Судьба и книги Артема Веселого - Гайра Веселая

Артем Веселый подарил мужу „Страну родную“ с надписью „Одному из первых организаторов советской власти в Мелекессе“» 1.

Уездный город тех лет:

Заборы ломились под тяжестью приказов: «На военном, впредь, строго, пьянство, грабежи, виновные, на основании, по законам вплоть до расстрела» […] Единственный в городе авто круглые сутки считал ухабы: комендант, ревком, чека, вокзал, телеграф, ревком, чека […]

На Казанскую торжественно, в потоке музыки приплыл старый уисполком. Подводы с эвакимуществом растянулись на квартал: связки дел, ободранные шкафы, заржавленные машинистки, древние бухгалтеры, жены ответственных. Ревком исполкому передал всю полноту власти.

Машина на полный ход […]

Улицы кувырком: Бондарная — Коммунистическая, Торговая — Красноармейская, Обжорный ряд — Советский, Вшивую площадь и ту припочли, — сроду на ней галахи в орлянку резались, вшей на солнышке били — площадь Парижской Коммуны[37].

В председателе Клюквинского уездного комитета большевистской партии и редакторе местной газеты Павле Гребенщикове угадываются некоторые черты самого автора.

Гребенщиков умеет говорить с рабочими и в критических обстоятельствах готов действовать.

Прекратило работу депо. Причина забастовки: два месяца рабочие не получали пайка, хлеба не видели целую неделю.

Председатель укома часто бывал в железнодорожных мастерских, его уважали, бывало, советовались, но теперь сразу опрокинули бурей свистков и ревом:

— Долой!

— Проухали революцию!

— Ишь моду взяли!

— Слов нет, до хорошего дожили.

— Ни штанов, ни рубах…

На злую реплику кузнеца: «Языком не надо трепать… Понянчил бы вот кувалду, другое бы запел», Гребенщиков, знакомый с кузнечной работой, встал к наковальне.

По тому, как он держал клещи и орудовал ручником, опытному глазу было видно, что дело ему не в диковинку, и кузнецы сдвинулись ближе, одобрительно загудели, подавая советы […]

Обливавшийся потом Павел ударил в последний раз и бросил кувалду. Товарная рессора была готова.

Кто вздохнул, кто засмеялся, кто заговорил. Старик хлопнул молодого кузнеца по плечу:

— Молоток.

Гребенщиков выходил из цеха, уверенный, что утром рабочие примутся за работу.

Исполнительная власть Клюквина в руках Ивана Павловича Капустина. Капустин — уроженец села Хомутова. Круглый сирота, он рано познал нужду.

Капустин скликал со всей волости красную гвардию, водил ее на казаков, сколачивал первые комбеды, делил землю, судил и рядил, веял по ветру душеньки кулацкие, дрался с чехами […] и теперь ворочал всем уездом.

Лицо Капустина тяжелое, мужичье, будто круто замешанный черный хлеб. Все дела, и большие и малые, он делал с одинаковой неторопливостью, со спокойным азартом. […]

В доме коммуны, где жили все ответственные, комната Капустина всегда пустовала, в исполкоме он работал, ел и спал.

Капустин из тех коммунистов, кто действительно понимает народ. В доверительном разговоре с Гребенщиковым он «начал выматывать из себя обиды»:

— Декреты мы писать пишем, а мужика не знаем и знать не хотим. Где надо срыву, а где исподволь. Окажи мужику уважение, капни ему на голову масла каплю, он тебе гору своротит. […] — «Дай хлеба», и хлеба дают. Ворчат, а дают. Через месяц всю разверстку на сто процентов покрыли бы, а нонче прибегает ко мне Лосев [продкомиссар], бумажонки кажет. Вот, говорит, в центре вышла ошибка в расчетах, и приказано нам собрать дополнительной разверстки два миллиона пудиков…

Приведя несколько примеров головотяпства местных работников, Капустин заключает:

Вот, Пашка, какими картинами засоряется русло, по которому должно проходить быстрое течение советской власти.

В Клюквине немало колоритных фигур.

Заведует отделом управления вчерашний телеграфист Пеньтюшкин.

Полу-юноша, полу-поэт, он всегда изнывал от желания творить: то подавал в чеку феерический проект о поголовном уничтожении белогвардейцев во всероссийском масштабе в трехдневный срок, то на заседании исполкома предлагал устроить неделю повального обыска, дабы изъять у обывателей всяческие излишки […] Последнее время Пеньтюшкин лихорадочно разрабатывал проект о новых революционных фамилиях, которыми и думал в первую очередь наградить красноармейцев, рабочих и совслужащих…

Промышленностью в городе ведает Сапунков, вчерашний приказчик богатого купца Дудкина, к которому «краснощекий молодец» втерся в доверие.

Дудкин откупил его от солдатчины, обласкал, пустил в свой дом и прочил поженить на прокисшей в девках старшей дочке Аксинье. Вскорости открылась революция и вышибла из-под старика Дудкина сразу всех козырей, а умному человеку и при революции жить можно. За полгода купцов приказчик перебывал в эсерах, анархистах, максималистах и перед Октябрем переметнулся к большевикам.

«Я люблю писать о мужиках», — сказал Артем Веселый писателю Сергею Бондарину.

Деревня — главное действующее лицо «Страны родной».

Над оврагом деревня, в овраге деревня, не доезжа леса деревня, проезжа лес деревня, на бугре деревня и за речкой тож. Богата серая Ресефесерия деревнями […].

Деревня деревне рознь.

Вот Хомутово село:

Широко в размет избы шатровые, пятистенные под тесом, под железом. Дворы крыты наглухо, — сундуки, не дворы. Ставеньки голубые, огненные, писульками. В привольных избах семейно, жарко, тараканов хоть лопатой греби. Киоты во весь угол. Картинки про войну, про свят гору Афон, про муки адовы. И народ в селе жил крупный, чистый да разговорчивый […].

А вот Урайкино:

В стороне от тракту, забросанное оврагами, лесами и болотами, проживало Урайкино село. […]

Дремало Урайкино в сонной одури, в густе мыка коровьего, в петушиных криках. Избы топились по-черному, прялки-жужжалки, лучинушка, копоть, хиль, хлябь, пестрядина. Редка изба ржанину досыта ела, больше на картошке сидели. Ребятишки золотушные, вздутые зайчьим писком.

Земля — неудобь, песок, глина, мочажина. Лошаденки вислоухие, маленькие, как мыши. Сохи дедовы. […]

В писаные лапти подобутое, лыком подпоясанное, плутало Урайкино в лесах да болотах, точили его дожди, качали ветра. […]

В революцию без шапки, с разинутым ртом стояла деревня на распутьи зацветающих дорог, боязливо крестилась, вестей ждала, смелела, орала, сучила комлястым кулаком.