собой? — И она положила его в сумочку.

— Надо отдать должное Тодду, он умеет улавливать сходство. У него нет воображения. Способен писать только то, что видит. — Тон, как всегда, был пренебрежительный.

Сара сказала:

— Не обращай внимания на все эти гадости.

— Да, прекрасно знаю, что он думает на самом деле.

— Чтобы тебе стало легче жить, — сказал Джик жене, — знай, что он был звездой на курсе. В Художественной школе ничего не понимали в искусстве.

— Ну и чудаки вы оба.

Допили шампанское, поставили бокалы.

— Поставь мне на победителя, — сказал я Саре, целуя ее в щеку.

— Думаешь, опять повезет?

— Поставь на одиннадцатый номер.

У нее тревожно потемнели глаза. Бородка Джика торчала под характерным углом. Так бывало, когда он готовился к шторму.

— Ну отправляйтесь, — сказал я, стараясь их подбодрить. — Пока.

Смотрел, как они вышли. Ужасно хотелось, чтобы мы, как и все нормальные люди, просто провели день на ипподроме. С удовольствием отказался бы от того, что нам предстояло. Интересно, а другие так же сомневаются в себе? Самое трудное — начать. И все — пути назад больше нет. Но до этого момента еще есть время повернуть назад. Искушение отказаться деморализует.

Вздохнув, отправился к обменной кассе при отеле. Поменял немного туристических чеков на наличные. В своей щедрости Мейзи была дальновидна.

Еще четыре часа ожидания. Провел их в своей комнате и, чтобы успокоиться, стал рисовать: вид из окна. Тучи черной паутиной распластались по небу, Особенно в стороне ипподрома Флемингтон. Надеялся, что во время скачек дождя не будет.

Потом вышел из «Хилтона» и неторопливым шагом отправился в сторону Свенстон-стрит — торгового центра. Магазины, конечно же, закрыты. День соревнований на Кубок Мельбурна — национальный праздник. На это время жизнь замирала.

Вынул из-под повязки левую руку, осторожно продел ее в рукава рубашки и пиджака. Мужчина с пиджаком на одном плече слишком бросается в глаза. Легко запомнить. Обнаружил: если сунуть большой палец под ремень, получается неплохая поддержка.

Свенстон-стрит нельзя узнать. Обычно на ней жизнь била ключом. Правда, и сейчас здесь были люди, летевшие сломя голову — именно так обычно передвигаются в Мельбурне, — но их десятки, а не тысячи, как всегда. Трамваи — полупустые. Неслись машины, водители, не думая об опасности, вертели ручки приемников. До соревнований, ежегодно останавливавших жизнь Австралии, оставалось пятнадцать минут.

Джик прибыл точно в назначенное время. Его серая машина плавно завернула за угол, где я стоял.