Раймон и Армель - Марина Орлова

Влекли крестьян и нехитрые развлечения, которых так мало в жизни простого человека — фокусы бродячих гистрионов, песни под пронзительные звуки рожков и дудок, а если повезет, то и настоящие представления, которые устраивали мимы, переодетые в размалеванных девиц, разбойников c приклеенными усами и сарацинских царьков с выкрашенными в черный цвет лицами, в странных головных уборах, украшенных птичьими перьями. Порой участвовали дрессированные собаки, которые на радость детворе танцевали на задних лапах и возили тележку, в которой важно восседал кот. Настоящих развлечений — казней, позорного столба, как и говорящих заморских птиц, жестоких петушиных боев, стравливания хищных зверей с громадными свирепыми псами, плясок уродцев-карликов, как и поводырей с медведями, здесь не случалось. Такое можно было увидеть только в городах и больших замках, где поглазеть на выступления собираются толпы, а знатные господа и богатые торговцы готовы щедро платить тем, кто хорошо их веселит.

Раймон улыбнулся, вспомнив, как в детстве его живо интересовал вопрос: почему женские роли, даже принцесс, всегда играют какие-то переодетые парни с накрашенными лицами и нарочито тонкими, какими-то канареечными голосами? Всё это казалось ему не очень красивым, особенно если "принцесса" путается в необъятных юбках, а на ее щеках и подбородке, даже стоя в последнем ряду зрителей, можно увидеть щетину?

— Почему женщины не играют женщин? — простодушно спрашивал он, если иногда доводилось, остановившись на пути из замка в обитель, увидеть подобный спектакль. — Потому что это грех! — втолковывал его дядя, тогда еще не епископ, а аббат. — Зато получилось бы более красиво, — возражал мальчик. — Хотя, конечно, так смешнее! — Но эти кривлянья даже и в исполнении мужчин неугодны Богу, дитя! Подожди немного, в обители ты увидишь спектакль, который подготовили мальчики из нашей монастырской школы под руководством наставников, и поймешь разницу…

Маленький Раймон вежливо кивал и делал серьезное лицо, но во время представления в монастыре ему хотелось зевать. Благообразные юноши в балахонах, представлявшие нечто собственного сочинения о жизни святых угодников, казались невообразимо скучными, к тому же, у них не было даже самого захудалого пастушьего рожка, а была только арфа, на которой наигрывал юный послушник, и мелодия эта навевала сон…

Сейчас вспомнилось, как он бывал на деревенских воскресных представлениях после мессы, вместе с Армель. Недавно, и в то же время — целую вечность назад. Как будто в другой жизни, где они могли стоять рядом в нетопленном храме, где от дыхания изо рта вырывался пар, но все равно на душе было радостно. Наверно, тогда его согревал огонь в крови, а потом — костер, разведенный на маленькой рыночной площади. Там было и представление, и танцы, и угощение в честь Рождественских праздников. В том маленьком, отрезанном от дорог и городов зимнем царстве можно было, запрокинув голову, смотреть на звезды, которых так много в небесной вышине, будто какой-то волшебник вбил массу блестящих гвоздиков в черно-синий потолок… а потом начинали падать снежинки, сначала медленно, потом быстрее, их становилось все больше, и наконец образовывалась густая белая завеса, и уже не было видно звезд. Зато можно было любоваться снежинками в их неистовом кружении, или просто танцевать ночью у костра, где никто не делал различий между знатными и простолюдинами. Да они и были почти неотличимы друг от друга в тяжелых одеждах мехом наружу и грубых башмаках, которыми нужно было топать, останавливаясь напротив друг друга, а потом снова кружиться — то вдвоем, то двумя хороводами, один из которых то извивался внутри другого, чтобы потом вновь разбиться на отдельные пары. Тогда он не хотел заглядывать далеко в будущее, а просто радовался здесь и сейчас. Ни до, ни после этого Рождества ему не бывало так весело и свободно, не звучал так искренне его смех, не сочинялись будто бы сами собой сотни веселых шуток! Тогда он думал, что это из-за отъезда из дома. Здесь он был не только хозяином поместья и старинной дедовской усадьбы с частоколом и дозорной вышкой, но и господином самому себе, и ни перед кем не держал ответа.

И совсем рядом жила она, девушка, к которой он так боялся привязаться по-настоящему! Не знающая притворства. Ранимая душой, но и не менее гордая, чем он сам. Красивая, как настоящая принцесса, хоть у нее и не было парчовых платьев, а единственным украшением служили дивные волосы цвета осени…

Он сто раз запрещал себе привязываться к ней. Не очаровывайтесь, чтобы потом не разочаровываться. Так, кажется, сказал кто-то из древних мудрецов. Раймон де Ренар все-таки, похоже, привязался. Но не разочаровался. Иначе зачем было отказываться от сватовства к знатной красавице Флорибелле, вызывать на поединок ее брата, почти месяц валяться в кровати из-за открывшейся раны и до сих пор таскать с собой те серьги, что купил для Армель в Шартре… и вряд ли теперь сможет подарить. Тогда она была бедной и безвестной сиротой, сейчас — дочь могущественного человека, который ввел ее в свой род. Вот уже несколько дней это было предметом обсуждения для всей округи. Армель живет в замке, читает книги, о которых не могла и мечтать прежде, и носит прекрасные платья. Теперь ей не подобает принимать от него подарки, как и танцевать у костра, со смехом скидывая капюшон. Почему всякий раз становится труднее дышать, когда вспоминаются тяжелые, темно-золотые в бликах костра косы, упавшие на ткань плаща?

Он тряхнул головой, будто хотел отогнать наваждение, и шагнул в полумрак храма. Того же самого, только теперь настало лето, а прихожан в будний день, да еще в дневное время, не было. Сейчас горячая пора в любом деревенском хозяйстве, с утра до вечера люди трудятся на полях, огородах и пасеках, а еще надо и сено заготовить, и на виноградниках всегда есть работа. К тому же, священника сейчас в храме не было. Раймон уже успел побывать возле дома святого отца, которым служила небольшая церковная пристройка, там и узнал, что преподобный Годон еще на рассвете уехал в дальнюю деревню исповедать умирающего.

В храме был только маленький служка, занятый очисткой аналоев от расплавленного воска и свечных огарков. Увидев знатного рыцаря, мальчик узнал его даже при скудном свете лампад. Поклонившись, поспешил к выходу, чтобы молодой господин мог помолиться в уединении. Казалось, служка даже не удивился появлению Раймона, хотя в этой глуши приезд нового или давно отсутствовавшего человека — уже событие, которое все будут долго обсуждать