Жиденок - Игорь Шнайдерман

Ни я, ни Коньков не заметили, как с неторопливого и размеренного шага перешли на движение вприпрыжку. Мы скакали по газонам и в своём жизнеутверждающем прозрении наступали ногами на наших невидимых предков — муравьёв, жучков, мошек… Мы общались друг с другом одним лишь нам понятными междометиями, предлогами, союзами… Мы сотрясали воздух матерными словами вперемежку с научными терминами, о значении которых только догадывались. На нас оборачивались прохожие, от нас шарахались девушки. Им, беднягам, было не понять, до каких высот поднялись мы в своём понимании, к каким откровениям прикоснулись!

Мы вырулили на проспект, носящий имя того же загаженного симбирского оракула. Закройщик-коммунист Серёжа Коньков, подпрыгивая, как жизнерадостный пудель, визжал во весь голос:

— Так что выходит? Нет, ты понимаешь, что получается? Это ж… ну, ни хрена себе! Выходит, что все люди, все звери, все кошки, собаки, мы все — братья! Настоящие, кровные братья! Получается, что мы все — родственники! Нет! Ой! Ну, ни фига себе! Мы — единое целое, мы — вообще один человек!

Прыгая возле него родезийским риджбеком, ему вторил беспартийный наладчик:

— Мы умрём! Нас похоронят! Из нас вырастет дерево! Его склюют птицы! Потом они покакают и удобрят землю! На земле вырастет яблоня! И наши дети будут есть эти яблоки, в которых частица нас же! И тогда смерть — это фигня! Это иллюзия! Потому что мы не умираем! Никто не умирает!

Коньков перешёл на фальцет:

— Ты понимаешь, что ты сказал? Нет, ты… Я же, если откушу это яблоко, я откушу кусочек тебя! Ты будешь во мне! Какая-то часть тебя! Нет, не будешь! Есть!! Прямо сейчас во мне часть тебя, а в тебе — часть меня! Нет, ни черта! Не часть! Ты весь во мне, а я весь в тебе!!! Значит… я — это ты! А ты — это я! Я — это ты!!! А ты — это я!!! Я — ты!!! Ты — я!!!..

Последние фразы мы кричали хором. Это было значительно сильнее любого оргазма. Мы почувствовали, как одно общее большое счастье переливается в наших телах. Мы услышали, как оно булькает и с невероятной силой просится наружу…

…Было темно. Мы стояли под огромным кустом и оправлялись. Коньков посмотрел на меня. Я посмотрел на Конькова. Потом мы очень синхронно и очень серьёзно закивали друг другу головами. Коньков сказал:

— Да.

Я сказал:

— Да, да, Коньков. Я писаю тобой…

Коньков сказал:

— Да. Я писаю тобой, а ты писаешь мной…

Если сказано, что Создатель сотворил человека по образу и подобию своему, то совершенно очевидно, что главное человеческое предназначение — создавать. А поскольку создавать, не познавая, невозможно, получается, что живём мы все ради познания. И, по большому счёту, здесь уже не имеет значения, познаёшь ли ты какие-то непреложные истины, или изучаешь физиологические особенности собственного организма. Ты познаёшь и поэтому ты ещё живёшь.

Сейчас Серёжка работает в женской тюрьме. Он майор. Недавно мы встретились, и он сказал, что думает идти служить на таможню. Там больше платят.

Курорт. Барышня разговаривает по междугородному телефону:

— Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув!

Когда я в самый первый раз развёлся, я даже представить себе не мог, что это произошло не в последний раз. Да, не в последний…

Мой самый первый развод совершенно деморализовал мои нестойкие мужские гормоны, и я обмяк.

В состоянии полнейшей ветоши я был подобран друзьями и подругами и препровождён в п.г.т. Приморский, что на Южном Берегу Крыма.

Процесс первичной регенерации плоти проходил довольно спокойно. Я наслаждался солнечными ваннами, карточными играми и огромными кормовыми огурцами, в обиходной речи именуемыми «желтяки».

Постепенно скукоженные мужские гормоны расправили плечи и потребовали «продолжения банкета». Первым побуждением друзей и подруг было решение воспитать достойного в своём коллективе. Но по зрелом размышлении народ пришёл к выводу, что дружба дороже любви, и решил искать партнёра на стороне.

Жертва подвернулась незамедлительно. Ею оказалась хорошенькая восемнадцатилетняя девушка с высокими стандартами, стройными кондициями и пытливыми глазами. Когда её впервые пригласили играть в «дурака», она даже представить себе не могла, какого «пляжного подкидного» уготовили ей эти приличные люди с интеллигентными лицами и обгоревшими спинами.

