Последней главы не будет - Полина Федоровна Елизарова

мне спиной и, даже не затушив до конца первую, тут же прикурил вторую сигарету. – Алиса, у меня, знаешь, как-то с девушками просто не очень…

– В смысле?

Что-то гадкое, что-то такое, что я все это время просто задвигала внутрь, о чем я даже не позволяла себе и думать, это что-то, болезненное и грязное, мигом запульсировало внутри!

Мерзкий карлик!

Неужели же он имел для своих намеков реальную почву?!

Платон повернулся ко мне лицом, и опять заблестели в темноте его глаза, пытающиеся без слов мне о чем-то срочно просигнализировать.

– В прямом.

– То есть? Я не понимаю, объясни!

– Да нечего тут объяснять. Сложилось так по жизни, что с девушками у меня не очень.

– Ты что – гей?! Но ведь так быть не может! Ты же женат, и у тебя есть ребенок! – Понимая, что нас могут при желании услышать внизу, я пыталась душить свой клокочущий голос и теперь почти что шептала, но он все прекрасно расслышал.

– Не совсем.

– Что значит – не совсем?! Нельзя быть немножко беременной! Говори как есть!

Похоже, я своим напором перегнула палку.

Платон продолжал стоять напротив меня, и выражение лица у него сделалось такое, как будто он закрывался от летящих в него кирпичей.

Перекошенное.

Несчастное.

Обреченное.

По-детски глупое.

А он ведь даже и не пытался бороться!

«Он не мужик, а какая-то размазня! Ну если ты и вправду гей, скажи об этом просто и честно, в конце концов, это действительно не моя проблема, если тебе больше с мужиками нравится… Лицемер! Тряпка! Урод!»

Да, я от себя такого не ожидала, если честно…

Всю меня просто трясло и выворачивало наружу, как будто этот факт – гей он или не гей – был самым важным вопросом всей моей жизни!

Чтобы хоть как-то прикрыть свое состояние, я вскочила с кресла, встала и отвернулась, замкнув руки крест-накрест на груди.

А Платон, так ничего больше и не пытаясь объяснить, подошел сзади и попытался меня приобнять, но я, как неловкая корова, задев локтем дебильное пластиковое кресло, отскочила от него и снова оказалась к нему спиной.

– Уходи.

– Лиса, я и сам ничего не понимаю… Дело в том, что ты, что с тобой…

– Уходи.

– Я просто хотел тебе сегодня сказать…

– Платон, прошу тебя, иди… Я сама виновата, спросила то, что не должна была спрашивать. Тебе сейчас лучше уйти.

– Как хочешь…

Я почувствовала, как в нем зашевелилась злость.

«Ага. Так мы еще и злиться умеем… Хоть что-то в тебе от мужика осталось!»

Я проскочила в комнату.

Платон, больше не говоря ни слова, схватил свои сигареты со стола и вышел из моей комнаты.

После хлопка двери я все-таки зарыдала: беспомощно, отчаянно, сопливо…

Но тут, сквозь бурю внутри, вдруг робко постучалось: «Лиса»…

А он ведь впервые так меня назвал!

27

Каждый новый день здесь расширял для меня границы этого манящего и одновременно пугающего меня мира.

Ее мира.

И для меня, убогого и слепого, теперь это стало единственным местом на земле, где бы мне хотелось остаться навсегда!

Я заметил одну особенность: как бы мы с ней ни расстались накануне, что бы там друг другу ни говорили, просыпался я с ощущением того, что любые, даже глупые, действия и с моей, и с ее стороны вторичны и неспособны отобрать у меня новую светлую надежду на то, что вскоре все переменится в лучшую сторону!

А Алиса, словно в подтверждение моих мыслей, встретив меня сегодня за завтраком, ничуть не изменила ко мне своего отношения после вчерашнего бреда на ее балконе.

И дело было даже не в словах.

Я и так половины не слушаю из того, что она говорит, и вовсе не потому, что мне не интересно, а потому, что для меня давно стало важным только ее внутреннее состояние, а не пустые слова-ширмы.

Ее сердце точно так же, как и вчера, как и позавчера, заколотилось, когда я подошел и как ни в чем не бывало уселся подле нее со своей тарелкой!

В ее зеленых глазах не появилось ни намека на безразличие, а пальчики так же нервно начали отстукивать по столу.

Все. Мне большего и не надо.

Рано или поздно она сама все поймет.

Я не тороплю, я буду ждать столько, сколько нужно!

И еще, наполовину признавшись ей вчера в своей проблеме, сегодня я стал на удивление спокоен.

Ложь – вот самый страшный враг для отношений.

И потому-то я ни дня в своей жизни не был счастлив с Машей, ведь все началось со лжи.

Здесь, пока Алиса молчит или о чем-то думает, я, чтобы хоть чем-то занять свою больную голову, периодически рассматриваю других отдыхающих, тех, что не из нашей компании.

Сейчас не сезон, поэтому в отеле много экономных пожилых пар. В основном это европейцы, но я заметил и парочку наших соотечественников.

Возраст у них примерно как у моих родителей, они чистенькие такие и трогательно старомодные.

Наблюдая, как мужчина протягивает своей жене меню, как помогает ей присесть на стул или встать из-за стола, как идет по вечерам за шалью в номер, а потом бережно укутывает жене плечи, мне пришла в голову мысль, что, какого бы морального калеку ни сотворило из нас нынешнее время, генетическая память очень сильна.

Здоровая мужская потребность ухаживать за женщиной, оберегать ее, потакать ее слабостям и капризам так остро и понятно для меня впервые заявила о себе именно здесь, рядом с Алисой!

Мне хотелось в первую очередь быть нужным для нее, незаменимым и полезным.

А все остальное…

Да, признаюсь, я все чаще и назойливей стал думать о ней и в этом смысле тоже.

Как про женщину.

Вчера к нам подбежала русская девочка лет пяти-шести, дочка кого-то из «наших», от скуки шатавшаяся во время обеда между столиков.

«Тетя, а вы не видели мою маму?»

«Нет».

«Тетя, а у вас есть дочка?»

От меня не ускользнуло, как сначала Алиса нахмурилась, а потом вдруг громко, вульгарно рассмеялась – так, что кое-кто из соседей даже покосился на нас.

Конечно, они не понимают, что за вызывающим смехом она просто прячет свою боль.

Я давно выяснил, что у нее нет детей.

Кто ж его знает почему…

Она не любит детей, она не любит женщин, да и, похоже, мужчин.

И вообще, смеется-то она всегда внезапно, щедро, каскадом, но иногда в ее смехе проскальзывает самая настоящая злость.

Она и