Терновая цепь - Клэр Кассандра

«Мне жаль, что пришлось обратиться к тебе с такой просьбой. Ты не должен нести это бремя в одиночестве».

– Для меня вовсе не бремя знать, что в Безмолвном городе есть человек, который слушает ее рассказы. Который относится к ним не просто как к любопытной, неизвестной ранее магии, но как к преступлению, которое причинило людям настоящие страдания, – мягко произнес Джеймс. – Пусть ты испытываешь сочувствие к Грейс, пусть ты обязан быть беспристрастным судьей, ты не забываешь обо мне и моей семье. О Корделии. Это для меня многое значит. То, что ты не забываешь о нас.

Джем убрал волосы Джеймса со лба – это походило на жест благословения.

«Я всегда о вас помню», – ответил Безмолвный Брат, и, прежде чем следующая волна с грохотом обрушилась на камни, он исчез, растворился во тьме.

Джеймс вернулся в дом, поднялся на второй этаж и прямо в одежде бросился на постель. Он чувствовал себя так, словно его сердце превратилось в кусок льда, и когда он наконец уснул, сны его были тревожными. Джеймс видел Корделию в красном, как кровь, платье; она стояла на изящном мосту, освещенном десятками фонарей, и несмотря на то, что жена смотрела ему в глаза, было ясно: она его не узнает.

Очертания серого пятна на потолке напоминали Ариадне силуэт кролика.

Девушка думала, что от усталости уснет крепким сном, едва коснувшись подушки. Но все получилось иначе: она лежала с открытыми глазами, мозг лихорадочно работал. Она знала, что должна сейчас думать о подозрительных бумагах, найденных в кабинете отца. О матери, которая, заливаясь слезами, повторяла, что ей не нужно уходить из дома, стоит только признать, что она погорячилась, взять свои слова обратно. Что она может остаться.

Но она думала об Анне. Об Анне, которая спала в нескольких футах от нее, за стеной, о ее длинных ногах, прекрасной фигуре на лиловой кушетке. Она так ясно представляла себе эту картину: руку, закинутую за голову, завитки темных волос на щеке, безукоризненную, словно ее выточил какой-то гениальный скульптор, впадинку на шее, в которой поблескивал рубиновый кулон.

А может быть, Анна вовсе не спит. Может быть, ей, как и Ариадне, не удается успокоиться. Возможно, она сейчас поднимается с дивана, завязывает потуже пояс халата, беззвучно идет к двери спальни, берется за ручку…

Ариадна закрыла глаза. Ее тело замерло в напряженном ожидании. Может быть, сейчас она почувствует, как Анна садится на кровать, услышит скрип матраса. А потом Анна склонится над ней, и она почувствует тепло ее тела, ее руку на своем плече, почувствует, как сорочка скользит вниз. Ощутит прикосновение губ к горячей коже…

Ариадна перевернулась и уткнулась лицом в подушку, чтобы подавить всхлип. Разумеется, ничего подобного не произойдет. В день расставания она твердо сказала Анне держаться от нее подальше, а та не имела привычки навязывать свое присутствие тем, кто не желал ее видеть. Ариадна уныло рассматривала спальню, небольшое помещение, в котором, кроме кровати, были лишь гардероб, забитый одеждой, и многочисленные полки с книгами.

Увы, Ариадне было не до чтения сейчас, когда каждая клеточка ее тела, казалось, изнывала от тоски по Анне. Еще недавно она говорила себе, что излечилась от любви, поняла, что Анна никогда не даст ей того, чего она желает. Но сейчас ей нужна была только она: ее руки, ее нежный шепот, ее страстные объятия.

Опершись на локоть, девушка потянулась к кувшину с водой, стоявшему на ночном столике. Над ним висела узкая деревянная полка, и Ариадна нечаянно задела ее рукавом. Какой-то предмет упал рядом с кувшином. Присмотревшись, Ариадна с удивлением обнаружила, что это куколка, совсем маленькая, не больше ладони. Она взяла куклу в руки; никогда бы не подумала, что Анна в детстве играла в куклы. Таких кукол часто сажали в домики – у нее была белая фарфоровая голова и туловище, набитое ватой. Точнее, у него. Кукла изображала джентльмена. К нему обычно прилагалась куколка-жена и крошечный фарфоровый младенец в миниатюрной колыбели.