В тот момент мне было двадцать пять лет. Путём несложных арифметических действий вы можете подсчитать, что разница в возрасте между мной и избранницей коллектива составляла семь лет.

И если это не составит вам труда, я просил бы вас эту разницу запомнить.

Гормональная атака началась, как говаривал мой знакомый Миша Плинтус, с «выгула реципиентки».

Здесь я вынужден сделать небольшую паузу с тем, чтобы нагло и самонадеянно, буквально в течение нескольких секунд, обобщить и схематизировать многовековой опыт общения мужчин и женщин.

Итак, схема эта являет собою спираль. Внешние её витки, расширяющиеся и уходящие в бесконечный макрокосмос, символизируют, соответственно, космическое зарождение полов, первые сексуальные фантазии, мечты, первые прикосновения и первые поцелуи.

Средние витки спирали более конкретны. На них мужчины знакомятся с женщинами и распускают перед ними хвосты. Они выгуливают реципиенток по аллеям, усыпанным осенними листьями, водят их в театры, в модные кафе и к друзьям, живущим без родителей.

В эти периоды мужчины бывают исключительно порядочны, романтичны и даже остроумны.

Наконец, на самых маленьких витках спирали стоит очень конкретная кровать где-нибудь в общежитии, у друга, или под звёздами в подъезде. И вот здесь происходит то, ради чего мы всю жизнь ходим кругами, извините, спиралями. И это «то, ради чего» уходит в бесконечно маленький, я бы даже сказал, жалкий микрокосмос. И кончается, и растворяется в нём поутру одним и тем же вопросом:

— А был ли мальчик?

Я позволю себе продолжить повествование со средних витков. Начались они на берегу моря, затем плавно перешли на улицы, затем в летний кинотеатр и сузились до скамейки во дворе дома, в котором моя знакомая снимала койку пополам с подружкой. На берегу моря она говорила о поэзии, на улицах — о музыке, в кинотеатре — о любви, на скамейке она молчала.

Она молчала так выразительно, что я понял, что буду последним ничтожеством, если не поцелую её. И поцеловал. Она ответила так рьяно, что я открыл глаза, чего раньше никогда не случалось в такие мгновения. Когда поцелуй исчерпался, она мягко отстранилась и, держа меня за руку, прошептала:

— Прости, я не могу преодолеть возрастной барьер…

Первые несколько мгновений до меня доходил смысл сказанного.

В течение нескольких следующих я перебрал все имеющиеся у меня в наличии признаки старения, как-то: отсутствие девственности, наличие в глубинах рта нескольких пломб и зарождающуюся в глубинах шевелюры лысину.

В этих размышлениях меня застал второй её поцелуй, во время которого я почувствовал, что она пытается преодолеть возрастной барьер изо всех сил.

У меня немного отлегло от сердца, и я опять забылся.

Я продолжал ещё тянуть к ней губы, как телёнок к вымени коровы, но она снова отстранилась и снова прохрипела:

— Н-не могу… Возраст… Барьер…

Я вспомнил строчку из стихотворения про майора Деева и майора Петрова: «Учись, брат, барьеры брать!».

И выругался матом. Про себя, конечно.

…Она пыталась преодолеть возрастной барьер на скамейке во дворе, на лестнице, ведущей на второй этаж, у двери скромной девичьей обители, на врезающемся в задницу ободе панцирной их с подружкой кровати… Она практически преодолела, перешагнула, перелетела его и зависла над ним в ожидании моего прыжка…

И вот тут возрастной барьер не сумел преодолеть я. Эти семь лет разницы показались мне чем-то очень аморальным. Мне стало стыдно.

Я подумал фразой из какой-то книжки:

— Ведь она же, в сущности, ещё совсем дитя…

И тут же переспал со своей тридцатилетней подружкой.

Несколько лет я обходил молоденьких девушек десятой дорогой, с ровесницами исключительно дружил, а спал исключительно со старшими подругами.

Только раз повстречалась мне девушка моложе меня.

И я женился во второй раз.

Сионизм — реакционная шовинистическая идеология и политика еврейской буржуазии… Характерные черты сионизма — воинствующий шовинизм, расизм, антикоммунизм, антисоветизм.

Так случилось, что в нашем пуско-наладочном управлении получился переизбыток инженерно-технических работников.

И вот сели они, то есть — мы, как-то в кружок, посмотрели друг дружке в глаза и затосковали. А затосковали потому, что на пятьдесят пар глаз две пары были армянские, три — татарские, одна — греческая, а остальные — кто по паспорту, а кто так — евреи.