Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук - Жинетт Парис

Как тебе удается вызвать ностальгию по тому, чего нет в памяти?

ДСС: Это просто. Я давлю на те чувства, которые весьма далеки от происходящего в реальности. Например, ты так хорошо расположилась в одиночестве, в тишине своего дома, сидя за столом перед компьютером. Твои пальцы на клавиатуре. Ты сосредоточилась на том, что пишешь. И тут появляюсь я и ввожу тебя в транс, и вот ты чувствуешь себя обделенной, одинокой, брошенной, дрожащей от холода в канун Рождества, и у тебя нет даже спички, чтобы зажечь ее и вообразить накрытые столы в доме тех, кто в отличие от тебя живет совершенной жизнью в красивом мире.

Жинетт: Бедное маленькое чудовище! Похоже, что именно тебя я бросила! Я понимаю, зачем ты хочешь навязать мне все эти печали, но на самом деле, они принадлежат тебе. Прошу прощения за то, что стыдилась тебя. Я игнорировала и подавляла твой голос на протяжении десятилетий, потому что ты так нелепа в своих страданиях.

ДСС: Да. Ты действительно оставила меня. Твое поведение в стиле «королевы самостоятельности» оскорбило меня. Я хочу твоего внимания. Хочу, чтобы ты помогла мне вырасти. Хочу, чтобы ты обучала меня. Я грубая, голодная, одинокая, плохо одетая, недоедающая. Я не умею вести себя в обществе. Я робкая, и больше всего я устала от своих переживаний, потому что в мире столько всего интересного – куда интереснее, чем фантазии о недоступных пирожных в витрине магазина.

Жинетт: Хорошо. Готовься к переменам, милая, потому что я устала от наших переживаний. Я точно не сирота, а взрослая женщина, обеспечившая себе пенсию и почти выплатившая кредит за дом. Вряд ли на данном этапе моей жизненной истории на меня обрушится голод, или я лишусь крыши над головой. Я, возможно, и не королева самостоятельности, но уж точно не одинокая сирота. У меня есть друзья, увлечения, сад и огромное количество книг, которые ждут своей очереди.

ДСС: Неужели ты любишь книги больше, чем пирожные?

Жинетт: Да, я люблю книги, и их у меня больше, чем я смогу прочитать, прежде чем уйду в мир иной.

ДСС: А каковы твои планы в отношении меня? Ты меня накормишь или почитаешь мне?

Жинетт: Я удочерю тебя, моя бедная Девочка со спичками. Иди сюда и займи свое место в моем сердце. Мое сердце – твой дом. Поверь мне, у тебя будут пирожные, книги и компания, только прекрати терзать мне душу. Оглянись вокруг. Жизнь может быть хорошей, теплой и восхитительной. Добро пожаловать на праздник!

Честно говоря, в моей психике есть другие персонажи, живущие в более глубокой тени, чем это маленькое чудовище, но и Девочка со спичками вполне реальна и смогла научить меня необходимости избегать христианской ловушки искупления. Моя психологическая креативность проистекает из того уважения, которое я теперь питаю к этим неискупляемым фигурам, воплощающим мое чувство неполноценности. Все монстры молят о шансе эволюционировать, ждут подходящего случая, чтобы появиться на сцене и выразить свое отвращение к фантазии об искуплении. Хотят они лишь одной простой вещи – чтобы им позволили поучаствовать в жизни. В обмен они могут нам кое-что дать. Они мечтают поучаствовать, поиграть, написать несколько глав в книге нашей жизни.

Глава 7

Проблема границ: естественные науки, гуманитарные науки

Экономические модели хороши для ведения бизнеса. Правовые модели совершенствуются на протяжении веков, чтобы лучше поддерживались закон и порядок в стране. Медицинская модель эффективна при лечении болезней. Религиозная модель имеет смысл, пока существует вера в искупительную силу божества и доверие к ее институтам. Все эти модели оказали свое влияние на психотерапию, но они не предназначены для того, чтобы иметь дело со страстной, иррациональной, дионисийской стороной психической жизни в обоих ее проявлениях – конструктивном и разрушительном. Обещание вылечить (медицинская модель), желание преумножить психологические вложения (экономическая модель), определение границ психической территории (правовая модель), надежда на искупление (религиозная модель) – все они играют важную роль в любом анализе, поскольку являются значимыми компонентами жизни и культуры. Тем не менее, если мы ограничимся рациональным, недионисийским подходом к психологическому страданию, мы перестанем воспринимать жизнь как приключение и начнем видеть ее как набор научномедицинских проблем, которые надо решать по мере их возникновения.