Когда Ариадна была маленькой, у нее был кукольный дом с похожими обитателями: мужчины в нем ничем не отличались от женщин, если не считать искусно сшитых костюмчиков. Ариадна представила себе Анну с фигуркой, одетой в аккуратный полосатый пиджак и цилиндр. Возможно, в воображении девушки именно эта кукла была хозяйкой дома, только в одежде, которую предпочитала сама Анна; а возможно, куколка была беспутной представительницей богемы и писала стихи микроскопической ручкой в тетради размером с ноготь.

Девушка улыбнулась и осторожно посадила куклу обратно на полку. Детская игрушка напомнила ей о том, что она впервые очутилась в доме Анны, среди ее вещей. О том, что даже если Анна для нее потеряна, то она сама ступила на тропу, ведущую к независимости, которую ее подруга выбрала несколько лет назад. Настала очередь Ариадны получить свободу, сохранить ее и выбирать, как ею распоряжаться. Она свернулась под одеялом и закрыла глаза.

От дома Томаса до площади Корнуолл-гарденс было довольно далеко – не меньше сорока пяти минут ходу, даже час, если по дороге останавливаться и любоваться парком. Но Томас не жаловался. Выдался безоблачный день, редкий для зимнего Лондона. Похолодало, но воздух был чистым и прозрачным, и в ярком солнечном свете выделялась каждая деталь городского пейзажа, от цветастых реклам на стенках омнибусов до неугомонных серо-коричневых воробьев, чьи тени метались по белоснежным сугробам.

«Тени неугомонных серо-коричневых воробьев на белоснежных сугробах, – подумал он. – Томас, ты выражаешься как идиот». Пропади все пропадом. Что подумает Алистер, если он появится на пороге дома на Корнуолл-гарденс с глупой ухмылкой и начнет бормотать какой-то вздор насчет птичек? Захлопнет дверь у него перед носом, да и все. К сожалению, даже эти здравые рассуждения не могли испортить Томасу настроения. Мысли безостановочно крутились в голове, обгоняя друг друга; нужно было срочно вернуться к началу, чтобы привести их в порядок.

За завтраком – когда он спокойно, с чистой совестью, ел тост – появился скороход и принес ему сообщение. Родители удивились, но сильнее всех удивился сам Томас.

Сообщение было от Алистера.

Томасу потребовалось целых пять минут для того, чтобы осознать этот факт. Письмо от Алистера, Алистера Карстерса, не какого-то другого Алистера. Оно содержало следующую информацию: Алистер хотел встретиться с Томасом в своем доме как можно скорее.

Переварив новость, Томас вскочил из-за стола так стремительно, что перевернул чайник, и убежал наверх, оставив ошеломленных родителей в обществе Евгении. Сестра лишь пожала плечами, словно желая сказать, что никто не может надеяться разгадать такую удивительную и прекрасную загадку, как Томас.

– Еще яиц? – предложила она, подавая блюдо отцу.

Томас тем временем в панике рылся в шкафу, выбирая одежду. Собственно, выбор был ограничен: так как на мужчину такого роста и телосложения вещи найти было трудно, его гардероб состоял из одинаковых скучных брюк и пиджаков коричневого, черного и серого цветов. Вспомнив, что Мэтью когда-то говорил насчет одной зеленой рубашки, которая якобы подчеркивала ореховый цвет глаз Томаса, он схватил ее, надел, причесался и выбежал из дома – но ему почти сразу же пришлось вернуться, потому что он забыл шарф, ботинки и стило.

Юноша оставил позади красные кирпичные здания Найтсбриджа, модные лавки и суетливых людей, занятых покупками, и шагал по тихим улицам Южного Кенсингтона, мимо величественных особняков с белыми оштукатуренными фасадами. Он говорил себе, что приглашение Алистера само по себе еще ничего не значит. Возможно, Алистеру нужно что-то перевести на испанский, а может быть, он хочет посоветоваться по какому-то вопросу с очень высоким мужчиной. (Хотя Томас не мог себе представить, какое значение имеет его рост.) Существовала даже возможность того, что Алистер хотел поговорить о Чарльзе, – почему именно с ним, Томасом, непонятно. При мысли об этом беднягу бросило в жар. Добравшись до площади, он успел погрузиться в уныние – но оно тут же исчезло, когда он свернул к нужному дому и заметил Алистера, взъерошенного, без пиджака. Он стоял у парадной двери и держал в руке хорошо знакомый Томасу меч.