У метро, у «Сокола» - Вячеслав Николаевич Курицын

Покровский спросил, как Панасенко относится к бригадному подряду, внедряемому в экономике смелому эксперименту, участники которого получают зарплаты, сколько заработали, а не сколько в Госплане нарисовали. Панасенко с сомнением глянул, отвечать ли, Покровский был серьезен, Панасенко сказал, что если Покровский не чурбан в погонах, то понимает, какая туфта этот подряд, когда у одной бригады, твою мать, подряд, а смежники как чесали меж ног, так и чешут. Покровский кивнул.

Секретер с пачкой бумаг — интересное место. Конверты с рецептами, вырезанными из печатной продукции, с квитанциями, с письмами-открытками. Покровский, прикасаясь к бумагам, почувствовал, что Панасенко не слишком доволен. Перехватил его взгляд вглубь секретера, спросил:

— Думаете, найдем тут что-то, что прольет свет?

— Нет… — недовольно ответил Панасенко. — Она на очереди на телефон стояла, надо очередь на нас переоформлять, а документов на телефон у меня дома нет. Может тут… Я посмотрю…

— Нет, — остановил его Покровский. — Не посмотрите.

Скромный итог визита: в бумагах, не исключено, можно найти что-нибудь интересненькое, связанное с эксплуататорской деятельностью Панасенко на теневых нивах советской экономики, но абсолютно нет ощущения, что цеховик станет фигурантом дела о мертвых пенсионерках.

С Кравцовым Покровский встретился в кафетерии гастронома на Ленинградском проспекте, близ ипподрома. В доме, покрытом странной резной вязью, будто это не дом, а слоновая кость. Взял сладкую неприятную жидкость «кофе с молоком и в кавычках» (так охарактеризовала однажды напиток подобного качества судмедэксперт Марина Мурашова), бутерброд с сыром и еще поллитровый кефир в молочном отделе гастронома. Кравцов как ни в чем не бывало съел два бутерброда с заветренной вареной колбасой, Покровский старался не смотреть, как он ее в рот запихивает, запивает «Буратиной». Без жидкости такую колбасу не пропихнуть в себя, она наполовину из бумаги состоит, из той заскорузлой, цвета грязи, в которую ее же (колбасу, не грязь) заворачивают. Чем его Мила кормит… Ладно.

В архив КГБ Кравцов приехал сегодня к самому открытию, чтобы уж не могли сказать, что поздно приехал. Хмурый сухорукий архивист молча принес ему дело Кроевской. Сюжет грустный и нехитрый: юная связистка попала в плен вместе со своим полком, потом немецкий лагерь, а потом и советский лагерь.

— Выходит по всему, что просто за то, что в плену была, — осторожно сказал Кравцов, не желая прослыть слишком уж наивным милиционером. — Получается, она несправедливо сидела.

— А если она в немецком плену свастик в голову нахваталась и стала бы их в СССР распространять? — возразил Покровский. — Сколько она у нас сидела?

— Да семь лет, — сказал Кравцов. — Не баран чихнул.

— Период полураспада свастики в голове — шесть лет, — авторитетно заявил Покровский. — А дальше она не так опасна. Шесть лет на полураспад. Еще год сверху для порядка, все справедливо.

— Товарищ капитан, расскажите, как вчера… с этим психом с гербом? — спросил Кравцов уже на улице. — Говорят, абсурд какой-то вышел?

Абсурд — подходящее определение. В капстранах существует «театр абсурда», подошел бы для вчерашней истории. Лауреат аж Государственной премии скульптор Гурьев получил гонорар за советского интеллигента в очках и с циркулем, которого забабахал во дворе какого-то НИИ. К скульптору потянулись друзья-товарищи, ему волей-неволей пришлось уйти в многодневный запой. В один из этих веселых дней Гурьев и познакомился, выглянув за пивом на Масловку, с Федором Клюном. Гурьев славился широтой натуры, частенько зазывал на свои пиршества незнакомых людей.

Клюн у него в гостях сидел в углу, хихикал, нюхал коньяк. Пить ему было нельзя, он это знал и сказал, и Гурьев благоразумно не навязывал, но научил нюхать, что отчаянно смешило честную компанию. А вчера занесло к Гурьеву двух юных студентов из Строгановского училища, и Гурьев решил проверить, умеют ли они рисовать. Сначала думали разместить на подиуме голую фемину, но присутствовавшие дамы не выказали настроя, а тут Федор Клюн зашел и рассказал то, что третьего дня рассказать постеснялся, а именно про орден Трудового Красного знамени, который он якобы нашел на стройке (на самом деле утащил от автобазы, когда орден сняли по ходу ремонта ворот). Гурьев послал Клюна за орденом, тот быстро сбегал, угнездился позировать. А вскоре и милиция подоспела.

Ближайшее знакомство с Федором выявило у него проблемы с самой элементарной координацией, версия о его причастности к хладнокровным убийствам уже по этой причине смотрелась бы вяло. Быстро выяснилось также, что у Клюна полно алиби. Родственники уверяли, что после десяти ему из дома выходить запрещено, и он никогда запрета не нарушает, и не нарушал, в частности, двадцатого и двадцать пятого мая. А с трех до четырех часов дня двадцать второго мая он и вовсе сидел в очереди на приеме к ухогорлоносу в новой поликлинике на Планетной улице, чему свидетель не только кузина, которая его туда сопровождала, но и среди персонала поликлиники наверняка найдутся. Клюн — фигура заметная, тем более он в какой-то момент стал громко комментировать, какие большие в поликлинике тараканы, и его даже пытались два врача урезонить.

Через арку с чугунными лошадьми свернули к ипподрому и сразу налево, на Скаковую. Служебную «Волгу» Покровский и Кравцов заметили издалека. Жунев их немного опередил, стоял уже рядом с аварийным домом, глядел на балкон.

— Отлично просматривается, — сказал Покровский, — с любой стороны.

— Три четверти опрошенных видели человека на балконе, — напомнил Кравцов результаты следственного эксперимента.

— То есть меня, — уточнил Покровский. — А я ловко отскакивал.

— Не сомневаюсь, — буркнул Жунев.

Он и сразу поддерживал версию несчастного случая, результаты принял как должное. Но исключение эпизода из дела о серии убийств — процедура серьезная, Жунев должен был соблюсти формальность, еще раз лично осмотреть место действия и лишь потом утвердить итоги следственного эксперимента. Осмотрел и отсюда, и оттуда, прошелся несколько раз: спорить не с чем.

— Поздравляю, эпизодом меньше. И от Гоги для вас интересная новость.

— Какая?!

В «Гидропроекте» — это чуть за «Соколом», новое высотное здание в виде костяшки от домино — нашелся проектировщик, который видел в троллейбусе в нужном месте и в нужное время человека в галошах с изображением Чебурашки на мысках данных галош. Чебурашки?! Именно. И что он еще видел, свидетель? Он нашелся пока только на словах. Сослуживцы Птушко — такова была фамилия свидетеля — рассказали Гоге Пирамидину, что он рассказывал в институте направо-налево про эти галоши. Сам Птушко выехал на шлюзы, будет через час.

Удивительно, но дал плоды бессмысленный поиск.

Прошлись еще чуть-чуть втроем — растрясти, уплотнить новую информацию… Просто расслабиться. Жунев рассказал, как встречал вчера Наташу Углову.

— Я так и