Однажды мы с отцом застряли в пробке на мосту. Мне было тогда девять лет. Я увидела мужчину в черном кашемировом пальто, на шее его был повязан белый шелковый шарф, на голове – фетровая шляпа идеального фасона. Он перегнулся через перила моста и вглядывался в бурный поток внизу. У меня возникло острое предчувствие, что сейчас он бросится вниз, и я сказала об этом отцу. Через мгновение так и случилось Я видела, как он прыгнул: шляпа все еще оставалась на нем, а белый шарф взвился, развернувшись мягкими крыльями. На следующий день в газете напечатали его горькую историю. Для меня, ребенка, эта трагедия подтвердила реальность существования души. В нас есть что-то невидимое и неощутимое, в чем кристаллизуется страдание и радость. Утрата любви, ее недостаток, любовные неудачи ранят этот невидимый орган чувств, и нам хочется броситься с моста. Там я нашла свое призвание и определение для души: это то, что невидимо, но все чувствует.

В возрасте 55 лет, после перенесенной черепно-мозговой травмы и последующих восьми месяцев реабилитации я испытывала такую же уверенность: душа невидима, но она определяет все наши переживания. Она может превратить боль в дар, а дар – в проклятие. Однако знать что-то сердцем и найти язык для передачи опыта – это не одно и то же. Когда пришло время снова встать за кафедру и возобновить работу в качестве профессора психологии, я впала в панику. Мне пришлось заново учиться преподавать, но теперь уже находясь в точке неопределенности. Мне пришлось перестать предъявлять себя как психолога, знающего, как устроена психика, и занять агностическую позицию, когда ты ни в чем не можешь быть уверен. Когда я поделилась своим состоянием с другом, профессором литературы, он дал мне совет: «Я никогда точно не знаю смысла стихотворения. Но я могу разговаривать со студентами о том, какие чувства оно пробуждает». Это был отличный совет, и я последовала ему. Душа поистине подобна поэме. Она обладает способностью пробуждать, и ее можно тренировать, чтобы развить в ней еще большую силу. Я наконец поняла, что значит интеллектуальное освобождение, которое приходит с идеей о том, что вся глубинная психология может развернуться обратно к своей исходной цели – вызывать отклик1. Символы, истории, литература, мифы – все это вызывает отклик.

Реальность души виртуальна, основана на психологическом фантазировании или «создании образов». Мы занимаемся этим ежедневно, потому что нам необходимо как-то обозначать события, затронувшие наши чувства. Цель анализа – осознать этот творческий процесс, осознать виртуальный сценарий, который мы создаем каждую минуту, осознать особенность сегодняшнего привычного гипнотического транса или, по определению Джозефа Кэмпбелла, осознать миф, который мы проживаем. Миф обладает большой силой воздействия, подобной постгипнотическому внушению, при этом он основан на вымысле. Метафора и символ – все это вымысел, как и грустный фильм, трогающий нас и вызывающий настоящие слезы. По описанию Юнга, символ правдив изнутри, но ложен снаружи. Сценарий фильма правдив изнутри (может тронуть нас до слез), но при этом фальшив снаружи (выдуманная история). Стихотворение, утверждающее, что мое сердце – это скрипка, играющая грустную мелодию, правдиво внутри и фальшиво внешне. Упражнение на управляемую релаксацию (аутогипнотическая техника), помогающее мне расслабиться у стоматолога при прослушивании записи шума океана, предлагает лишь воображаемый океан. Все эти образы выдуманы, однако возбуждают чувства такой силы, которая не уступает так и не объясненной магии любви.

Миф никогда не повествует о фактах в том смысле, в каком факт понимают детектив или журналист – когда факт должен быть просто фактом. Миф – это фантазия, предпочитаемая ложь, основополагающая история, гипнотический транс, игра идентичности, виртуальная реальность, которая может как вдохновлять, так и приводить в отчаяние. Это история, в которой я выбираю себя на главную роль, мой внутренний экран, кинокартина моей внутренней реальности, пребывающая в постоянном движении. Мифу нельзя поставить диагноз, для него нет подходящего лечения, в нем ничего не уладишь, потому что наша внутренняя жизнь не застывает ни на минуту.

Наша личная история есть продукт воображения – способности, считавшейся синонимичной тому, что в наши дни называется бессознательным. «Воображение» – слово ничуть не хуже, чем «бессознательное», которое, как настаивал Фрейд, есть и остается такой же недоказанной и недоказуемой гипотезой, как и наши представления о воображении. Это просто слово, обозначающее нашу склонность укрупнять истории и расширять их до мифа. В мифе нет определенности, нет проверенного знания; это продукт нашего воображения. Но мы не можем жить без мифов, так же как культура не в состоянии выжить без литературы, живописи, музыки, поэзии или тех форм, которые мифологическое воображение принимает сегодня: кино, песен, рекламы. Однако принципиально важно знать, что миф – это только миф. Он предъявляет себя как нечто правдивое, но знание о его подлинной природе дает возможность редактировать историю.